Текст: Пӗрремӗш сыпӑк
Илсе каймарӗҫ…Не взяли…
Хура тинӗс улшӑнмарӗ-ши?Стало ли другим Черное море? Тен, вӑл ӑшӑхланса, шӑнса лармарӗ-ши? Разве обмелело оно или остыло? Е Митридат тӑвӗ лутраланчӗ-и? Или Митридат стал ниже? Июнӗн тӳпи ӗнерхи пекех мар-и? И не таким было, как вчера, июньское небо? Е ҫуллахи Крым хӗвелӗ тӗксӗмленчӗ-и? Или потускнело летнее крымское солнце?
Ҫук, пурте ӗлӗкхи пекех.Нет, все было прежним. Тинӗс те нимӗн чухлӗ те улшӑнман: хӗрри, яланхи пек хум ҫапнипе сарӑрах пӑтранчӑк кофе тӗслӗ, шаларах — яшма пек симӗс, чи аякра, горизонт патӗнче — кӑвак хурҫӑ тӗслӗ. И море нисколько не изменилось, оставаясь, как всегда, у берега желтовато-кофейным от мути, поднятой прибоем, а дальше — зеленым, как яшма, и, наконец, сине-стальным у горизонта. Тӳпе те яланхи пекех пӗлӗтсӗр, хӗвел те ӗлӗкхи пек ҫине тӑрсах хӗртет. И небо было таким же безоблачным, и солнце палило не менее рьяно, чем раньше. Митридат та хула тӗлӗнче ҫавнашкалах аякран курӑнса ларать, урамсенче пулӑ шӑрши кӗрет. Так же нависал над городом Митридат и пахло на улицах рыбой. Нимӗн те улшӑнман пек. Все оставалось как будто неизменным. Анчах Володя пурте улшӑннине сисет. Но Володя чувствовал, что все стало иным.
Митридат тӳпинче «юассен» шурӑ ҫунатлӑ моделӗсем текех вӗҫмеҫҫӗ ӗнтӗ.Над вершиной Митридата уже не летали больше белокрылые модели «юасов». Халӗ унта никама та ямаҫҫӗ. Туда теперь вообще уже никого не пускали. Митридат тӳпине тата тӑвайккине хула ҫине сывлӑшран тапӑннине хирӗҫ тӑракан батарейӑсем вырнаҫнӑ. По склонам Митридата и на вершине горы расположились батареи противовоздушной обороны города. Аялтан сенкер пӗлӗт ҫинче тупӑсен хура контурӗсем аван курӑнаҫҫӗ: ватӑ Митридат зениткӑсен ҫинҫе те вӑрӑм сӑмсисене пӗлӗтелле тӑснӑ. Снизу хорошо были видны на голубом небе черные контуры орудий: старый Митридат вытянул к небу узкие, длинные хоботы зениток. Митридат пур урамран та курӑннӑ пирки, хӗҫпӑшалланнӑ ту кашни ҫул тӑваткалӗ тӗлӗнче вӑрҫӑ пуҫланнине пӗлтерсе тӑрать. И так как виден был Митридат с любой улицы, то вооруженная гора нависала теперь над каждым перекрестком как напоминание о войне.
Тинӗсе, пӗлӗте, ешӗл ӳсентӑрана улӑштарма май килмен, вӗсен тӗсӗ куҫа йӑмӑхтаракан Крым хӗвелӗ ҫутинче, ӗлӗкхи пекех ҫутӑ.Ничего нельзя было сделать с морем, с небом, с зеленью, цвета их оставались такими же яркими под ослепительным крымским солнцем. Анчах хулара та, тинӗс хӗрринче те пур япала та тӗссӗрленнӗ пек курӑнать. Но теперь все как будто линяло в самом городе и на берегу. Хула сӑрӗсем шурӑха пуҫланӑ. Блекли краски города. Тӗрлӗ сӑрпа илемлетнӗ портри катерсем, шаландӑсем, шхунӑсем темиҫе кун хушшинче, шторм чухнехи тинӗс пек, сӑрӑ-хурҫӑ тӗслӗ пулчӗҫ. Весело расцвеченные катера, шаланды, шхуны в порту в несколько дней были перекрашены и стали серо-стальными, как море в шторм. Ҫынсем нумайӑшӗ ҫӗрпе курӑк тӗслӗ тумсем тӑхӑнчӗҫ. Много людей надело одежду цвета земли и травы. Таҫта аякра кӗмсӗртетекен вӑрҫӑ ҫурт ҫийӗсене, стенисене чӑпарлатма тытӑнчӗ. Где-то еще далеко гремевшая война уже пятнала, приближаясь, стены и крыши домов. Портри складсемпе заводсем ҫинче тӗлӗнмелле арӑш-пирӗш ула вырӑнсем, маскировка паллисем — тӗксӗм-симӗс камуфляж вараланчӑкӗсем курӑнса кайрӗҫ. На складах в порту, на заводских зданиях появились странные, неуклюжие пежины, буро-зеленые кляксы камуфляжа — маскировочной раскраски. Паллӑ пулас мар тесе, пурте ҫӗр айне пытанма шутланӑ пек, ҫӗртен уйрӑммӑн курӑнасшӑн мар пек пулма тӑрӑшнӑн туйӑнчӗ. Все словно хотело спрятаться под землю, слиться с нею заодно, чтобы не быть приметным. Маскировка лаптӑкӗсемпе йӗрӗсем туса сӑрласа пӗтернӗ хуралтӑ стенисем, малтанхи тӗсӗсене ҫухатса, тӑпра, хӑйӑр тӗслӗ пулчӗҫ; ҫырма ӗмӗлкисем евӗрлӗ, симӗс тӗмескесем майлӑ, курӑна пуҫларӗҫ. Стены зданий, размалеванные маскировочными пятнами и линиями, расстались с присущими им прежде красками и напитались оттенками почвы, песка, приняли на себя тень оврагов, зеленые пятна кочек.
Мол патӗнче ӗлӗк ялан темӗн чухлӗ йӑлтӑртатакан симӗс-хӗрлӗ хунарсем сулланкалатчӗҫ, мачта ҫинчи ҫутӑсем савӑнӑҫлӑн сиккелетчӗҫ, халӗ тинӗс ҫинче пӗр ҫутӑ та курӑнмасть.Ни искорки не вспыхивало по вечерам на море, где всегда возле мола покачивалось столько ярких зелено-красных фонариков и так весело прыгали звездочки топовых огней на мачтах. Канма пӗлми ҫутатакан маяк-мӗлтӗркке те сӳнсе ларчӗ. Перестал мигать неугомонный маячок-моргун. Халӗ нимен те ҫуталмасть; тӗттӗм те ҫиллӗ, этемсӗр тавралӑх ҫӗрле пит тискеррӗн курӑнать. И дик был по ночам весь этот ветреный, слепой и безлюдный простор, ничего теперь уже не отражавший.
Анчах ҫынсен куҫӗсем кӑнтӑрла та, ҫӗрле те хаяррӑн, шӑтарас пек пӑхса, пӗр мӑчлатман вут пек ҫунаҫҫӗ.Но днем и ночью строгим, иногда колючим, немигающим огнем горели глаза людей. Володьӑна ҫав асран кайми июнӗн 22-мӗш кунӗ пурин куҫӗсем те харӑсах улшӑннӑ пек туйӑнчӗ. И Володе казалось, что глаза изменились разом у всех в тот памятный день 22 нюня. Пурнӑҫ, карап пек, темскерле хӑнӑхнӑ ҫырантан тапранса кайрӗ те каялла анма май ҫук. Когда вся жизнь, словно корабль, отвалила от какого-то привычного берега и уже нельзя было сойти обратно. Лӑпкӑ ҫыран хыҫалта, инҫете юлчӗ пек, хирӗҫ усал та пӗлмен ҫил-тӑвӑл хӑрушшӑн вӗресе килнӗн туйӑнать. Как будто остался тихий берег далеко позади, а навстречу грозно задувает простор черных и неведомых бурь.
Керче хӑрушӑран та хӑрушӑрах хыпарсем килеҫҫӗ. Вести, одна тревожнее другой, приходили в Керчь. Фашистсем Севастополь ҫине бомбӑсем пӑрахнӑ. Фашисты бомбили Севастополь. Сывлӑшран Симферополь ҫине те тапӑннӑ — унта тревога пулнӑ, теҫҫӗ. Рассказывали, что уже в Симферополе объявляли воздушную тревогу, — Ку ӗнтӗ ҫывӑхрах пулнӑ…а ведь это было совсем близко…
Вӑрҫӑн малтанхи кунӗсенче Володя пуҫне репродуктор ҫумнех хурса, тимлесе радио итленӗ чух, тӑшмана чарса, каялла хӑвалама пуҫлани ҫинчен, тӑшман пурне те пӑрахса тарни ҫинчен, пирӗн ҫарсем хӗрлӗ ялавсемпе фашистсен парӑннӑ хулисен урамӗсем тӑрӑх утни ҫинчен каласа парассине кӗтнӗ.В первые дни войны, жадно слушая радио, чуть не влезая с головой в репродуктор, Володя все ждал, когда же сообщат, что врага остановили, опрокинули, что он бежит, все бросая, и наши войска с красными знаменами уже ступают по улицам сдавшихся фашистских городов. «Тӑхта, асту, — тенӗ Володя хӑйӗн юлташӗсене, — вӗсем малтанлӑха ҫеҫ ҫапла, пирӗннисем пухӑниччен…» «Стой, погоди, — говорил он своим товарищам, — это они только сперва так, пока наши не собрались…» Анчах ҫӗнӗ кун — ыран пуҫланнӑ, радио ҫаплах кӗтнӗ хыпара пӗлтермен. Но начинался новый день — завтра, а радио все не приносило желанной вести. Хыпарсем кунсерен хӑрушӑрах та хӑрушӑрах пулнӑ. Напротив, с каждым днем сообщения становились тревожнее. Тӑшман аслӑ Совет ҫӗршывне шаларах та шаларах кӗнӗ. Враг все глубже вторгался в просторы Советской земли.
