Текст: XXVI сыпӑк
Половцевпа Лятьевский ҫаплах Яков Лукичӑн малти пӗчӗк пӳлӗмӗнче кичемлӗхпе тата ӗҫсӗр аптраса лараҫҫӗ, ҫапла вӑрӑм кун-ҫӗре ирттереҫҫӗ.Дурея от скуки, с каждым днем все больше морально опускаясь от вынужденного безделья, Половцев и Лятьевский по-прежнему коротали дни и ночи в тесной горенке Якова Лукича.
Юлашки вӑхӑтра вӗсемпе ҫыхӑну тытса тӑракансем темшӗн сайрарах килме пуҫларӗҫ, крайри восстани центрӗн ахаль кӑна пулин те лайӑх ҫыпӑҫтарнӑ пакечӗсенчи сӑмахсем вӗсемшӗн тахҫанах хӑйсен хакне ҫухатрӗҫ ӗнтӗ… В последнее время что-то значительно реже стали навещать их связные, а обнадеживающие обещания из краевого повстанческого центра, которые доставлялись им в простеньких, но добротно заделанных пакетах, уже давно утратили для них всякую цену…
Нумай вӑхӑт тухмасӑр пурӑнма тивнине Половцев ҫӑмӑлрах тӳссе ирттерет-ха, вӑл хӑйне лӑпкӑрах тытнӑ пек туйӑнать, анчах Лятьевскин тӳсӗмӗ ҫитменни палӑрсах тӑрать тата кашнинчех хӑйне евӗрлӗ палӑрать: е, хӑй умӗнчи стена ҫине сӳннӗ куҫпа пӑхса, талӑкӗ-талӑкӗпе чӗнмест вӑл, е чарӑна пӗлмесӗр пакӑлтатать, ун пек чух вара Половцев, шӑрӑххине пӑхмасӑр, буркипе пуҫ ҫийӗнченех витӗнсе выртать, вӑхӑт-вӑхӑт унӑн, ура ҫине тӑрса, хӗҫне йӗннинчен туртса кӑларас та Лятьевскин тирпейлӗ туранӑ пуҫне касса ывӑтас килет. Половцев, пожалуй, легче переносил длительное затворничество, даже наружно он казался более уравновешенным, но Лятьевский изредка срывался, и каждый раз по-особому: то сутками молчал, глядя на стену перед собой потухшим глазом, то становился необычайно, прямо-таки безудержно болтливым, и тогда Половцев, несмотря на жару, с головой укрывался буркой, временами испытывая почти неодолимое желание подняться, вынуть шашку из ножен и сплеча рубнуть по аккуратно причесанной голове Лятьевского. Пӗррехинче, тӗттӗмленсен, Лятьевский пӳртрен систермесӗр тухса шурӗ те тул ҫутӑлас умӗн ҫеҫ пӗр ҫӗклем нӳрлӗ чечек йӑтса килчӗ. А однажды с наступлением темноты Лятьевский незаметно исчез из дома и появился только перед рассветом, притащив с собой целую охапку влажных цветов.
Пӗрле пурӑнакан ҫын ҫухалнипе пӑшӑрханнӑ Половцев ҫӗрӗпе куҫ хупмарӗ, тем пек хумханчӗ, тултан кӑшт ҫеҫ илтӗнекен сасса та тимлесе тӑнларӗ. Обеспокоенный отсутствием сожителя, Половцев всю ночь не смыкал глаз, ужасно волновался, прислушивался к самому ничтожному звуку, доносившемуся извне. Каҫхи сулхӑн шӑрши ҫапнӑ, уҫӑлса ҫӳренипе хавхаланнӑ савӑк Лятьевский алкумӗнчен шыв тултарнӑ витре илсе кӗчӗ те, асӑрханса, чечеке унта лартрӗ. Лятьевский, пропахший ночной свежестью, возбужденный прогулкой, веселый, принес из сеней ведро с водой, бережно опустил в него цветы. Пӑчӑ пӳлӗме сар чечек, табак, ҫӗрлехи ҫеҫпӗл тата Половцев пӗлмен темле чечексен тутлӑ шӑрши ӳсӗртсе ямалла сарӑлчӗ, — кунта вара кӗтмен япала пулса иртрӗ: Половцев, хурҫӑ пек ҫирӗп есаул, чечексен манӑҫа тухма пуҫланӑ шӑршине пӗтӗм кӑкӑрпа ҫӑтса илсе, сасартӑк макӑрса ячӗ… В спертом воздухе горенки одуряюще пьяно, резко вспыхнул аромат петуний, душистого табака, ночной фиалки, еще каких-то неизвестных Половцеву цветов, — и тут произошло неожиданное: Половцев, этот железный есаул, всей грудью вдыхая полузабытые запахи цветов вдруг расплакался… Ирхи ӗнтрӗкре вӑл хӑйӗн шӑршланса кайнӑ койки ҫинче питне тарлӑ ал тупанӗсемпе хупласа выртрӗ, вара, ӗсӗклени аптӑратса ҫитерсен, стена ҫумнелле варт! ҫаврӑнчӗ те минтер кӗтессине пӗтӗм вӑйпа ҫыртса лартрӗ. Он лежал в предрассветной тьме на своей вонючей койке, прижимая к лицу потные ладони, а когда рыдания стали душить его, рывком повернулся к стене, изо всей силы стиснул зубами угол подушки.
Малти пӳлӗмӗн ӑшӑ урайӗнче Лятьевский ҫара урисемпе шӑппӑн пусса утса ҫӳрет. Лятьевский, мягко ступая босыми ногами, ходил по теплым половицам горенки. Унӑн кӑмӑлӗ ҫемҫелсе кайнӑ, вӑл кӑшт илтӗнмелле оперетӑсенчи арисене шӑхӑрса юрлать, хӑйне ним те илтмен, ним те асӑрхаман пек тыткалать… В нем проснулась деликатность, и он чуть слышно насвистывал опереточные арии и делал вид, что ничего не слышит, ничего не замечает…
Вун пӗр сехетсенче, кӗске те йывӑр ыйхӑран вӑрансан, ыйтмасӑр тухса кайнӑшӑн Половцев Лятьевские хытӑ ятласшӑнччӗ, анчах вӑрҫас вырӑнне вӑл ҫапла каларӗ: Уже часов в одиннадцать дня, очнувшись от короткого, но тяжелого сна, Половцев хотел учинить Лятьевскому жестокий разнос за самовольную отлучку, но вместо этого сказал:
— Витрери шыва улӑштарсан аван пулӗччӗ… шанса каяҫҫӗ… — Воду в ведре надо бы переменить… завянут.
— Халех пурнӑҫлатӑп, — савӑнӑҫлӑн тавӑрчӗ Лятьевский. Лятьевский весело отозвался: — Сию минуту будет исполнено.
