Шырав

Голышев

Вӑл ҫавӑн пек пӑхнине Горева ӑнланчӗ, анчах хӑйӗн ывӑннӑ, пӗр хӗлхемсӗр те нимӗн пӗлтерӗшсӗр куҫӗсене Голышев ҫинчен илмерӗ.
Она поняла этот взгляд и не отвела от Голышева своих уставших, без всякого выражения и огня, глаз.

— Рабочисем пурӑнакан кварталсенче ун пек мар, — терӗ Голышев.
— В рабочих кварталах настроение иное, — сказал Голышев.

— Ҫак Вена инерцине эпӗ темле, ӑнланма та пултараймастӑп, — терӗ Горева тепӗр вунпилӗк минутран Голышев майора.
— Я как-то не понимаю этой венской инерции, — спустя четверть часа говорила Горева майору Голышеву.

Тепӗр ирхине вӑл ҫутӑличченех тӑчӗ те Голышев ҫывӑрнӑ вӑхӑтра связнойпе пӗрле «Теттесен клиники» текен ҫурма ишӗлчӗк магазина вырнаҫнӑ полковой перевязочнӑй пункта кайрӗ.
На следующее утро, встав еще затемно, она, пока Голышев спал, прошла в сопровождении связного на полковой перевязочный пункт, помещавшийся в полуразрушенном магазине «Клиника игрушек».

— Александра Ивановна — Воропаевӑн авалхи тусӗ вӗт-ха, — терӗ Голышев.
— Да ведь Александра Ивановна — старый друг Воропаева, — ска-зал Голышев.

Прокурор татӑклӑ ҫапӑҫусем кунта мар, Короленко дивизийӗн участокӗнче (Александра Ивановна унта ирхине пулнӑ), тесе ӗнентерет, разведчик: Голышев совет ялавне Парламент ҫине пырса ҫакни ҫапӑҫу вӗҫленнине пӗлтерет, — тесе ӗнентерет.
Прокурор уверял, что решающее поле сражения не здесь, а на участке дивизии Короленко (где Александра Ивановна была утром), а разведчик утверждал, что, когда Голышев поднимет советский флаг над парламентом, это и будет означать конец сражения.

— Эсир ӑҫта та пулин васкатӑр-и? — ыйтрӗ унран Голышев пӑртак калаҫмасӑр выртнӑ хыҫҫӑн, пӳлӗмре иккӗшӗ кӑна юлсан.
— Вы куда-нибудь спешите? — после некоторой паузы спросил ее Голышев, когда они остались одни.

Суранӗсем ҫинчен манса кайса, Голышев аллисем ҫине ҫӗкленчӗ.
Голышев, забыв о ране, приподнялся на руках.

— Ман хыҫҫӑн чӳлмексем тасатмашкӑн пирӗн полкра ҫыннисем те ҫук, — терӗ Голышев, хӑйӗн врачне итлемесӗр, хӗрӳленсе.
— У нас в полку никого нет, чтобы за мной горшки убирать, — горячась, сказал, не слушая своего врача, Голышев.

Вӑл Голышев выртакан пӳлӗме таврӑнчӗ.
Она вернулась в комнату Голышева.

— Голышев тата эсир хӑвӑр та фронтра хӑҫантанпа ҫапӑҫни маншӑн пурпӗрех, паян кӑна килнӗ пултӑр.
— Мне решительно все равно, с какого дня Голышев и даже вы сами на фронте, хоть с сегодняшнего.

Кунта уйрӑмӑнах тимлӗн пӑхни кирлӗ, Голышев фронтра ӗнертенпе кӑна мар вӗт.
Тут требуется особое внимание, Голышев не со вчерашнего дня на фронте.

— Голышев ун пекех начар туймасть пулас хӑйне, ӑна травмировать тума кирлӗ мар.
— Голышев, кажется, не так уж плохо себя чувствует, не стоит его травмировать.

Хула центрне, ансӑр та ҫӑл пек тарӑн урамсене, ҫӗмӗрсе кӗнӗ кӳршӗри дивизи малта пыракан полкӑн командирӗ Голышев аманнӑ пулнӑ та, Горевӑна ӑна пырса пӑхма телефонпа чӗнчӗҫ, мӗншӗн тесен Голышев госпитале кайма килӗшмен.
В соседней дивизии, прорвавшейся почти в самый центр города, в лабиринт узких и, как колодцы, глубоких улиц, был ранен командир головного полка Голышев, и ей позвонили, чтобы она взглянула на него, потому что он отказывался уходить в госпиталь.