Ашшӗ халӗ яра куна портра ӗҫлет.Отец целые дни проводил в порту. Порта ятарласа панӑ хутсӑр кӗртмеҫҫӗ. Туда уже нельзя было пройти без специального разрешения. Хапха умӗнче часовойсем тӑраҫҫӗ. У ворот стояли часовые. Володя халӗ ашшӗне час-час курмасть, мӗншӗн тесен ашшӗ киле сайра хутра ҫеҫ, ҫывӑрма кӑна килет. Случалось так, что Володя подолгу не видел отца, который теперь редко приходил ночевать домой.
Совет Информаци бюровӗ тӑшмансем Минска ҫавӑрса илни ҫинчен пӗлтерсен, Володя кампа та пулин, хӑйне ӑнланакан тата мӗн пулса иртнине ӑнлантарса пама пултаракан ҫынпа калаҫса пӑхма кирлине туйрӗ.Когда Володя услышал сообщение Советского Информбюро о том, что враги захватили Минск, он почувствовал, что ему необходимо поговорить с человеком, который хорошо его поймет и поможет уяснить, что же это такое происходит… Юлия Львовна патне каяс мар-ши тесе те шутласа пӑхрӗ, анчах темшӗн именчӗ. Он подумал, не пойти ли к Юлии Львовне, но почему-то застеснялся.
Володя, хурлӑхлӑ минутсенче пӗрре ҫеҫ мар пулӑшу панӑ авалхи тусне — Кирилюка аса илчӗ те ун патне кайрӗ.Вспомнив своего старого приятеля Кирилюка, к которому уже не раз прибегал в тяжелые минуты, Володя отправился к нему.
Анчах кантӑкӗ ҫине урлӑ-пирлӗ хаҫат хучӗ ярӑмӗсем ҫыпӑҫтарнӑ гостиница алӑкӗ умӗнче халӗ янӑравлӑ сасӑллӑ ҫирӗктӑррисем юрламаҫҫӗ ӗнтӗ. Но не пели уже голосистые чижи возле подъезда гостиницы, перечеркнувшей полосами газетной бумаги все свои стекла. Кирилюк хӑй те таҫта кайнӑ. Исчез и сам Кирилюк.
Володя, ҫаврӑнакан алӑка иккӗленсе тӗртрӗ те, сулхӑн та ҫурма-тӗттӗм вестибюле кӗрсе кайрӗ.Володя неуверенно тронул вертящуюся дверь и, подгоняемый ею, оказался в прохладном сумрачном вестибюле. Пукансемпе дивансем ҫинче ҫар ҫыннисем, моряксем лараҫҫӗ, хӑшӗсем сӑмахлаҫҫӗ, хӑшӗсем выртнӑ, тӗлӗреҫҫӗ, ӑҫта килчӗ унта чемодансем, баулсем купаланӑ. На стульях, на диванах сидели, разговаривали, лежали, дремали военные, моряки, всюду были сложены чемоданы, баулы. Паллакан швейцар Володьӑна курсан:
— Вӗҫтер, вӗҫтер кунтан, мӗнле кӗнӗ, ҫаплах тухса кай! — тесе кӑшкӑрса пӑрахрӗ. Знакомый швейцар, увидя Володю, крикнул:
— Давай, давай отсюда тем же манером, как въехал!
— Кирилюк ӑҫта? — ыйтрӗ Володя.— А Кирилюк где? — спросил Володя.
— Доброволец пулса халӑх ополченине кайрӗ…— В народное ополчение ушел добровольцем… Ҫиректӑррисене те сроксӑр отпуска кӑларса ячӗ… И чижей всех отпустил в бессрочную…
Володя киле салхуллӑ таврӑнчӗ.Мрачный вернулся Володя домой. Вӑл хӑй сӗтел ҫинчи япаласене аяккалла илсе хурса, ытлашши тӑрӑшса тирпейлеме пуҫларӗ. Он стал с подозрительным старанием прибирать у себя на столе, откладывая вещи в сторонку. Евдокия Тимофеевна ывӑлин куҫӗсем темле ялтӑртатнине асӑрхарӗ те, пӑшӑрханса:
— Эсӗ мӗн, Вовка, шухӑша кайнӑ? — тесе ыйтрӗ. Заметив в глазах его странный и решительный блеск, ничего доброго не предвещавший, Евдокия Тимофеевна озабоченно спросила:
— Ты, Вовка, чего это задумываешься, а? — Эс, тархасшӑн, халӗ ан ухмахлан… Ты уж, пожалуйста, сейчас без глупостей…
— Итле-ха, анне, — терӗ Володя, амӑшӗ умне чарӑнса, хулпуҫҫипе питҫӑмартине хытӑ сӑтӑрса, — часах эпӗ вунтӑватӑ ҫул тултаратӑп, пурнӑҫ манӑн усасӑр иртет.— Знаешь, мама, — проговорил Володя, останавливаясь перед матерью и ожесточенно оттирая щеку плечом, — вот уже четырнадцать лет мне скоро, а как-то жизнь у меня проходит без толку.
— Мӗнле усӑсӑр? — тарӑхса кайрӗ амӑшӗ.— Как же это — без толку? — возмутилась мать. — Лайӑх вӗренме пуҫларӑн, Артека кайса килтӗн, пурте сана мухтама пуҫларӗҫ, а эсӗ — «усӑсӑр»! — Учиться стал хорошо, в Артек ездил, все тебя хвалить стали, а ты — «без толку»!
— Ӑнлан, анне…— Пойми, мама… Ку ахаль, ача-пӑча ӗҫӗ. Да это все так, детское, понимаешь… Кӑна эпӗ хам мар, ыттисем мана валли тунӑ. То все не я сам как-то, то все больше для меня кругом делали. Ачасем — пионерсем вӗренес енӗпе юлташсене хӑваласа ҫитме пулӑшрӗҫ, эсӗ те аттепе — хӑвӑр енчен… Ребята-пионеры по учению нагнать помогли, ты с папой тоже — со своей стороны… Артека гороно ячӗ. Гороно в Артек посылал. Вӑт эпӗ хам, ӑнлантӑн-и, анне, — хам эпӗ нимӗн те туман-ха. А вот я Сам, понимаешь, мама, сам я еще ничего такого не сделал.
— Сан ҫулхи ача мӗнех тума пултартӑр вара?— Да кто ж в твоих годах может особенное такое сделать? Лайӑхрах вӗрен, пире килти ӗҫе тума пулӑш, пионерсем задани парсан — тӗплӗ ту. Учись хорошенько, помогай нам по дому управляться, а будет задание от пионеров — сделай как следует. Ҫакӑ сан пулӑшу пулать те, тата сана мӗн кирлӗ? Вот и будет твоя помощь, чего ж тебе еще?
— Э, анне, — аллипе сулчӗ Володя, кӳренсе.— Э, мама, — досадливо отмахнулся Володя. — Калаҫу ун ҫинче мар. — Не о том разговор идет. Финн вӑрҫи пынӑ чух, так-сяк, килте ларнӑ. Ну когда финская война шла, я еще, так-сяк, сидел дома. Тӗрӗссипе каласан, пӗрре Донченкопа иксӗмӗр кӑшт ҫеҫ тараттӑмӑр, анчах вӑрҫӑ пӗтрӗ. Один раз, правда, мы с Донченко чуть не убежали, да война уже кончилась. Халӗ вӑрҫӑ вӑраха каять пулас… А теперь, видно, длинная война будет… Пӗтӗм халӑх ҫапӑҫма кайрӗ, мобилизаци пырать… Весь народ воевать пошел, кругом мобилизация… Кайӑкҫӑ Кирилюк та ополчение кайнӑ. Кирилюк, птицелов, и тот в ополчение пошел. Манӑн ҫакӑнтах юлмалла-и?.. А я тут должен оставаться… Акӑ атте килсенех, хӑйпе пӗрле илсе кайма ыйтатӑп… Вот как придет папа, я сейчас же к нему попрошусь… Е хӑй мана флота ятӑр. Или пускай сам меня на флот пошлет. Ямасан, килтен таратӑп. А то убегу, и все.
— Аннӳне ҫавӑн пек калама мӗнле намӑс мар сана?— Да как же тебе не совестно матери это говорять-то? Аҫуна каласа кӑтартсан… Да если я отцу скажу…
— Эп ӑна хамах каласа паратӑп.— А я ему сам скажу.