Вӑл пӗр кӑкшӑм сивӗ шыв илсе кӗчӗ, витрери ӑша шыва урайне тӑкрӗ. Он принес кувшин холодной колодезной воды, теплую воду из ведра выплеснул на пол.
— Чечексене ӑҫтан тупрӑр эсир? — ыйтрӗ Половцев. — Где вы достали цветы? — спросил Половцев. Кӑмӑлӗ ытла ҫемҫелнӗшӗн вӑл хӑйне аван мар туять, ҫӗрле куҫҫуль юхтарнӑшӑн вӑтанать, ҫавӑнпа айккинелле пӑхать. Ему было неловко за свою слабость, стыдно за слезы, пролитые ночью, и он смотрел в сторону.
Лятьевский хул пуҫҫине сиктерсе илчӗ: Лятьевский пожал плечами:
— «Тупнӑ» тени — ытла ҫемҫен калани пулать, Половцев господин. — «Достал» — это слишком мягко, господин Половцев. «Вӑрланӑ» тени — ытларах, анчах тӗрӗсрех. «Украл» — жестче, но точнее. Шкул патӗнче уҫӑлса ҫӳренӗ чух манӑн туйӑма тыткӑна илнӗ тутлӑ шӑрша сисрӗм те, Шпыня учителӗн пӳрт умӗнчи пахчине кӗрсе кайрӑм, унта вара, хамӑрӑн йӗрӗнчӗк пурнӑҫа кӑшт та пулин илемлетме тесе; икӗ клумбӑна та ҫурмашар тӑпӑлтарса тухрӑм. Прогуливаясь возле школы, уловил поразивший мое обоняние божественный аромат и махнул в палисадник к учителю Шпыню, там и ополовинил две клумбы, чтобы хоть как-нибудь скрасить наше с вами гнусное существование. Сире валли малашне те чӗрӗ чечексем илсе килме сӑмах паратӑп. Обещаю и впредь снабжать вас свежими цветами.
— Ҫук, кирлӗ мар! — Нет уж, увольте!
— Этемӗн хӑш-пӗр туйӑмӗсене эсир пӗтӗмпех ҫухатман-ха, — шӑппӑн тӗксе каларӗ Лятьевский, Половцев ҫине шӑтарас пек пӑхса. — А вы еще не полностью утратили некоторые человеческие чувства, — тихо, намекающе проговорил Лятьевский, глядя на Половцева в упор.
Лешӗ шарламарӗ, илтмӗш пулчӗ… Тот промолчал, сделал вид, будто не слышит…
Вӗсенчен кашниех хӑйӗн вӑхӑтне тӗрлӗ майпа ирттерет: Половцев сӗтел хушшинче сехечӗ-сехечӗпе вараланса пӗтнӗ хулӑн картсене платна пӳрнисемпе сара-сара хурать, Лятьевский, вырӑнӗ ҫинчен тӑмасӑр, кашни сӑмаха ҫӑвар тулли каласа, хӑй аллинчи пӗртен-пӗр кӗнекине — Сенкевичӑн «Камо грядеши?» кӗнекине — ҫирӗммӗш хут вулать. Каждый из них по-своему убивал время: Половцев часами просиживал за столом, раскладывая пасьянсы, брезгливо касаясь толстыми пальцами замусоленных, толстых карт, а Лятьевский чуть ли не в двадцатый раз, не вставая с койки, перечитывал единственную имевшуюся у него книгу «Камо грядеши?» Сенкевича, смаковал каждое слово.
Хӑш чухне Половцев, картне пӑрахса, урисене калмӑкла хуҫлатса, урайнех ларать те, брезент татки сарса хурса, ахаль те пит таса ручной пулемета салатса тӑкса тасатать, унӑн кашни пайне тутӑр таткипе сӑтӑрать, вӗрипе ӑшӑннӑ пӑшал ҫӑвӗпе сӗрет, унтан, пулемет ҫине ытараймасӑр пӑхса, ӑна каллех пуҫтарать, сарлака ҫамкаллӑ пуҫне енчен еннелле суллать. Иногда Половцев, оставив карты, садился прямо на полу, по-калмыцки сложив ноги, и, расстелив кусок брезента, разбирал, чистил и без того идеально чистый ручной пулемет, протирал, смазывал теплым от жары ружейным маслом каждую деталь и снова не спеша собирал пулемет, любуясь им, клоня лобастую голову то в одну, то в другую сторону. Унтан вара, ассӑн сывласа илсе, пулемета ҫав брезент таткипе чӗркет, ӑна койка айне тирпейлӗн хурать те, дисксене сӗрсе, ҫӗнӗрен авӑрлать, вара, сӗтел хушшине кӗрсе ларса, тӳшек айӗнчен хӑйӗн офицер хӗҫне туртса кӑларать, хӗҫ ҫивӗчӗшне пуҫ пӳрне чӗрни ҫинче сӑнаса пӑхать, тӗксӗм ҫутӑпа йӑлтӑртатакан хурҫа типӗ хӑйрапа сыхлануллӑн, темиҫе хут сӑтӑркаласа илет. А потом, вздохнув, заворачивал пулемет в этот же кусок брезента, бережно укладывал его под койку, смазывал и снова заряжал диски и, уже сидя за столом, доставал из-под тюфяка свою офицерскую шашку, пробовал на ногте большого пальца остроту клинка и сухим бруском осторожно, всего лишь несколько раз проводил по тускло блистающей стали. «Бритва пекех!» — мӑкӑртатать вӑл кӑмӑллӑн. «Как бритва!» — удовлетворенно бормотал он.
Ҫакнашкал минутсенче Лятьевский, кӗнекине хурса, пӗртен-пӗр куҫне хӗссе илет, мӑшкӑлласа кулма пӑхать: В такие минуты Лятьевский, отложив книгу, щурил единственный глаз, саркастически улыбался:
— Санӑн ухмахлӑху тӗлӗнтерет мана, калама ҫук тӗлӗнтерет! — Удивляет меня, без меры удивляет ваша дурацкая сентиментальность! Ухмахӑн пӗр юрӑ тенӗ пек, эсир мӗн ҫаплах хӑвӑр селедкӑрпа лапӑртататӑр? Что вы носитесь с вашей селедкой, как дурень с писаной торбой? Халӗ вӑтӑрмӗш ҫул пулнине ан манӑр, хӗҫсен, сӑнӑсен, вут чуллӗ пӑшалсен тата ытти тимӗр таткисен ӗмӗрӗ тахҫанах иртсе кайнӑ. Не забывайте, что сейчас тридцатый год и век сабель, пик, бердышей и прочих железок давно уже миновал. Иртнӗ вӑрҫӑра, юратнӑ тусӑм, пурне те артиллери татса панӑ, лашаллӑ е унсӑр салтаксем мар. Артиллерия, любезнейший, решала все в прошлую войну, а не солдатики на лошадках или без оных. Пулас тытӑҫусемпе вӑрҫӑсем епле пӗтессине те вӑлах татса парӗ. Она же будет решать исход и будущих сражений и войн. Артиллерист пулнӑ май, эпӗ ҫакна татӑклӑн ҫирӗплетсе калатӑп! Как старый артиллерист утверждаю это самым решительным образом!
Половцев, яланхи пекех, ҫамки айӗн пӑхать, сӑмахсене шӑл витӗр сӑрхӑнтарса:
— Эсир восстание тӳрех гаубица батареисем пенипе е ӗҫлӗ салтаксемпе пуҫлама шутлатӑр-и? — тет. Половцев, как всегда, смотрел исподлобья, цедил сквозь зубы: — Вы думаете начинать восстание, сразу же опираясь на огонь гаубичных батарей — или же на солдатиков с шашками? — Мана малтанлӑха пӗр виҫӗ дюймлӑ батарея та пулин парӑр эсир, вара эпӗ хӗҫе кӑмӑлпах Островнов арӑмӗ патне хӑварнӑ пулӑттӑм, анчах халлӗхе ҫӑвар та ан уҫӑр-ха эсир, чаплӑ йӑхӑн пакӑлтийӗ! Дайте мне поначалу хоть одну трехдюймовую батарею, и я с удовольствием оставлю шашку на попечение жены Островнова, а пока помолчите, ясновельможный фразер! Сирӗн сӑмахӑрсем мана хӑсас килтереҫҫӗ. От ваших разговорчиков меня тошнит. Иртнӗ вӑрҫӑра артиллери мӗнле вырӑн йышӑнни ҫинчен эсир мана мар, Польша улпучӗсен хӗрӗсене каласа парӑр. Это вы польским барышням рассказывайте о роли артиллерии в прошлой войне, а не мне. Эсир манпа яланах йӗрӗннӗ пекрех калаҫма хӑтланатӑр, анчах кӑлӑхах ку, аслӑ Польша Ҫынни. И вообще всегда вы пытаетесь говорить со мной пренебрежительным тоном, а напрасно, представитель великой Польши. Эсир мӗнле сасӑпа калаҫнинчен, сирӗн калаҫусенчен усал шӑршӑ перет. Ваш тон и ваши разговорчики дурно пахнут. Сӑмах май илсен, ҫирӗммӗш ҫулсенче сирӗн патшалӑх ҫинчен ҫапла калатчӗҫ вӗт-ха: «Польша ҫӗрмен-ха, анчах шӑршӑ кӑларчӗ»… Впрочем, ведь это о вашей державе в двадцатых годах говорили: «Еще Польска не сгинела, но дала уже душок»…
Лятьевский хурланса кӑшкӑрчӗ: Лятьевский трагически восклицал:
— Турӑҫӑм, ӑс-тӑн епле чухӑнланнӑ! — Боже мой, какое духовное убожество! Карт та хӗҫ, хӗҫ те карт… Карты и сабля, сабля и карты… Ҫур ҫул хушшинче эсир пӗр пичетленӗ сӑмах вуламан вӗт. Вы за полгода не прочли ни одного печатного слова. Епле тискерленсе кайнӑ-ха эсир! Как вы одичали! Анчах тахҫан ӗлӗк вӑтам шкулти учитель пулнӑ вӗт-ха… А ведь вы когда-то были учителем средней школы…
— Кирлӗ пулнипе учитель пулнӑ, юратнӑ пан! — По нужде был учителем, милейший пан! Ытла кирлӗ пулнипе! По горькой нужде!
— Сирӗн Чеховӑн казаксем ҫинчен ҫырнӑ калав пурччӗ пулмалла-ха. — Кажется, у вашего Чехова есть рассказик о казаках. Хӑй хуторӗнче ҫав тери тӗттӗм те тӑнсӑр казак-улпут пурӑнать, унӑн икӗ ҫитӗннӗ ухмах ывӑлӗсем пӗр ӗҫ ҫеҫ пӗлеҫҫӗ: вӗсенчен пӗри килти автансене ҫӳлелле ывӑтать, тепри ҫав автансене пӑшалпа перет. На своем хуторе живет невежественный и тупой казак-помещик, а два его взрослых оболтуса-сына только тем и занимаются, что один подбрасывает в воздух домашних петушков, а другой стреляет по этим петушкам из ружья. Кашни кун ҫапла: кӗнекесӗр, культура ыйтӑвӗсемсӗр, мӗнле те пулсан ӑс-тӑн интересӗсемсӗр… И так изо дня в день: без книг, без культурных потребностей, без тени каких-либо духовных интересов… Хӑш чухне мана эсир ҫав икӗ ывӑлтан пӗри пулнӑ пек туйӑнатӑр… Иногда мне кажется, что вы — один из этих двух сынков… Тен, эпӗ йӑнӑшатӑп пулӗ? Может быть, я ошибаюсь?
Половцев чӗнмерӗ, вӑл хӗҫӗн хурҫи ҫине сывлать, ун ҫинчи кӑвакрах сӗм епле сарӑлса майӗпен пӗтсе пынине сӑнать, унтан вара хӗҫе сӑрӑ толстовка аркипе шӑлать те ӑна кивӗ йӗнне сыхлануллӑн, ҫемҫен чиксе хурать. Не отвечая, Половцев дышал на мертвую сталь шашки, смотрел, как растекается и медленно тает на ней синеватая тень, а затем подолом серой толстовки вытирал шашку и осторожно, даже нежно, без пристука, опускал ее в потертые ножны.