Комсомолецсен пухӑвӗнчен Валентина килчӗ.Пришла с комсомольского собрания Валентина. Вӑл та халӗ кунӗ-кунӗпех килте пулмасть. Ее тоже теперь целые дни не было дома. Ӗшеннӗ Валентина, ывӑннӑ урисемпе аран-аран пусса, пукан ҫине пырса ларчӗ те, стена ҫумӗнчи ҫекӗл ҫинчен алшӑлли туртса илсе, тарланӑ пичӗпе тусанланнӑ мӑйне шӑлма тытӑнчӗ. Она пришла усталая, ступая натруженными, отяжелевшими ногами, бессильно опустилась на стул, стянула с крючка на стене полотенце, стала обтирать распаренное лицо, запылившуюся шею.
— Малтан ҫӑвӑнсам ӗнтӗ, — терӗ ӑна амӑшӗ.— Ты бы умылась сперва, — заметила ей мать.
— Тӑхта-ха, анне, сывлӑш ҫавӑрма пар…— Обожди, мама… отдышаться дай. Эпир паян шкул ачисемпе пӗр эшелон пушатрӑмӑр. Мы сегодня с нашими ребятами целый эшелон выгружали. Пирӗн комсомол субботникӗ пулчӗ. Комсомольский субботник у нас был. Ох, ывӑнтӑмӑр та, вӑт ывӑнтӑмӑр! Уж устали так устали! Пусма ҫине хӑпарнӑ чух, урасене, тупата, чӗркуҫҫинчен тытса ҫӗклерӗм: утмаҫҫӗ, хӑть те мӗн ту… Я сюда шла, руками себя под коленки взяла, да и подымаю ноги: не идут, да и все тут…
Володя ун ҫине кӑмӑлсӑрланса пӑхса илчӗ.Володя посмотрел на нее с неудовольствием. Вӑл аппӑшӗ хӑй ывӑннипе мухтаннине курать, ӗшеннине юри кӑтартса хӑйне: акӑ пӑхӑр, мӗнле эпӗ ӗҫлерӗм, тенӗ пек тыткалать. Он видел, что сестра гордится своей усталостью, даже выставляет ее как будто напоказ: вот, мол, смотрите, как я потрудилась.
— Ыран, — тӑсрӗ сӑмахне Валя алшӑллипе сулласа, — ыран, анне, пирӗн комсомолецсем Войков ячӗпе тӑракан заводри тата обогатительнӑйри комсомолецсем Пулӑҫсоюза кайма направлени илеҫҫӗ.— А завтра… — продолжала, обмахиваясь полотенцем, Валя, — завтра, мама, все наши комсомольцы, да еще с завода Войкова и с обогатительной фабрики получают направление от горкома в Рыбаксоюз. Тетелсем типӗтме, юсама. Сети сушить и чинить. Унта хӗрарӑмсене пулӑшас пулать, вӗсен арҫыннисем ҫара кайнӑ. Надо женщинам там помочь, раз у них мужчины в армию пошли.
Володя халӗ сӗтел патӗнчи хыҫсӑр пукан ҫине ларса, аппӑшне тимлесех итлеме пуҫларӗ.Володя уже внимательно слушал сестру, осторожно присев на табуретку возле стола.
— Сире аван!— Вам хорошо! Эсир комсомолецсем ӗнтӗ. Вы уже комсомольцы. Сире пур ҫӗре те яраҫҫӗ, — ӑмсанчӗ Володя. Вас везде посылают, — позавидовал он.
— Эсир, пионерсем, мӗншӗн ҫывӑратӑр? — ответлерӗ аппӑшӗ.— А вы что же, пионеры, дремлете? — отвечала она. — Авӑ, паян эпӗ чугун ҫул ҫинчи ачасем вокзалта хуҫӑк-ҫӗмрӗк тимӗр-тӑмӑр татӑкӗсем пуҫтарнине куртӑм. — Вон на вокзале железнодорожные ребята сегодня, я видела, лом собирали. Халӗ ӗҫ пурин валли те ҫитет. Сейчас дела всем хватит. Эсӗ альбомпа аппаланатӑн. А ты все с альбомчиком возишься.
Володя хӗрелсе кайрӗ.Володя покраснел.
— Пӗлес тетӗн пулсан, ку альбом мар, дневник.— Прежде всего, это не альбом, а дневник. Манран ыйтмасӑр, эпӗ ирӗк памасӑр илтӗн пулсан, лайӑхрах пӑхас пулатчӗ сан. Если уж взяла без спросу и позволения у меня, так хоть бы поглядела как следует. Эс хӑвна кура калатӑн пулас. По себе судишь, видно. «Альбом!» «Альбом»! Эп унта Информбюро пӗлтернине ҫырса пыратӑп. Я туда сообщения Информбюро переписываю. Кайран, вӑрҫӑ пӗтсен, малтанхи кунран пуҫласа, пӗтӗм вӑрҫӑ истори пултӑр тетӗп. Чтобы у меня получилась потом, когда война кончится, вся история, с первого дня. Ӑнланаймастӑн пулсан, хӑвна тивменнине тӗкӗнме те кирлӗ мар. Если не можешь понять, нечего хватать то, что тебя не касается.
Володя ҫилленсе, пӳлӗмрен тухрӗ те, пусма тӑрӑх килхушшине чупса анчӗ.Володя сердито вышел из комнаты, сбежал по лестнице во двор.
Пӗр виҫ-тӑват минутран вӑл хӑйӗн тусӗ Володя Киселевский пурӑнакан ҫуртӑн кантӑкӗсем патне те ҫитрӗ.Через несколько минут он уже был под окнами дома, где жил его приятель Киселевский. Вӑл ши! шӑхӑрчӗ те ҫавӑнтах пӳлӗмрен такам пӳрнисемпе кантӑка хӑвӑрт шакканине илтрӗ. Володя громко свистнул и тотчас же услышал, как кто-то забарабанил из комнаты пальцами в окно. Киселевский Володьӑна кӗр тесе аллипе сулать, анчах Володя Дубинин ӑна кунта тух тесе, пӳрнипе ҫӗрелле кӑтартрӗ. Киселевский махал ему рукой, приглашая зайти, но Володя показал пальцем на землю, зовя приятеля выйти во двор.
Киселевский тухсан:
— Эсӗ Тимур ҫинчен вуланӑ-и? — тесе ыйтрӗ Володя.Когда Киселевский вышел, Володя сказал ему:
— Ты про Тимура читал?
— Вӑл хӑй командипе ӗҫлени ҫинчен-и?— Это как он и его команда действовали?
— Ара ҫав, Гайдарӑн.— Ну да, Гайдара. Астӑватӑн-и, ашшӗсем фронта кайнисенне мӗнле пулӑшнине? Помнишь, как они там организовали, чтобы помогать, если у кого на фронт отец ушел? Атя эпир те ҫавнашкал тӑвар. Давай мы тоже так.
— Эп мӗнле тумаллине пӗлместӗп.— А я не знаю как…
— Эпӗ хам та лайӑх пӗлместӗп, анчах мӗн те пулин тӑвас килет.— Да я и сам тоже не очень знаю, только хочется что-нибудь такое делать. Асту, эп сана малтанах систеретӗп, Киселевский: таратӑп та, ӗҫӗ те пӗтрӗ. А то я тебя просто предупреждаю, Киселевский: убегу я, и все.
— Ӑҫта таратӑн?— Куда это ты убежишь?
— Ӑҫта пултӑр тата, фронта!— На фронт — вот куда!
— Ҫул ҫинче сана тытаҫҫӗ, — ним иккӗленмесӗр каларӗ Киселевский.— Ну и заберут тебя по дороге, — уверенно изрек Киселевский.
Ӗҫӗ ансатран та ансат пулмалла пек: военкомата кӗрсе, мобилизаци повесткисене янӑ адрессене пӗлмелле те, тӳрех ҫав килсене кӗрсе, пионерла салют парса, саламласа, ак ҫапла каламалла пулнӑ:Казалось бы, чего проще: узнать в военкомате адреса, но которым были посланы мобилизационные повестки, зайти прямо в те дома, поздороваться, отдав салют по-пионерски, и сказать: «Здравствуйте! «Здравствуйте! Эпир пионерсем, пирӗн Тимур бригади пур, эпир ҫав бригадӑран. Мы пионеры, у нас есть тимуровская бригада, вот мы из нее. Эпир сире пулӑшас тетпӗр. Мы хотим вам помочь. Калӑр-ха, мӗн кирлӗ сире?» Скажите, что вам надо?» Анчах кун пек пулас ҫук ҫав. Да ведь не выйдет так. Аюк, теме пуҫлӗҫ: тавтапуҫ, пире ним те кирлӗ мар, тейӗҫ. Начнут отнекиваться: спасибо, мои, ничего не надо. Ку — ӗҫ ӑнса пырсан ҫеҫ ҫапла пулӗ-ха. Это — на хороший случай. Кулма та пултараҫҫӗ: тупӑннӑ помощниксем! — тейӗҫ. А возможно, еще и посмеются: тоже, мол, нашлись помощники! Хӑваласа кӑларма та пултараҫҫӗ: сире кӗтсе лараттӑмӑр! — тейӗҫ. Пожалуй, могут и выгнать: дескать, вас еще тут не хватало! Гайдар Тимурӗ пек вӑрттӑн тусан, хальхи вӑрҫӑ вӑхӑтӗнче кӑмӑлсӑр ӗҫ пулма пултарать. А если делать все тайно, как делал гайдаровский Тимур, по теперешнему военному времени совсем могут выйти неприятности. Комсомолецсен истребительнӑй отрячӗ аллине лекӗн тата; ҫавӑрса илӗҫ те: ҫын килхушшисенче, пусмисем ҫинче мӗн шӑршласа ҫӳретӗн? — тейӗҫ. Наскочишь еще на комсомольский истребительный отряд, и заберут тебя, да еще скажут, что ты ходил по чужим дворам и лестницам, подсматривал что-то. Йӗри-тавра шпионсем ҫинчен калаҫаҫҫӗ. Кругом все говорили о шпионах. Володя хӑй те пӗр-пӗр диверсанта тытма ӗмӗтленет, кашни иртсе-ҫӳрекен шанчӑксӑр ҫын ҫине тимлӗн пӑхать. Да и сам Володя мечтал изловить какого-нибудь диверсанта и присматривался ко всякому подозрительному встречному.