* * ** * *
Анчах вӗсен хушшинче сасартӑк сиксе тухакан калаҫусемпе кӗске перкелешӳ ялан ҫапла лӑпкӑн вӗҫленмеҫҫӗ. Но не всегда их внезапно возникавшие разговоры и короткие пикировки кончались столь мирно. Сайра хутра ҫеҫ уҫӑлтаракан малти пӳлӗмре пӑчӑ; шӑрӑх ҫанталӑк вӗсен Островнов ҫуртӗнчи мӗскӗнле пурнӑҫне пушшех те йывӑрлатать, Половцев час-часах, тарпа шӑршланнӑ нӳрлӗ вырӑнӗ ҫинчен сиксе тӑрса, хыттӑн мар: «Тӗрме! Пӗтетӗп эпӗ ҫак тӗрмере!» — тесе хӑрӑлтатать; ҫав ачаш мар сӑмаха вӑл ҫӗрле те, тӗлӗкре, час-часах калать. В горенке, редко проветриваемой, было душно; наступившая жара еще более отягчала их жалкое житье в доме Островнова, и все чаще Половцев, вскакивая с влажной, пропахшей потом постели, приглушенно рычал: «Тюрьма! Я пропаду в этой тюрьме\!», даже по ночам, во сне, он часто произносил это неласковое слово. Пӗррехинче ҫакӑнпа тарӑхса ҫитнӗ Лятьевский ӑна ҫапла каласа хучӗ: Пока наконец выведенный из терпения Лятьевский как-то не сказал ему:
— Половцев господин, ахаль те чухӑн лексиконӑрта сирӗн пӗр «тӗрме» сӑмах ҫеҫ юлнӑ тесе шутлама пулать. — Господин Половцев, можно подумать, что у вас, в вашем и без того убогом лексиконе, осталось всего только одно слово «тюрьма». Эсир ҫав турӑ ҫурчӗшӗн ҫав тери тунсӑхласа ҫитрӗр пулсан, эпӗ сире ырӑ канаш паратӑп: паянах районти ГПУ-на кайӑр та, хӑвӑра пӗр ҫирӗм ҫулран кая мар тӗрмене вырнаҫтарма ыйтӑр. Если уж вы так тоскуете по этому богоугодному заведению, мой добрый совет вам: идите сегодня же в районное ГПУ и попросите, чтобы вас определили в тюрьму этак лет на двадцать, не меньше. Шантарсах калатӑп сире: хӑвӑр мӗн ыйтнине ҫырлахтараҫҫех унта! Уверяю вас, что в вашей просьбе вам не будет отказано!
— Ку мӗн тата? — Это как называется? Полякла шут туни-и? — кӑмӑлсӑррӑн йӑл кулса ыйтрӗ Половцев. Остроумием по-польски? — криво улыбаясь, спросил Половцев.
Лятьевский хул пуҫҫине сиктерсе илчӗ. Лятьевский пожал плечами:
— Эсир манӑн ҫивӗч сӑмаха пуклак тесе шутлатӑр-и? — Вы находите мое остроумие плоским? Эсир выльӑх, — терӗ Половцев ним пулман пек. — Вы просто скот, — равнодушно сказал Половцев.
Лятьевский каллех хулпуҫҫине сиктерсе илчӗ, кулса ячӗ: Лятьевский снова пожал плечами, усмехнулся:
— Пулӗ те. — Пожалуй. Анчах эпӗ сирӗнпе пӗрле пит вӑрах пурӑнатӑп та, этем сӑнарне ҫухатма пултарнинчен тӗлӗнмелли те ҫук… Но я так долго живу рядом с вами, что немудрено потерять человеческий облик…
Ҫак харкашу хыҫҫӑн вӗсем виҫӗ талӑк хушши пӗр-пӗрне сӑмах та чӗнмерӗҫ. После этой стычки они в течение трех суток не обменялись ни одним словом. Анчах тӑваттӑмӗш кунӗнче вӗсене ирӗксӗрех калаҫма тиврӗ. Но на четвертый день им поневоле снова пришлось заговорить…
Ир-ирех, Яков Лукич ӗҫе кайиччен, кил картине икӗ палламан ҫын килсе кӗчӗҫ, пӗри — резинӑланӑ ҫӗнӗ пальто, тепри — пашликлӗ вараланчӑк брезент плащ тӑхӑннӑ. Рано утром, когда Яков Лукич еще не уходил на работу, во двор вошли двое незнакомых, один — в новеньком прорезиненном пальто, другой — в замызганном брезентовом плаще с капюшоном. Пирвайхи хул айне тулли пысӑк портфель хӗстернӗ, тепри хул пуҫҫийӗ ҫине чӗн ҫӳҫеллӗ чӑпӑркка ҫакса янӑ. У первого под мышкой был прижат объемистый, пухлый портфель, у второго через плечо висел кнут с нарядными ременными махрами. Тахҫанах калаҫса татӑлнӑ йӗркепе, Яков Лукич, килнӗ ҫынсене кантӑкран курса, алкумне хӑвӑрт кӗчӗ те Половцевпа Лятьевский пурӑнакан малти пӳлӗм алӑкне икӗ хут шаккаса илчӗ, вара, мӑйӑхне якаткаласа, крыльца ҫине мӑнаҫлӑн тухса тӑчӗ. Согласно давнему уговору, Яков Лукич, завидев в окно пришельцев, быстро прошел в сени, дважды, с короткой паузой, стукнул в дверь горницы, где жили Половцев и Лятьевский, и степенно вышел на крыльцо, разглаживая усы.
— Эсир ман пата-и, ырӑ ҫынсем? — Вы ко мне, добрые люди? Е сире колхоз ампарӗнчен мӗн те пулин кирлӗ пулчӗ-и? Аль понадобилось вам что из колхозного закрома? Камсем эсир? Кто вы такие? Килнӗ ҫынсем-и? Из приезжих?
Портфель йӑтнӑ патвар та кӗрнеклӗ ҫын, кӑмӑллӑн йӑл кулса, кӳпшеке пит ҫӑмартисене хӗрарӑмла путӑклантарса, аллипе кивӗ картус сӑмсине тӗксе илчӗ те:
— Кил хуҫи эсир пулатӑр-и ҫак? — терӗ. Плотный, коренастый человек с портфелем, приветливо улыбаясь, сияя женственными ямочками на толстых щеках, тронул ладонью козырек поношенной кепки, сказал: — Вы и есть хозяин дома? — Сывлӑх сунатпӑр, Яков Лукич. Здравствуйте, Яков Лукич! Сирӗн пата пире хӑвӑр кӳршӗсем ячӗҫ. Нас направили к вам ваши соседи. Эпир — выльӑх хатӗрлекенсем, шахтӑра ӗҫлетпӗр, шахтерсем валли апатлӑх аш-пӑш хатӗрлетпӗр, тес пулать. Мы — заготовители скота, работаем на шахтеров, заготовляем им скот, как говорится, на дневное пропитание. Укҫа лайӑх тӳлетпӗр, государство хатӗрлевӗн хакӗнчен ытларах. Платим хорошие деньги, повыше общегосударственных, заготовительных. Пирӗн шахтерсене тутлӑрах та пӗр таттисӗр тӑрантармалла, ҫавӑнпа хаклӑрах тӳлетпӗр. А платим выше потому, что нам надо шахтеров кормить посытнее и без перебоев. Эсир колхозри завхоз-ҫке, ҫавӑнпа пире мӗн кирлине ӑнланмалла… Вы же завхоз колхоза и должны понимать нашу нужду… Анчах колхоз ампарӗнчен ним те кирлӗ мар пире, эпир килте усракан выльӑхсене, ҫавнашкалах уйрӑм хуҫалӑхпа пурӑнакансен выльӑхӗсене туянатпӑр. Но из колхозного закрома нам ничего не надо, мы покупаем скот личного пользования, а также у единоличников. Пире сирӗн пӗр ҫулхи тына пур терӗҫ. Нам сказали, что у вас есть телка-летошница. Тен, сутатӑр? Может, продадите? Хак пирки тытӑнса тӑмастпӑр эпир, самӑрлӑхӗ кӑна ҫиттӗр унӑн. За ценой мы не постоим, была бы она в теле.
Яков Лукич, пасарсем тӑрӑх ҫӳриччен ҫак уҫӑ кӑмаллӑ хатӗрлевҫӗсенчен ытларах илме пуласса шанса, куҫ харшине пӗр чӗнмесӗр хыҫса илчӗ, унтан вара хаклашма юратакан ҫынсем пек, ҫапла тавӑрчӗ: Яков Лукич помолчал, задумчиво почесал бровь, прикидывая про себя, что со щедрых заготовителей можно сорвать лишнее, не таскаясь по рынкам, и ответил так, как отвечает большинство хлеборобов, умеющих не продешевить:
— Сутмалли тына пӑру ҫук манӑн. — Продажной телушки у меня нету.
— Тен, ҫапах та курӑпӑр ӑна, хакӗ пирки килӗшӗпӗр унта. — А может, все-таки поглядим ее и сойдемся? Татах калатӑп сире: эпир ытларах тӳлеме те хатӗр. Еще раз скажу вам, что мы готовы заплатить лишнего.
Яков Лукич самантлӑха чӗнмесӗр тӑчӗ, унтан уссине якаткаласа илчӗ те, мӑнаҫлӑрах курӑнас тесе пулмалла, сӑмахсене тӑстарса, анчах хӑйне хӑй каланӑ пек:
— Тына пӑру пур манӑн, самӑр, йӑлтӑртатса ҫеҫ тӑрать! — терӗ. И Яков Лукич, помолчав с минуту, поглаживая усы, для важности — врастяжку, как бы про себя, ответил: — Телушка-то есть, имеется у меня, и сытенькая, аж блестит! — Анчах вӑл хама кирлӗ: ӗне ватӑлчӗ, улӑштармалла, сӗт, хӑйма парас енӗпе вара ӑрачӗ пит лайӑх. Но она мне самому нужна: корова пристарела, менять надо, а порода на молоко и на сним, то есть на сливки по-вашему, дюже хорошая. Ҫук, юлташсем, сутмастӑп! Нет, товарищи покупатели, не продам!
Портфель йӑтнӑ кӗрнеклӗ ҫынӗ шанӑҫа ҫухатнипе ассӑн сывласа илчӗ: Коренастый, с портфелем, разочарованно вздохнул:
— Мӗн тӑвӑн-ха, хуҫа хӑй пӗлет ӗнтӗ… — Ну что ж, хозяину виднее… Каҫарӑр пире, тавара ытти ҫӗрте шырӑпӑр. Извиняйте нас, поищем товару в другом месте. — Вара вӑл, лутӑрканнӑ картус сӑмсине татах тепӗр хут ҫавӑрнӑҫусӑр тӗксе илсе, кил картинчен тухса кайрӗ. — И, еще раз неловко коснувшись рукой козырька помятой кепки, пошел со двора.
Патмар, ытла сарлака хул пуҫҫиллӗ кӗтӳҫӗ те, чӑпӑрккине выляткаланӑ май пӗр тимлемесӗр тенӗ пек кил картине, пӳрт-ҫурта, пӳрт кантӑкӗсене, маччана улӑхмалли ҫӑт хупнӑ алӑка пӑхса ҫаврӑнса, ун хыҫҫӑн лӑпӑстатрӗ… Следом за ним поплелся и дюжий, очень широкоплечий гуртовщик, поигрывая кнутом, рассеянным взглядом обводя двор, жилые постройки, окна дома, наглухо закрытую дверцу чердака…
Кунта Яков Лукичӑн хуҫалла чӗри тӳсеймерӗ. И тут хозяйское сердце Якова Лукича не выдержало. Хӑнасем калинкке патне ҫитсен, вӑл кернеклине чӗнсе илчӗ: Допустив гостей до калитки, он окликнул коренастого:
— Эй, эсӗ, хатӗрлевҫӗ юлташ, кӑштах тӑхта-ха! — Погоди трошки, эй ты, товарищ заготовитель! Килограмм чӗрӗ виҫешӗн мӗн чухлӗ тӳлетӗр эсир? Вы сколько платите за килограмму живого веса?
— Мӗнле килӗшӗпӗр. — Как сойдемся. Хак пирки тытӑнса тӑмастпӑр, хамӑр укҫапа хамӑр хуҫа терӗм-ҫке сана. Но я уже тебе сказал, что за ценой не стоим и сами располагаем своими деньгами. Вӗсем шутлӑ пирӗн, анчах виҫесӗр, — терӗ кӗрнекли, хулӑн портфельне шыҫмак аллипе вӗҫкӗнле ҫапкаласа илсе; хӑй вара калинкке патӗнчех кӗтсе тӑчӗ. Они у нас считанные, но не мереные, — хвастливо похлопывая пухлой рукой по пухлому портфелю, сказал коренастый, выжидающе стоя возле калитки.
Яков Лукич крыльца ҫинчен утса анчӗ. Яков Лукич решительно зашагал с крыльца.
— Атьӑр, пӑрӑва кӗтӗве хӑваличчен кайса курар, анчах ҫакна шута илӗр: эпӗ ӑна сире йӳне памастӑп — эсир килӗшӳллӗ ачасем тесе хисеплесе ҫеҫ, ҫитменнине тата ытла хыт кукарсем те мар. — Пойдемте глядеть телушку, пока не прогнали ее в табун, но поимейте в виду, что дешево я вам ее не отдам — только из уважения, потому что ребята вы, видать, сходственные, да и не дюже скуповатенькие. Ман кил картинче хыт купцасен шӑрши те ан пултӑр! А мне скупых купцов на моем базу и на дух не нужно!
Сутӑн илекенсем иккӗшӗ те тына пӑрӑва тимлӗн сӑнама, хыпалашма пуҫларӗҫ, унтан кӗрнекли йӑлӑхтармалла хаклашма тытӑнчӗ, тепри, чӑпӑрккалли, тунсӑхлӑн шӑхӑркаласа, кил карти тӑрӑх утса кайрӗ, чӑх витине те, пушӑ лаша витине те, хӑйне пачах та кирлӗ мар ҫӗре те пӑхса ҫӳреме пуҫларӗ… Оба покупателя осматривали и ощупывали телку дотошно, придирчиво, потом коренастый стал нудно торговаться, а тот, который был с кнутом, скучливо посвистывая, пошел по забазьям и базу, заглядывая и в курятник, и в пустую конюшню, и всюду, куда ему и не надо было бы заглядывать… Кунта вара Яков Лукич тавҫӑрса илнӗ пек пулчӗ: «Ох, йӗркеллӗ ҫынсем мар кусем!» И тут Якова Лукича как бы осенило: «Ох, не те покупатели!»