Ҫук, халӗ вӑрттӑн хӑтланма юрамасть.Нет, тайно сейчас уже нельзя было действовать. Ҫавӑнпа Володя Юлия Львовна патне кайрӗ. И тогда Володя отправился за советом к Юлии Львовне.
Каникул вӑхӑтӗнче шӑпланнӑ шкул картишне кӗрсен, Володя каллех вӗренес килнине туйрӗ.Очутившись на знакомом школьном дворе, где стояла каникулярная тишина, Володя почувствовал, как ему хочется, чтобы скорее начались опять занятия. Кашни ир ҫӗнӗрен шӑнкӑрав шӑнкӑртаттарма пуҫласан, кун шкул расписанийӗ тӑрӑх пырсан, кашни минутра ӗҫ, заняти пулсан, йӗри-тавра пӗр класри ачасем пуҫтарӑнсан, пионер пӳлӗмӗнче сборсем пуҫлансан, халӗ тупма ҫук Жора Полищук вӑрҫӑ ҫинчен каласа парсан, тен, чӗре те лӑпланӗччӗ. Ему казалось, что если каждое утро снова будут звонить звонки и день будет подчиняться школьному расписанию, а каждая минута заполнится делом, занятиями, и кругом сойдутся свои ребята-одноклассники, и в пионерской комнате будут сборы, и Жора Полищук, которого теперь не сыщешь, будет им рассказывать о войне, — может быть, и на душе станет спокойнее. Анчах ҫавӑнтах: халӗ парта хушшине ларса, уроксене хатӗрлесси, каласа парасси пулмасть пулӗ. Но тут же он подумал, что садиться за парту, готовить и отвечать уроки сейчас, вероятно, никак нельзя. Халӗ вӗренӳ пуҫа кӗрес ҫук: мӗнпур шухӑш вӑрҫӑ ҫинче ҫеҫ, шухӑшлать Володя. Не пойдет сейчас учение в голову: все мысли заняты одним — войной.
Ҫапах та Юлия Львовна, яланхи пек лӑпкӑ, анчах куҫхаршисене ҫеҫ кӑшт чӗтреткелесе, — кун пеккине ӗлӗк Володя асӑрхаманччӗ — Володьӑна итлесе пӗтерсен, хӑйӗн хӑнӑхнӑ, пӗр пек илемлӗн янӑраса илтӗнекен сассипе калаҫма пуҫласан, вӑл кӑштах лӑпланчӗ.Все же, когда Юлия Львовна, как всегда, спокойно, только чуть подрагивая бровями, выслушала Володю и заговорила с ним своим обычным размеренным, строго и певуче звучащим голосом, он испытал некоторое успокоение.
— Хаклӑ Дубинин, — терӗ Юлия Львовна, — ӑнланатӑп, сана халӗ вырӑнта ларма хӗн.— Дубинин, дорогой, — сказала Юлия Львовна, — я понимаю, как тебе не сидится сейчас. Анчах эсӗ ан васка. Только ты не спеши. Ку аслӑ вӑрҫӑ. Это война большая. Паллах, вӗсем пире нихҫан та ҫӗнес ҫук — эпӗ ҫакна ҫирӗп ӗненетӗп. Конечно, им нас не одолеть никогда — в этом-то я твердо убеждена. Анчах пирӗн вӑя упрас пулать. Но силы нам надо беречь. Кунсерен пирӗн вӑй хутшӑнӗ. Силы у нас будут прибывать с каждым днем. Анчах сан пеккисем унта, фронтра, кирлӗ мар, ӗнен мана. Такие, как ты, там, на фронте, не требуются, уверяю тебя. Кунта пулӑшас тени аван ӗҫ. А что касается помощи здесь, то вот это дело хорошее. Эпӗ ырлатӑп! Я — за это! Светлана сан пата та, ытти ачасем патне те каясшӑнччӗ, ӗҫлеме пуҫласшӑнччӗ. Светлана уже собиралась пойти к тебе, обойти всех ребят и начать работу.
— Анчах мӗнле пуҫлас-ха?— Как ее только начать вот?
— Кам ҫырнине маннӑ, вуласса вуланӑччӗ…— Я не помню, у кого это я читала…
«Чи йывӑрри — ӗҫе пуҫласси. Ҫав йывӑрлӑха ҫӗнтерме пӗр мел ҫеҫ пур: пуҫласси» — тенӗччӗ унта. «Самое трудное дело — это начать. Преодолеть его можно только одним способом: начать». Вара вӗсем пуҫларӗҫ.И они начали.
Малтан Володя пӗчӗккисемпе калаҫу ирттернӗ чух ыйту лартма юратакан, пӗрре тата Володьӑран: ху мӗнле вӗренетӗн-ха эсӗ, тесе ыйтакан Илюша Сыриков ашшӗн, ҫар морякӗ Сыриков ҫуртӗнчен пуҫларӗҫ.Первым оказался дом военного моряка Сырикова, отца того самого Илюши Сырикова, который любил задавать вопросы на беседах Володи с малышами и как-то спросил, как учится сам Володя. Илюша килте пӗчченехчӗ. Илюша был дома один. Вӑл хӑйсем патне пионерсем килнине курсан, малтан хӑраса ӳкрӗ, пӳлӗме кӳртесшӗн пулмарӗ, унтан Володьӑна курчӗ те, палласа:
— Эсӗ пире Чкалов ҫинчен каласа панӑччӗ. Эсӗ мана карап туса паратӑн-и? Сӑмах панӑччӗ вӗт? — терӗ. Увидев входивших пионеров сперва оробел и долго не хотел пускать ребят из передней в комнату, а потом увидел Володю, узнал его и сказал:
— А ты у нас про Чкалова объяснял. Ты мне сделаешь корабль, как обещал?
Ҫав кунах Володя сӗтелӗ ҫинчен чи лайӑх миноносец ҫухалчӗ.В тот же день с Володиного стола исчез один из лучших миноносцев. Тепӗр кунне Володя вут сыппинчен ӑста ҫавӑрса тунӑ крейсер тахӑш еннелле ишсе кайрӗ. Через день в неизвестном направлении уплыл крейсер, искусно выточенный Володей из полена. Пилӗк кун та иртмерӗ, сӗтел ҫинчи флотили саланса кайрӗ. Не прошло и пяти дней, как флотилия на столе подверглась опустошению. Володьӑн пӗтӗм ушкӑнӗ — карапӗсем, илемлӗ «Хӗрлӗ Спартак» линкор таранах, пур эсминецсем, тральщиксем, хупӑран касса тунӑ шыв айӗнче ҫӳрекен кимӗсем, — пурте кирлӗ пулчӗҫ, тарават Володя пурне те ашшӗсем ҫара кайнӑ ачасен шанчӑклӑ аллине пачӗ. Вся Володина армада — все его корабли, вплоть до великолепного линкора «Красный Спартак», все эсминцы, тральщики, подводные лодки, вырезанные из коры, — все пошло в ход, все отдал щедрый Володя ребятишкам, чьи отцы ушли в армию. Кантӑк витӗр е уҫнӑ калиткерен дежурнӑй пионерӑн хӗрлӗ галстукне курсанах, ачасем:
— Володя пионер ӑҫта? Паян килет-и? Тата хӑҫан килет вӑл? — тесе кӑшкӑрнӑ. И, едва завидев под окном или через раскрытую калитку красный галстук дежурного пионера, ребятишки кричали:
— А где пионер Володя? Он придет сегодня? А когда он прядет опять?
Ҫакнашкал та пулнӑ: каҫпала Светлана Смирнова чупса пынӑ та Евдокия Тимофеевнӑна вӑтанкаласа:
— Сирӗн Володьӑна паян тата Пирогов урамне кайса килме ирӗк парсамӑрччӗ, тархасшӑн, — тенӗ.Случалось и так, что к вечеру прибегала Светлана Смирнова, застенчиво говорила Евдокии Тимофеевне:
— Позвольте, пожалуйста, вашему Володе сегодня еще на Пироговскую сходить. — Унта Сережа Стрельченко пур, унӑн ашшӗ танкист… Там такой Сережа есть Стрельченко, у них отец танкист… Вӑл пӗрмай макӑрать, Володя пырса, карап юсаса парасса кӗтет. Так он все плачет и просит, чтобы Володя ему корабль починил. Ҫывӑрма та выртасшӑн мар. Никак не укладывается спать. Амӑшӗ ман пата пычӗ. Уж ко мне мать его приходила…
Володя Пирогов урамне утнӑ.И Володя шел на Пироговскую.