Вӑл хакне тӳрех ҫитмӗл пилӗк тенкӗ чакарчӗ: Сразу сбавив цену на целых семьдесят пять рублей, он сказал:
— Юрӗ, хама упыткӑлла сутатӑп, анчах шахтер юлташсем валли ҫеҫ, мана каҫарӑр эсир, манӑн правление каймалла, сирӗнпе вӑхӑт ирттерме ерҫӳ ҫук манӑн. — Ладно, отдаю себе в убыток, только для товарищей шахтеров, но вы меня извиняйте, мне надо идти в правление, некогда мне с вами проводить время. Пӑрӑва халех илсе каятӑр-и? Телушку зараз поведете? Апла пулсан, укҫине кӑларса хурӑр! Тогда деньги на кон!
Лупас айӗ умӗнче кӗрнекли, пӳрнисене сурчӑкпа йӗпетсе, вӑрахчен укҫа шутларӗ, калаҫса татӑлнӑ хакран ытларах вун пилӗк тенкӗ хурса пачӗ, ним тума аптранӑ пек тӑракан Яков Лукичӑн аллине чӑмӑртаса, куҫ хӗсрӗ: У входа в сарай коренастый, слюнявя пальцы, долго отсчитывал кредитки, накинул сверх условленной цены еще пятнадцать рублей, пожав руку заскучавшему Якову Лукичу, подмигнул:
— Тен, килӗшсе татӑлнӑ ятпа пулштух ҫапса уҫӑпӑр, Яков Лукич? — Может, на нашей сделке разопьем бутылочку, Яков Лукич? Пирӗн хатӗрлӳ ӗҫӗ мӑкарыча пӗрле илсе ҫӳреме хушать, — вара вӑл васкамасӑр кӗсйинчен ирхи хӗвел ҫутинче тӗксӗммӗн йӑлтӑртатакан шур пуҫлӑ пулштух туртса кӑларчӗ. Наше заготовительное дело требует магарыч при себе иметь, — и, не торопясь, достал из кармана неярко блеснувшую при свете раннего солнца бутылку белоголовки.
Яков Лукич юриех савӑнӑҫлӑн хуравларӗ: С деланной веселостью Яков Лукич ответил:
— Каҫхине, хаклӑ евчӗсем, каҫхине! — Вечерком, дорогие сваты, вечерком! Каҫхине сире кӗтсе илме те, сирӗнпе ӗҫме те хавас. Вечером радый буду и поприветить вас и выпить с вами. Пулштухри эсӗ кӑтартнӑ пек савӑнӑҫ кил хуҫин те тупӑнӗ, ку чухне эпир ытла чухӑнланса ҫитмен-ха, анчах халӗ каҫарӑр: ирхине эрех ӗҫме сывлӑх чарать мана, ӗҫ те хушмасть, манӑн колхозри ӗҫе каймалла. Такая веселуха в бутылке, какую ты показываешь, найдется и у хозяина в доме, пока мы ишо не дюже обедняли, а зараз извиняйте: с утра мне здоровье не дозволяет водку пить, да и дело не указывает, мне на колхозную службу надо направляться. Хӗвел ансан кӗрӗр, ман пӑрӑва ун чухне ӗҫсе ярӑпӑр. Наведайтесь после захода солнца, вот тогда и пропьем мою телочку.
— Эсӗ пӳрте чӗнсемчӗ хӑть, евчӗсене тына амӑшӗн сӗчӗпе хӑналасамччӗ, — терӗ кӗрнекли, кӑмӑллӑн кулса тата ҫаврака пит ҫӑмартисене путӑклантарса; хӑй Яков Лукич чавсине ярса тытрӗ. — Ты хоть бы в дом пригласил, угостил сватов молоком от телочкиной мамаши, — сияя добродушнейшей улыбкой и ямочками на круглых щеках, сказал коренастый и просительно положил руку на локоть Якова Лукича.
Анчах сӑмахне ҫирӗп тытакан Яков Лукич кӑмӑл-туйӑмне кирлӗ таран хытарса ҫитерчӗ ӗнтӗ, ҫавӑнпа вӑл куларах та, кӑштах йӗрӗнерех хуравларӗ: Но непреклонный Яков Лукич уже был собран в единый комок воли и предельного напряжения, а потому и ответил, усмехаясь несколько пренебрежительно:
— Ырӑ господасем, пирӗн, казаксен, хӑнана камӑн та пулсан хӑналанас килнӗ чухне мар, хуҫа чӗннӗ чухне ҫӳреҫҫӗ. — У нас, у казаков, господа хорошие, в гости ходят не тогда, когда кому-то погостевать захочется, а тогда, когда хозяева зовут и приглашают. Сирӗн, тен, урӑхла пулӗ? У вас, может быть, по-другому? Кунта, пирӗн йӑлапа, хуторти пек тумалла: каҫхине тӗл пулма калаҫса татӑлтӑмӑр-и? Но уж тут давайте по нашему обычаю, по-хуторскому: уговорились повидаться вечером? Апла пулсан, ир ҫинчен урӑх калаҫма та кирлӗ мар. Стало быть, с утра и речей больше терять нечего. Сывӑ пулӑр!Будьте здоровы!
Лешсен енне ҫурӑмӗпе ҫаврӑнса, патмар кӗтӳҫӗ пӑявлакан пӑру ҫине пачах пӑхмасӑр, Яков Лукич крыльца патне юлхавлӑн чалӑшса утса кайрӗ. Повернувшись спиной к покупателям, даже не взглянув на телку, которую неспешно взналыгивал дюжий гуртовщик, Яков Лукич шел до крыльца с ленивой развальцей. Ехлетсе, юриех ахлатса, сулахай аллипе пилӗкӗнчен тытса, вӑл ҫӳлти картлашка ҫине улӑхрӗ, ҫенӗхе кӗрсен ҫеҫ кӑкӑрне чӑнласах аллипе чӑмӑртарӗ те, минутлӑха куҫне хупса тӑчӗ, шурӑхса кайнӑ тутипе: «Сире пурсӑра та тем тери ылханатӑп эпӗ!» — тесе пӑшӑлтатса илчӗ. Кряхтя и притворно охая, держась за поясницу левой рукой, он поднялся на верхнюю ступеньку и только в сенях, уже без тени притворства, прижал к груди ладонь, постоял с минуту, закрыв глаза, прошептал побелевшими губами: «Будьте вы все трижды прокляты!» Чӗрене чиксе йӗплени часах иртсе кайрӗ, пуҫӗ пӑртак ҫаврӑнни те иртрӗ. Колющая боль в сердце скоро утихла, прошло и легкое головокружение.