Июлӗн 3-мӗшӗнче ир-ирех Володьӑна Валя тӑратрӗ.3 июля Валя спозаранку разбудила Володю.
— Тӑр-ха, тӑр…— Вставай-же, вставай… Анчах хуллен, — терӗ Валя, Володьӑна хӗвелпе пиҫнӗ хулпуҫҫинчен лӑскаса, хӑй пӗтӗм пӗвӗпе ҫаплах репродуктор ҫакӑнса тӑракан кӗтесселле туртӑнать. Только неспеша, — сказала Валя, тормоша Володю за загорелое плечо, сам же всем телом тянется в сторону угла, где расположен репродуктор. — Вӑран тенӗ сана, Володька, илтетӗн-и?— Говорю же тебе Володя, вставай, слышишь, нет? Сталин калаҫать. Сталин говорит.
Володя труках сиксе тӑчӗ.Вскакивал с постели. Ыйхи хӑй витӗннӗ простынипе пӗрлех сирӗлсе кайрӗ. Сон сваливался с него вместе с простыней, которой он укрывался. Ҫара урисемпе илтӗнми пуса-пуса, громкоговоритель патне чупса пычӗ. Неслышно ступая босыми ногами, подбегал к громкоговорителю. Ӑна ҫӳлех хӑпарма ӗлкӗреймен ирхи хӗвел пайӑркисем ҫутатаҫҫӗ. Стоял, залитый лучами еще низкого утреннего солнца, Пӗчӗкскер, вӑл Артек хӗвелӗпе пиҫсе, мӑйӑр тӗслӗ пулнӑ, тӗсне ҫухатнӑ ҫӳҫлӗ, тин тӑнипе ӑшӑскер, аппӑшӗ кӑшт ҫеҫ хускалсан та, итлеме ан кансӗрле тесе, аллипе сулать; хӑй вӑл ҫак сехетре пӗтӗм ҫӗршыв — пӗр хӗрринчен теприне ҫити — итлекен сасса итлет те итлет.маленький, под орех разделанный артековским загаром, с выцветшими волосами, теплый со сна.
При каждом движении сестры или матери махал на них рукой, чтобы они не шумели, и слушал, слушал утренние сообщения Совинформбюро. Вӑл ҫӗршыври ытти пур ҫынсем пекех, ҫак сасса пӗтӗм чӗри, чунӗ патне йышӑннӑ.Как и все жители страны этот голос он принимал всем сердцем и душой.
Сталин юлташ калаҫнӑ. Говорил товарищ Сталин.
Володя, куҫне пӗр хупмасӑр, Сталин сӑмахӗсене илсе ҫитерекен, варинкке евӗрлӗ хура турилкке ҫине пӑхать.Не моргая, смотрел он в черную воронкообразную тарелку, из которой доносились размеренные слова диктора…
Ним тапранмасӑр хытса итлекен, шӑп пулнӑ класра питӗ ӑслӑ учитель пек васкамасӑр, татӑклӑн та витӗмлӗ калаҫать Сталин, Совет Союзӗн гражданӗсем Хӗрлӗ Ҫарпа тата Хӗрлӗ Флотпа пӗрле кашни шит Совет ҫӗрне сыхлама тивӗҫ, тет вӑл, тылра Хӗрлӗ Ҫара мӗнле пулӑшмаллине тата вӑрҫӑ вӑхӑтӗнче ҫӗнӗлле мӗнле ӗҫлемеллине вӗрентет.Сталин говорил медленно, решительно и внушительно, как умный учитель в тихом класе, которого все слушали боясь шевельнуться, о том, что граждане Советского Союза вместе Красной Армией и Красным Флотом должны беречь каждую пядь Советской земли, учит как помочь Красноай Армии в тылу и как работать по новому в военное время. Вӑл пурне те хаяр та чее тӑшманпа ӑна хӗрхенмесӗр ҫапӑҫма чӗнет. Он призывает всех идти против грозного и хитрого врага, и не жалеть его.
— Тӑшман йышӑннӑ районсенче партизан отрячӗсем организацилемелле… — терӗ те Сталин, Володя хӑвӑрт ашшӗ хӑй ҫамрӑк чухне ӳкерттернӗ портрет ҫине пӑхса илчӗ.— В районах, занятых врагом, стоит организовать партизанские отряды… — сказал Сталин и Володя быстро посмотрел на портрет отца, когда тот был еще молодым.
— Юлташсем! — Товарищи! Пирӗн вӑйсем ҫав тери нумай, — тет Сталин. У нас полно сил, — говорит Сталин. — Мӑнкӑмӑлланса кайнӑ тӑшман ҫакна часах курса ӗненӗ… Высокомерный враг скоро это увидит и уверует… Пирӗн халӑхӑн миллионлӑ массисем ҫӗкленсе тухӗҫ… У нас поднимутся миллионые массы народа… Кашни хуларах, ӑна тӑшман пырса тапӑнас хӑрушлӑх пулсан, пирӗн халӑхӑн ҫавнашкал ополчени тӑвас пулать, Германи фашизмне хирӗҫ пыракан пирӗн Отечественнӑй вӑрҫӑра хамӑрӑн ирӗклӗхе, хамӑрӑн чыслӑха, хамӑрӑн ҫӗршыва хамӑрӑн кӑкӑрсемпе хӳтӗлес тесе, ӗҫҫыннисене пурне те кӗрешӗве ҫӗклес пулать. В каждом городе, куда может дойти враг, нам следует создать подобные ополчения, в нашей Отечественной войне, что идет против фашистской Германии, чтобы защитить страну своими грудями нам стоит поднять на борьбу всех рабочих на защиту своей свободы, своей чести.
Сталин сӑмахне вӗҫлерӗ.Сталин закончил свою речь. Евдокия Тимофеевна ассӑн сывласа илчӗ: Евдокия Тимофеевна глубоко вздохнула:
— Ох, питӗ нумай тӑрӑшмалла пулать ӗнтӗ унӑн!— Ох, как много же ему придется работать! Пӗтӗм халӑх ҫинчен те, пирӗн ҫинчен те, кашни ҫын ҫинченех шухӑшлас пулать-ҫке. Ему же приходится думать о всем народе, обо всех нас, о кадом человеке отдельно. Сывӑ кӑна пултӑрччӗ ӗнтӗ хаклӑ ҫыннӑмӑр… Пусть здоровье не подведет этого дорогого человека…
Володя, сасӑ тӑвас мар тесе ҫаплах чӗрне вӗҫҫӗн утса, громкоговоритель патӗнчен хӑй кровачӗ ҫине кайса ларчӗ.Володя, прошел мимо громкоговорителя на цыпочках, чтобы не издать ни звука и сель на свою кровать. Ӑна ҫаплах пӳлӗмре Сталинӑн лӑпкӑ та кӑмӑллӑ сасси илтӗннӗ пек, Сталин кашни ҫынпах уйрӑммӑн калаҫнӑ пек туйӑнчӗ. Ему казалось, как будто все еще в помещении звучала приятная и тихая речь Сталина, как будто он беседовал с каждым человеком отдельно.
— Хӑй, кӳршӗ евӗр, хӑнана килсе кайнӑ пекех пулчӗ, — Володя шухӑшне сиснӗ пек каларӗ амӑшӗ, — халӗ пурте паллӑ ӗнтӗ…— Такое чувство, будто бы словно сосед в гости пришел, — сказала мать будто почувствовав мысли Володи, — теперь уж все ясно …
Володя ҫак кунсенче хӑй шухӑшлани ҫинчен халех кампа та пулин канашласа пӑхма кирлине туйрӗ; тем пулсан та, ашшӗне курмаллах унӑн.Володя чувствовал, что ему необходимо посоветоваться обо всем, что он думал эти дни; нужно было непременно свидеться с отцом.
Анчах Никифор Семенович управленинчен ӗнтӗ эрне хушши тухман. Но Никифор Семенович уже неделю не выходил из управления порта.
— Анне… — терӗ Володя.— Мама… — сказал Володя. — Эс кирек мӗн ту, анчах эпӗ халех порта, атте патне кайса килетӗп. — Как хочешь, мама, но только я сейчас в порт схожу к папе. Мӗнле те пулин кӗрсе кайӑп… Уж как-нибудь там пробьюсь…
Ӗнер ҫумӑр ҫунӑ та ирӗ калама ҫук уяр тӑрать.После вчерашнего короткого дождя утро было необыкновенно ясное. Ҫуртсен, йывӑҫсен, юпасен тӗксӗм мӗлкисем уҫҫӑн палӑрса выртаҫҫӗ. Дома, деревья, столбы отбрасывали резко очерченные тени. Сывлӑш тап-таса, Володя килхушшине тухсан, ӑна Сталин сӑмахӗсем унӑн чунне ҫеҫ мар, пӗтӗм тавралӑха янках уҫса янӑн туйӑнчӗ.Воздух чистый, когда Волода вышел во двор, ему показалось как будто слова Сталина открыли не только его душу, но как будто вся округа вокруг ярко осветилась.