Яков Лукич татах кӑшт тӑчӗ, унтан вара Половцев пурӑнакан малти пӳлӗм алӑкне хисеплӗн те ҫине тӑрса шаккарӗ. Яков Лукич постоял еще немного, потом почтительно, но настойчиво постучался в дверь горницы, где жил Половцев.
Алӑкран ура ярса пуссанах вӑл: «Ваше благороди, инкек!..» — теме ҫеҫ ӗлкӗрчӗ, ҫав самантрах, ҫӗрле аслати авӑтса, ҫиҫӗм ҫиҫнӗ чухнехи пек, хӑй ҫине тӗлленӗ наган кӗпҫине, Половцевӑн малалла каҫӑртнӑ пысӑк янахне, унӑн пачах мӑчлатман ҫивӗч куҫне, койка ҫинчи Лятьевскин тирпейсӗр кӗлеткине курчӗ. Переступив порог, он едва успел сказать: «Ваше благородие, беда!..» — и тотчас же, как ночью в грозу — при вспышке молнии, увидел направленный на него ствол нагана, тяжелую, выдвинутую вперед челюсть Половцева, его напряженный немигающий взгляд и Лятьевского, сидевшего на койке в небрежной позе. Вӑл хул калаккисемпе стена ҫумне тӗреннӗ, кӗпҫине алӑк ҫинелле, шӑпах Яков Лукич кӑкӑрне тӗлленӗ ручной пулемета кӑштах ҫӗкленӗ чӗркуҫҫи ҫине хунӑ… С лопатками, плотно прижатыми к стене, с ручным пулеметом на слегка приподнятых коленях, ствол которого тоже был направлен на входную дверь, как раз на уровне груди Якова Лукича… Ҫакна пӗтӗмпех Яков Лукич самантрах асӑрхарӗ, вӑл Лятьевский йӑл кулнине те, унӑн пӗртен-пӗр куҫӗ шиклӗн йӑлкӑшнине те курчӗ, унтан вӑл, таҫтан инҫерен пек, ыйтса каланине илтрӗ: Все это за миг ослепительного видения узрел Яков Лукич, даже улыбку Лятьевского и лихорадочный блеск его одинокого глаза, когда, словно издалека, услышал вопрос:
— Кил картине кама ертсе килтӗн вара эсӗ, юратнӑ хуҫа?! — Ты кого же это привел во двор, милый хозяин?!
Сехри хӑпнӑ Яков Лукич сасса та уйӑрса илеймерӗ, ҫакна такам, кунта курӑнман виҫҫӗмӗш ҫын, шӑхӑрса, пӑшӑлтатса ыйтнӑн туйӑнчӗ ӑна. Голоса не узнал потрясенный Яков Лукич, будто кто-то третий, невидимый, задал ему этот вопрос свистящим, прерывающимся шепотом. Анчах пытанса тӑракан вӑй старике кӗске вӑхӑтлӑха улӑштарса ячӗ: унӑн лӑштах янӑ аллисем чавсаран хутланчӗҫ, Яков Лукич хӑй те темле имшерленсе, ҫемҫелсе кайрӗ. Но неподвластная сила заставила старика на короткое время преобразиться: вытянутые по швам руки согнулись в локтях, сам Яков Лукич как-то обмяк, сник. Ҫапах та, ҫыхӑнусӑр пулин те, чарӑна-чарӑна, халичченхи пек мар чӗлхепе калаҫма пуҫларӗ: Однако заговорил хоть и бессвязно, с передышками, но заговорил иным, чем прежде, языком:
— Никама та ертсе килмен эпӗ, вӗсем чӗнмесӗрех килнӗ. — Никого я к себе не приводил, они сами непрошеные явились. Эсир, ырӑ господасем, мана хирӗҫ кунсерен кӑшкӑрма, мана пӗчӗк ача пек тыткалама хӑҫан пӑрахатӑр? И до каких же это пор, господа хорошие, вы будете изо дня в день на меня пошумливать и помыкать мной, ну, как малым парнишкой? Ку мана питех те кӳрентерет! Мне это очень даже обидно! Сире пӗр тӳлевсӗр ҫитеретӗп те, ӗҫтеретӗп те, темле те юрама тӑрӑшатӑп. Задаром и кормлю вас, и пою, и всячески угождаю. Пирӗн хӗрарӑмсем те сирӗн кӗпе-йӗме те ҫӑваҫҫӗ, тӗрлӗ апат пӗр тӳлевсӗр хатӗрлеҫҫӗ… И бабы наши и обстирывают вас, и всякую пищу готовят бесплатно… Мана эсир пӗр самантра, ҫак ҫекундрах вӗлерме пултаратӑр, анчах мана сирӗнпе пурӑнма питӗ йывӑрланса ҫитрӗ! Убить меня вы можете враз, хучь сей секунд, но мне уж и жизня-то при вас стала в великую тягость! Тына пӑрӑва та эпӗ сире сыхласа хӑварас шутпах хамшӑн упыткӑлла патӑм. И телушку я в убыток себе отдал потому, что чем-то вас правдать надо? Сире, ваше благородисене, типӗ купӑста яшки лартса параймӑн, мӗнле пулсан та какай ярса пар. А ведь вам, вашим благородиям, пустых щей не подашь, а непременно с мясцом. Эсир манран эрехне те пӗрмаях ыйтатӑр… Вы с меня и водки постоянно требуете… Ҫав кӗтмен хӑнасем кил картине килсе кӗрсен эпӗ сире систертӗм вӗт, чӑн-чӑн сутӑн илекенсем килменнине эпӗ кайран тин тавҫӑрса илтӗм, вара вӗсен умӗнчен каялла чакрӑм: «Турӑ ҫырлахтӑрах сирӗнпе, тына пӑрӑва ахалех илӗр хӑть, хӑвӑртрах тухса кайсамӑрччӗ кӑна!» Я же вас упредил, когда эти незваные гости заявились на баз, я только немного опосля смикитил, что не те покупатели явились, и подался от них задом: «Бог с вами, берите телушку хучь задарма, только поскорее уходите!» Анчах эсир, ырӑ господасем… А вы, господа хорошие… Эх, мӗн каласа ӗнентерӗп-ха эпӗ сире? — Яков Лукич аллине шанчӑксӑр сулчӗ, питне аллипе хупласа, кӑкрипе алӑк янаххи ҫумне тӗренчӗ. Эх, да что я вам докажу? — Яков Лукич безнадежно махнул рукой, прижался грудью к дверной притолоке, пряча лицо в ладонях.
Хӑйне тахҫантанпах аптратса ҫитернӗ нимле мар туйӑмпа Половцев сасартӑк тӗлӗнмелле уҫӑмсӑр сасӑпа ҫапла каласа хучӗ: Со странным равнодушием, которое давно уже одолевало Половцева, тот вдруг сказал удивительно бесцветным голосом:
— Старик тӗрӗс калать пулмалла, Лятьевский пан. — А ведь, пожалуй, старик прав, пан Лятьевский. Ӗннӗ шӑршӑ кӗме пуҫларӗ, апла пулсан, пирӗн кунтан пӗр тӑхтаса тӑмасӑр тухса вӗҫтермелле. Запахло жареным, и нам надо убираться отсюда, пока не поздно. Эсир мӗнле шутлатӑр? Как вы думаете?