Володя килхушшинчен тухма та ӗлкӗреймерӗ, калитке умӗнче ӑна хирӗҫ пӗчӗк хура мӗлке кусса пычӗ.Володя не успел выйти со двора, как перед самой калиткой навстречу ему покатилась маленькая черная тень. Вӑл йытӑ каҫса кайса вӗрнине илтрӗ. Он услышал заливистый лай. Ҫавӑнтах ун кӑкри ҫине ӑшӑ та лапсӑркка йытӑ ыткӑнчӗ те йӗпе чӗлхипе сӑмсине ҫуласа илчӗ. И сейчас же что-то теплое, мохнатое кинулось ему на грудь, мокро лизнуло в нос.
— Бобик, Бобик! — савӑнӑҫлӑн кӑшкӑрса ячӗ Володя, кулса, йыттине хӑй ҫумӗнчен сирсе яма тӑрӑшса.— Бобик, Бобик! — закричал радостно Володя, отбиваясь и хохоча.
Бобик ҫаплах ун ҫине сикет, тем пулсан та питне ҫулама тӑрӑшать.А Бобик все прыгал на него, норовя непременно лизнуть в лицо. Володя йытта кӑштах сирсе ячӗ те, ашшӗне кӗтсе илме, урама чупса тухрӗ. Володя слегка отпихнул собаку и выскочил на улицу, чтобы встретить отца. Бобик килсе тухни яланах ашшӗ таврӑннине пӗлтернӗ. Точным вестником прибытия которого было появление Бобика.
Чӑнах та, калинккерен тухсанах Володя ашшӗне курчӗ.И действительно, тут же, за калиткой, он увидел отца. Никифор Семенович ҫак кунсенче начарланса кайнӑ. Никифор Семенович очень осунулся за эти дни. Хӗвелпе пиҫнӗ пичӗ ӗшеннӗ сӑнлӑ пек, куҫхупаххисем, ӗнертенпе ҫывӑрма выртман ҫынӑнни пек, шыҫса хӗрелсе кайнӑ, хӑйсем вара йӑлтӑртатса ҫеҫ тӑраҫҫӗ. Загорелое лицо его казалось истомленным, в глазах с красными веками догорал тот сухой, воспаленный блеск, который бывает обычно у людей, еще не ложившихся спать со вчерашнего дня. Анчах Володя кӑшт ҫӳлерех пӑхрӗ те, ашшӗн тинӗс картузӗ ҫинче ӗлӗкхи суту-илӳ флочӗн значокне мар, «ылттӑн краб» текен Тинӗс ҫар флочӗн хӗрлӗ ҫӑлтӑрлӑ гербне курчӗ. Володя сразу же перевел свой взгляд немного повыше и увидел на морской фуражке отца уже не прежний значок торгового флота, а так называемый «золотой краб» с красной звездочкой — герб Военно-Морского Флота.
— Атте, эсӗ мӗн?— Папа, ты что? Мобилизацилентӗн-и элле? Уж мобилизовался?
— Флота каятӑп, ывӑлӑм.— На флот ухожу, сынок. Паянах ҫула тухса каятӑп, сирӗнпе сывпуллашма килтӗм. Сегодня отбываю, проститься с вами зашел… Сталина илтрӗн-и? Слушал Сталина? А, Вовка? А, Вовка? Епле каласа пачӗ!.. Вот то-то и оно… Эсир кунта мӗнле пурнатӑр? Ну, а у вас как тут? Аннӳ, Валя мӗнле? Что мама, Валя?..
Тепӗр ҫур сехетрен амӑшӗ Никифор Семеновича инҫетри ҫар ҫулне тухса кайма хатӗрлеме пуҫларӗ.Через полчаса мать уже принялась собирать Никифора Семеновича в дальнюю военную дорогу. Ӗлӗк санитарнӑй поезд ҫинче тӗл пулнӑ Никифор Дубининпа пӗрле нумай пурӑннӑ хыҫҫӑн, Евдокия Тимофеевна упӑшкине тытса чарма, капла ан ту тесе ӳкӗтлеме, унпа тавлашма усӑсӑррине аван пӗлет. За долгие годы совместной жизни с Никифором Дубининым, с которым встретилась она когда-то в санитарном поезде, Евдокия Тимофеевна поняла, что спорить с мужем, удерживать его, отговаривать — бесполезно.
Пӗрре ҫеҫ мар вӑл упӑшкине хӑрушӑ ҫула, ҫапӑҫӑва ӑсатнӑ, тинӗс тӑрӑх ҫӳреме кӑларса янӑ.Уже не раз отправляла она его в опасный путь, провожала в бой, снаряжала в плавание. Кашнинчех вӑл упӑшкишӗн хӑранине пытарайман, анчах ирӗксӗрех ҫав вӑйлӑ, лӑпкӑ та хӑюллӑ ҫынпа мухтаннӑ; ун упӑшкишӗн, арҫын тума тивӗҫлӗ ӗҫ хӑй совӗҫӗ чӗнни пулнӑ. И каждый раз, будучи не в силах подавить тяжелый страх за мужа, она гордилась невольно этим сильным, спокойно-смелым человеком, для которого голос сурового мужского долга был зовом собственной совести. Евдокия Тимофеевна пӗлет, малашне канӑҫсӑр, чи хӑрушӑ, пуҫран тухман йывӑр шухӑшлӑ, телейсӗр кунсем пуҫланаҫҫӗ. Она знала, что ей предстоят трудные дни, полные тревог, самых страшных опасений, тяжелых и неотгонимых мыслей, — Вӑл аван пӗлет, ӑна пурӑнма та йывӑр пулать, анчах Евдокия Тимофеевна ӑнланать: ҫапла кирлӗ, халӗ урӑхла пулма пултараймасть.знала, как ей будет трудно, но чувствовала: так надо, и иначе сейчас быть не может.
Володя амӑшӗ макӑрасса, ашшӗне хӑвӑн ирӗкӳпе ҫар флотне ан кай, тесе ӳкӗтлессе кӗтнӗскер, халӗ амӑшӗн темпе витӗннӗ пек курӑнакан тӗксӗмленнӗ сӑн-пичӗ ҫине сума суса, юратса пӑхать.И Володя, который ждал, что мать заплачет и станет упрашивать отца, чтобы тот не ходил добровольцем в военный флот, с уважением поглядывал на потускневшее, замкнутое, словно какой-то пеленой закрывшееся лицо матери. Амӑшӗ ашшӗ япалисене — кӗнекесене, сухал хырмалли хатӗрсене, ҫемье ӳкерчӗкне чемодана вырнаҫтарса хурать. Она укладывала в чемодан вещи отца, книги, бритвенный прибор, семейную фотографию. Валентина ашшӗн кӗпе-йӗмне якатрӗ, таса тельняшкине тирпейлесе хучӗ.Валентина выгладила белье отца, аккуратно сложила чистую тельняшку.
Володя ашшӗ патӗнчи диван ҫине вырнаҫса ларчӗ.Володя пристроился на диване возле отца, Ашшӗ кӗнекесене, хутсене пӑхса тухрӗ, хӑшне-пӗрне аяккалла уйӑрса хучӗ, Володя майлӑ вӑхӑт тупса, Никифор Семеновича:
— Атте… ман пысӑк ыйту пур, — терӗ шӑппӑн.который перебирал книги, бумаги, откладывая часть из них в сторону. Улучив удобную минутку, Володя шепнул Никифору Семеновичу:
— Папа… у меня к тебе большая просьба. — Анчах эс вӗҫне ҫитичченех итле… Только ты выслушай.
— Итлетӗп, Вова, — сасӑ пачӗ ашшӗ, хучӗсене пӗр вырӑнтан тепӗр вырӑна хурса.— Слушаю, Вова, — откликнулся отец, продолжая перекладывать бумаги.
— Анчах эсӗ, атте, кулмасӑр итле, малтанах калаҫса татӑлатпӑр, шӳт тумасӑр.— Папа, только ты по-серьезному слушай, а условимся, что без шуток.
— Халӗ шӳт тумалли вӑхӑт мар, ачам! — Ашшӗ кӗнекисене аяккалла тӗртрӗ.— Какие тут могут быть шутки? — Отец сдвинул книги в сторону. — Ну, кала, мӗнле ӗҫ сан? — Ну, высказывайся, в чем дело?
— Атте, ырӑ ҫын пулсамччӗ, тархасшӑн, илсе кай мана хӑвпа пӗрле!— Папа, прошу тебя, будь человеком, возьми меня с собой!
— Вӑт, вӑт! — илтӗнчӗ сӗтел патӗнчен амӑшӗн сасси.— Вот, вот! — донеслось от стола, где была мать. — Ҫак кунсенче ҫавӑн ҫинчен ҫеҫ калаҫать. — Только и слышу от него все дни. Таратӑп тесе хӑратать тата. А тут еще убежать грозился.
— Ӑҫта тарасшӑн? — тӗлӗнчӗ ашшӗ.— Куда это? — удивился отец.
— Ҫар флотне.— На военный флот. Сан патӑнта юнга пулатӑп. Буду юнгой у тебя. Ишме эпӗ пӗлетӗп — ку пӗрре. Плавать я умею — это раз. Стрельбищӗне ҫӳресе, ҫавӑнта пӑшал пеме часах вӗренетӗп — ку иккӗ. В тир я ходил — значит, стрелять научусь скоро — это два.
— Чи малтан, ӗҫсем шут енне кайрӗҫ пулсан, санӑн иккӗ мар, пӗрре те ҫурӑ ҫеҫ тухрӗ, мӗншӗн тесен, пӑшал пеме вӗренме сӑмах паратӑн анчах-ха, — ответлерӗ ашшӗ.— Во-первых, если дело на счет пошло, так у тебя получилось пока не два, а полтора, раз еще только обещаешь научиться, — отвечал отец. — Тепӗр тесен, сан валли унта ӗҫ те ҫук. — А главное, тебе там делать нечего. Кунта, килте усӑллӑрах пулӑн тесе шутлатӑп эпӗ. Ты дома тут больше пригодишься, я так считаю. Хуҫа пулан. За хозяина станешь. Арҫын вӗт! Мужчина!
— Мӗн эс, атте, каллех кулатӑн, эпӗ шӳт тумасӑр калатӑп…— Ну тебя, папа, опять ты смеешься, а я серьезно…
— Эпӗ те, Владимир, шӳт тумастӑп.— И я, Владимир, совершенно серьезно.
— Чӑнах та, мӗн тума кирлӗ эс унта? — калаҫӑва хутшӑнчӗ Валентина.— Действительно, очень ты нам нужен, — присоединилась Валентина Унтан шӑппӑн: — пӗрре ҫурӑ моряк, — терӗ.и тихо прибавила: — Полтора моряка.
— Эс иккӗ те мар, пӗрре ҫурӑ та мар, сан шарламасан та юрать! — пат татса хучӗ ӑна Володя.— А ты помалкивай, ни два, ни полтора! — отрезал Володя.
Пӑлтӑрта Бобик вӗрме пуҫларӗ.В сенях залаял Бобик. Пусма ҫинче ура сассисем илтӗнчӗҫ. На лестнице послышались шаги. Алӑка шаккарӗҫ. В дверь постучали. Володя алӑк уҫма утрӗ те ҫавӑнтах зала кӗчӗ: Володя пошел открывать, он вернулся тотчас же в залу, еще из передней крича:
— Гриценко мучи килчӗ!— Дядя Гриценко приехал! Ваня та! — кӑшкӑрчӗ вӑл. И Ваня!
— А, килӗрех, килӗрех!— А, добро пожаловать! Шӑп ӑсатма ҫитрӗр… На проводы угодили, в самый раз…
Иван Захарович Гриценко ытлашши калаҫма юратман, именчӗк ҫын пулнӑ.Пока Иван Захарович Гриценко, молчаливый, застенчивый человек. Вӑл кӗрсенех пӗтӗм хваттере пулӑпа табак шӑрши сарӑлчӗ. От которого сразу запахло на всю квартиру рыбой и табаком. Никифор Семеновичпа Иван Захарович диван ҫинче васкамасӑр калаҫса ларнӑ вӑхӑтра, Володя пӗр кӗтесре хӑйӗн авалхи тусӗпе сӑмахларӗ: Присев на диван, неспешно беседовал с Никифором Семеновичем, Володя в уголке тихонько разговаривал со своим старым приятелем:
— Ваня, Сталин мӗн каланине илтрӗн-и?— Слыхал, Ваня, что по радио говорили?
— Паллах илтнӗ.— Ясное дело, слыхал.
— Эпӗ ун сӑмахӗсене дневника ҫырса хутӑм.— А я себе в дневник записал. Ак мӗнле каларӗ вӑл: «Мӗнпур халӑх вӑйне пухса тӑшмана хирӗҫ тӑмалла!» Вот он что сказал: «Нужно собрать всю силу народа и встать против врага!»
— Эпӗ ҫырмасӑрах пурне те астӑватӑп.— А я и так помню, без записи.
— Эпӗ те астӑватӑп.— Да и я помню. Анчах ку истори валли. Только это для истории потом будет. Совинформбюро пӗлтернине эп пурне те ҫырса пыратӑп. У меня все записано от Совинформбюро.
— Кӑтарт-ха.— Покажи-ка.
— Кайран кӑтартӑп, унта ӑнланмаллах мар: эп кӑранташпа ҫырнӑччӗ, ҫиелтен чернилпа ҫырса тухсан, кӑтартӑп.— После покажу, там не все разборчиво; я карандашом; а как чернилами обведу, покажу.
— Ну мӗнле унта сирӗн, Кивӗ Карантинта? Ну, как у вас там, в Старом Карантине?
— Пирӗн унта ытлашши нимех те палӑрмасть, ак Хӑмӑш-Бурунра йӗри-тавра маскировка туса тултарнӑ та, халӗ паллама та ҫук…— У нас там ничего особенного не заметно, а вот в Камыш-Буруне кругом маскировка понаделана, так fie узнаешь теперь…
— Ҫапла, — ыйтрӗ Гриценко мучи Никифор Семеновичран, — эппин, каялла каятӑн?— Так, — спрашивал тем временем дядя Гриценко у Никифора Семеновича, — значит, обратно подаешься? Ҫар флотне? В военный флот? Ҫамрӑк чухнехи пек… По молодой своей привычке…
— Ҫапла, хамӑн боевой Хура тинӗс флотне, — ответлерӗ Никифор Семенович.— Да, на свой боевой, Черноморский, — отвечал Никифор Семенович. — Эпӗ демобилизациленни вунтӑватӑ ҫул иртрӗ ӗнтӗ. — Четырнадцать лет прошло, как демобилизовался. Хам ирӗкпе каяс тесе, эпӗ тӳрех заявлени патӑм, анчах портри ӗҫсем чарса тӑчӗҫ. Я сразу заявление подал, чтобы идти добровольно, да в порту дела задержали. Ярасшӑн марччӗ. Никак не отпускали. Паян, Сталин юлташ хӑй сӑмахне вӗҫлесен, кунта эп пӗр кун та пурӑнмастӑп, терӗм пурне те. Ну, уж сегодня я всем заявил, что больше дня не останусь тут. «Кирек мӗн пулсан та, ярӑр, терӗм». «Давайте, говорю, отпускайте, как хотите». Ячӗҫ. Отпустили. Хамӑн миноносец ҫине яма ыйтас шухӑш пур-ха ман. Имею про себя думку: попрошусь на свой миноносец. — Вӑл Гриценко патнелле тайӑлса, шӑппӑн калаҫма пуҫларӗ: — Он наклонился к Гриценко, заговорил тихо: — Иван Захарович, тӑван тесе, тус тесе, кунта асӑрхакала… — Иван Захарович, по родству, по дружбе, пригляди тут… Хам ҫемьене сана шанса хӑваратӑп. Поручаю тебе моих — все семейство. Шанчӑк сан ҫинче. Имею на тебя надежду.
— Шан, Никифор.— Будь уверен, Никифор. Ишсе ҫӳре, ҫапӑҫ, кил ҫинчен ан шухӑшла. Воюй, плавай со спокойной душой. Ҫемйӳне хам астӑвӑп — вӑл-ку пулсан, пӑрахмӑпӑр. О твоих позабочусь — так не бросим, в случае чего.
— Тархаслатӑп, Вовкӑна хытӑрах асту, вӑл фронт ҫинчен ытлашширех те шухӑшлама пуҫларӗ.— И за Вовкой, прошу, присмотри, у него все думки насчет фронта замечаются. Пит ҫивӗч ача. Прыткий больно. Эс ӑна ҫирӗпрех тыткала… Ты уж тут твердой рукой…
— Ун ҫинчен ан шухӑшла — тыткалӑпӑр.— Про то не думай — придержим.
Каҫхине Дубининсем, Гриценкосемпе пӗрле, Никифор Семеновича ӑсатма кайрӗҫ.Вечером Дубинины вместе с обоими Гриценко провожали Никифора Семеновича. Ашшӗ хӑйне маттур, ҫар ҫынни пек тыткалать; унӑн йӑлинче ҫар моряксене палӑртакан харсӑр паттӑрлӑх ҫӗнӗрен палӑра пуҫларӗ. Отец держался браво, был он уже по-военному подтянут; во всей его повадке снова проступила та лихая молодцеватость, которая свойственна военным морякам. Вӑл пӗрре хӗрӗ ҫине, тепре ывӑлӗ ҫине пӑхса илет; ҫынсем хӑй ҫине пӑхнине кура, савӑнакан, анчах ҫав вӑхӑтрах вӗсене чӑрмантарнӑшӑн, пӑшӑрхантарнӑшӑн вӑтанакан ҫын пек, кӑшт именкелесе кулать. Он поглядывал то на дочь, то на сына, улыбался с некоторым смущением, как человек, который чувствует себя в центре внимания, рад этому, но в то же время стесняется, что доставил людям столько хлопот и волнений. Вӑл арӑмӗн шурса кайнӑ, хускалман сӑн-пичӗ ҫинчен куҫне илме тӑрӑшать, анчах арӑмӗ хӑй ҫине пӗр кун хушшинчех, тарӑн путнӑ куҫӗсене сиктермесӗр пӗрмай пӑхнине туять. Он старался отвести взор от бледного, неподвижного лица жены, но все время чувствовал на себе неотрывный взгляд ее глубоко запавших за день, остановившихся глаз.
Вокзалти чан икӗ хут ҫапрӗ.Два раза ударил вокзальный колокол. Сывпуллашма тытӑнчӗҫ. Стали прощаться.
— Ну, телейлӗ ҫапӑҫмалла пултӑр, вунтӑххӑрмӗшӗнчи пекех, хастар ҫапӑҫ, — сунчӗ Гриценко мучи, Никифор Семеновичӑн аллине чӑмӑртаса.— Ну, счастливо тебе воевать, чтобы не хуже, чем в девятнадцатом, — пожелал дядя Гриценко, тряся руку Никифору Семеновичу. — Ӗҫ ӑнӑҫлӑ пултӑр, ыранхи адмирал! — Ни пуха тебе, ни пера, завтрашний адмирал!
— Ну, эсӗ те чипер юл…— Счастливо и тебе оставаться… Сывӑ пул, ӗлӗкхи пулеметчик… Будь здоров, бывший пулеметчик… Тен, сана та ӗлӗкхине асӑнма тивӗ, тен, генерала та ҫитӗн, — шӳт туса илчӗ те Никифор Семенович, куҫӗсемпе килтисем ҫине кӑтартса, шӑппӑн хушса хучӗ: хамӑр калаҫса татӑлнине ан ман эсӗ. Может, и тебе выйдет старое вспомнить, еще до генерала дойдешь, — отшутился Никифор Семенович и, показав глазами на своих, добавил тихо: — Уговор ваш насчет моих не забудь!
— Кун пирки ан иккӗлен, — ответлерӗ Гриценко.— Насчет этого не сомневайся, — отвечал Гриценко. — Анчах эсӗ шӳт тума пӑрах-ха… — А вот ты погоди шутковать… Мӗн каларӑн эс ман ҫинчен? Ты про меня как сейчас сказал? Ӗлӗкхи пулеметчик терӗн-и ҫав? Бывший пулеметчик? Мӗн тетӗн, германскинче те, гражданскинче те пулнӑ. Что ж, было дело; приходилось и в германскую и в гражданскую. Кирлӗ пулсан, мана та черет ҫитсен, ман ҫул тухсан, эпӗ хирӗҫ мар — «максимкӑпа» пеме манман-ха. В случае чего, если и до меня черед дойдет, мой год выйдет, возражений не имею — я строчить из «максима» не разучился. Халех пӗрремӗш номер пулма пултаратӑп. За первого номера хоть зараз сойду.
Кондуктор шӑхӑртни илтӗнчӗ.Залился кондукторский свисток. Перрон ҫинче тӑракансем пурте ирӗксӗрех вагонсем патнелле туртӑнчӗҫ, ӑсатакансем вагон пусмисен карлӑкӗсенчен тытса, поезда тата кӑштах вокзалта чарса тӑратасшӑн пулнӑ пек туйӑнчӗ. Все, кто был на перроне, невольно подались к вагонам, словно провожающие хотели схватить поручни вагона и удержать поезд хоть еще немного у вокзала.
— Ну, асли тапранма сигнал пачӗ, — терӗ ашшӗ.— Ну, главный отправление дает, — сказал отец. — Сывӑ пул, Дуся! — Будь здорова, Дуся!
Никифор Семенович арӑмне ыталарӗ, куҫхаршисене пӗрчӗ, татах чуптурӗ те, арӑмӗн аллисене хуллен хӑй хулпуҫҫи ҫинчен илчӗ.Он крепко обнял Евдокию Тимофеевну, туго свел брови, еще раз крепко и порывисто поцеловал жену, осторожно снял ее руки со своего плеча. Унтан вӑл Валентинӑна икӗ питҫӑмартинчен чуптурӗ, кун хыҫҫӑн пӗшкӗнсе, Володьӑна алтупанӗнчен тытса пӑчӑртарӗ, тепӗр аллипе ывӑлне ыталаса, хӑй патнелле туртрӗ. Потом он звонко расцеловался с Валентиной, нагнулся, поймал Володину ладонь, крепко стиснул ее, а другой обхватил сына, потянул к себе, почти приподнимая. Володя кӑштах ҫӗкленнӗ пирки чӗрне вӗҫҫӗн тӑчӗ те самантлӑха ун ури айӗнчен перрон ҫухалчӗ. И у Володи, который привстал на цыпочки, на мгновение из-под ног ушел перрон. «Ҫитӗн, ачам», терӗ те ашшӗ, ывӑлне тутинчен чуптурӗ.— Расти, мальчуган, — глухо проговорил отец и крепко поцеловал его в губы. Володя чӗлӗм туртмалли табакӑн ӗлӗкрен хӑнӑхнӑ шӑршине, амӑшӗ апат умӗн юлашки хут ашшӗне хӑналанӑ слива настойки тутине туйрӗ.Володя почувствовал знакомый запах трубочного табака, легкий привкус сливяной настойки, которой мать угостила отца на прощание. Володя пӑшӑлтатса илме те ӗлкӗрчӗ: Володя успел шепнуть:
— Атте, ну, ырӑ ҫын пулсамччӗ!— Папа, ну будь же человеком! Ну, илсе кай мана хӑвпа пӗрле. Ну, возьми меня с собой…
Малтан вӗсем хыҫӗнче, ҫавӑнтах — ура айӗнчех йытӑ ҫухӑрни, нӑйкӑшни илтӗнсе кайрӗ те, Никифор Семеновичпа Володя хушшинче Бобик тӑватӑ урипех сывлӑша ҫӗкленсе, сикме пуҫларӗ.Сперва позади них, а затем под самыми ногами раздался собачий визг и скулеж, и Бобик запрыгал между Никифором Семеновичем и Володей, взлетая всеми четырьмя лапами в воздух.
— Пӑхӑр-ха, тархасшӑн, — кулса ячӗ Никифор Семенович, — тарса килчӗ вӗт.— Скажи ты на милость, — засмеялся Никифор Семенович, — удрал-таки. Вот тинӗс чунӗ! Вот морская душа! Эпӗ рейса кайнине сисрӗ. Почуял, что я в рейс ухожу. Ну, паллах, ӑҫтан унсӑр пуҫне кайӑн?.. Ну, ясно, как же без него можно?.. Алла ил те ӑна, Вова, ҫирӗпрех тыт, атту ман хыҫҫӑн чупса поезд айне пулӗ. Возьми-ка его, Вова, на руки да держи покрепче, не то, гляди, за мной увяжется, угодит под поезд.
— Ӑнланаймастӑп, хваттертен мӗнле тухнӑ-ха…— Не пойму, как он с квартиры выбрался… Эп ӑна чӑлана хупса лартнӑччӗ, кантӑкне ватнӑ пулӗ ӗнтӗ, — терӗ амӑшӗ. Верно, в чулане стекло высадил — ведь я его заперла, — сказала мать. Пӑравус хӑй мала кайса, аякран кая юлнисене чӗннӗ пек, хӑрӑлтатакан сассипе кӑшкӑрса ячӗ.Паровоз сипло прикрикнул на всех, словно сам уже ушел вперед и подзывал издали отставших. Никифор Семенович тепӗр хут арӑмне васкаса чуптуса илчӗ те вагон пусми ҫине сиксе хӑпарчӗ. Никифор Семенович еще раз быстро поцеловал жену и вскочил на подножку вагона. Бобик ҫакна курсан, хӑйне ҫавӑрса тытнӑ Володя аллинчен талпӑнса вӗҫерӗнме тытӑнчӗ. Бобик, увидев это, стал рваться из рук подхватившего его Володи.
Володя вӗрекен, хурлӑхлӑн нӑйкӑшакан Бобика хӑй ҫумне пӑчӑртаса, перрон ҫинче хускалмасӑр тӑрать.Так и стоял Володя на перроне, прижимая к себе лаявшего и жалобно скулившего Бобика. Вӑл ашшӗне вӑрҫа илсе каякан поезда аллипе те суллаймарӗ. Он даже не смог помахать рукой вслед поезду, который уносил на войну отца. Часах перрон пушанса, ҫаралса юлчӗ, шӑпланчӗ. Сразу на перроне стало тихо и зияюще пусто. Уйрӑлу хурлӑхне вӑйлӑлатса, ытти чугун ҫул йӗрӗсемпе вокзал тавралӑхне уҫса, поезд куҫран ҫухалчӗ. Вот поезд ушел, открыв вторые пути и далекие привокзальные виды, словно обнажилась вся боль разлуки. Хыҫалта такам хӳхлесе макӑрать. Кто-то позади плакал причитая. Евдокия Тимофеевна вӑрттӑн юхса тухнӑ куҫҫульне аллипе шӑлса илчӗ. Евдокия Тимофеевна медленно повела рукой по лицу, сгоняя прокравшуюся слезу.
Пурте перрон ҫинчен хуллен тухса утрӗҫ.Все тихо уходили с перрона. Володя, нӑйкӑшма чарӑннӑ, анчах пӗрмаях поезд кайнӑ ҫӗрелле ҫаврӑнса пӑхакан Бобика йӑтса, пуринчен кайран пычӗ. Володя шел последним, неловко неся на руках затихшего и все оборачивающегося в сторону ушедшего поезда Бобика. Вокзалтан тухсан, Володя йыттине ҫӗре антарчӗ те:
— Атя, Бобик. Пире илсе каймарӗҫ… — терӗ. Выйдя из вокзала, Володя поставил собаку на лапы:
— Пойдем, Бобик. Не взяли нас с тобой…