— Паянах тухса каймалла, — терӗ татӑклӑн Лятьевский, пулемета майӗпен лутӑрканнӑ вырӑн ҫине хунӑ май. — Надо уходить сегодня же, — решительно высказался Лятьевский, осторожно опуская пулемет на помятую постель.
— Ҫыхӑну вара? — А связь?
— Ун пирки кайран. — Об этом после. — Лятьевский пуҫне Яков Лукич енне сӗлтрӗ. — Лятьевский кивком головы указал на Якова Лукича. Вара ӑна хыттӑн каларӗ: — Ҫитӗ сире, Лукич, хӗрарӑмла хӑтланма! И, обращаясь к нему, резко сказал: — Хватит вам, Лукич, бабиться! Лешсемпе мӗн ҫинчен пупленине каласа парӑр. Расскажите, о чем шел разговор с покупателями. Укҫине пӗтӗмпех тӳлерӗҫ-и вӗсем сире? Деньги они вам заплатили сполна? Ҫав купцасем кунта татах тепӗр хут килмӗҫ-и? Сюда эти купцы еще раз не заявятся?
Яков Лукич ачалла ӗсӗклесе илчӗ, сӑмсине йӳле янӑ кӗпе арки ҫине шӑнкартрӗ, ал лаппипе куҫне, мӑйӑхӗпе сухалне шӑлчӗ, вара кӗскен, куҫне ҫӗклемесӗр, хатӗрлевҫӗсемпе мӗн калаҫни, кӗтӳҫӗ хӑйне шанчӑксӑр тыткалани ҫинчен каласа пачӗ, хатӗрлевҫӗсем каҫхине хӑйпе мӑкарич ӗҫме килесси ҫинчен те калама манмарӗ. Яков Лукич по-детски всхлипнул, высморкался в подол неподпоясанной рубахи, вытер ладонью глаза, усы и бороду и коротко, не подымая глаз, рассказал о разговоре с заготовителями, о подозрительном поведении гуртовщика, не забыл упомянуть и о том, что вечером заготовители придут выпить с ним магарыча.
Ҫакна пӗлтернӗ чух Половцевпа Лятьевский пӗр-пӗрин ҫине чӗнмесӗр пӑхса илчӗҫ. Половцев и Лятьевский при этом сообщении молча переглянулись.
— Питӗ аван, — хумханнӑн кулкаласа каларӗ Лятьевский. — Очень мило, — нервически посмеиваясь, сказал Лятьевский. — Вӗсене хӑв килне чӗнессинчен ӑслӑрах япала шутласа кӑларма пултараймарӑн-и эсӗ? — Умнее ты ничего не мог придумать, приглашая их к себе в дом? Тӑнсӑр шуйттан, шанчӑксӑр идиот эсӗ! Чертова ты тупица, безнадежный идиот!
— Эпӗ чӗнмен вӗсене, хӑнана пыратпӑр тесе хӑйсем ҫулӑхрӗҫ вӗсем, киле халех кӗме тӑчӗҫ, каҫчен кӗтме аран-аран ӳкӗте кӗртрӗм. — Не я их приглашал, они сами навязались в гости и норовили зараз же пройти в дом, насилу уговорил их подождать до вечера. Эсир, ваше благороди, е сире унта тата мӗнле чӗнсе хисеплеҫҫӗ, мана ахалех ухмаха кӑларатӑр, тӑнсӑр тесе шутлатӑр… И вы, ваше благородие, или как вас там кличут-величают, напрасно меня дурите, за глупого считаете… Эсир кунта ларнине кура тӑркачах мӗн шуйттан тума киле чӗннӗ пулӑттӑм-ха эпӗ вӗсене? За каким же чертом, прости господи, зазывал бы я их в дом, ежели вы тут отсиживаетесь? Сирӗнне те, хам пуҫа та тӗп тума-и? Чтобы с вас и с себя головы посымать?
Яков Лукичӑн шывланнӑ куҫӗ усаллӑн йӑлтӑртатса илчӗ, вара вӑл сӑмахне ҫилленнине пытармасӑр вӗҫлерӗ: Влажные глаза Якова Лукича недобро блеснули, и закончил он уже с нескрываемой злобой:
— Эсир, офицер господасем, вун ҫиччӗмӗш ҫулччен хӑвӑр ҫеҫ ӑслӑ, салтаксемпе ахаль казаксем пурте ухмах тесе шутланӑ. — Вы, господа офицеры, до семнадцатого года думали, что одни вы умные, а солдаты и простые казаки все как есть с придурью. Вӗрентрӗҫ сире хӗрлисем, вӗрентрӗҫ, анчах ҫапах ниме те вӗрентсе ҫитереймерӗҫ пулмалла… Учили вас красные, учили, да так видать, ничему и не выучили… Наукӑпа пысӑк ҫапӑҫу усӑллӑ пулмарӗ сирӗншӗн! Не впрок пошла вам наука и великое битье!
Половцев Лятьевскине куҫ хӗсрӗ. Половцев подмигнул Лятьевскому. Лешӗ, тутине ҫыртса, пуҫне пӗр шарламасӑр карнӑ кантӑк еннелле пӑрчӗ. Тот, закусив губу, молча отвернулся к занавешенному окну.
Половцев Островнов патне тачах пырса тӑчӗ, аллине ун хул пуҫҫи ҫине хучӗ, килӗшӳллӗн йӑл кулчӗ. А Половцев подошел к Островнову вплотную, положил ему руку на плечо, примиряюще улыбнулся: — Ҫукшӑн-пуршӑн мӗнле хумханас килет-ха санӑн, Лукич! — Охота тебе, Лукич, волноваться по пустякам! Хӗрсе кайсан ҫын мӗн каламасть. Мало ли что человек не скажет вгорячах. Пур пушӑт та йӗре выртмасть вӗт. Не всякое же лыко в строку. Акӑ мӗн пирки тӗрӗс калатӑн эсӗ: сан тынуна сутӑн илекенсем эпӗ архирей пулнӑ пек хатӗрлевҫӗсем. Вот в чем ты прав: покупатели твоей телки — такие же заготовители, как я архиерей. Вӗсем иккӗшӗ те чекистсем. Оба они чекисты. Вӗсенчен пӗрне Лятьевский хӑй палласа илчӗ. Одного из них Лятьевский лично опознал. Ӑнлантӑн-и?Понимаешь? Вӗсем пире шыраҫҫӗ, анчах халлӗхе хыпашласа ҫеҫ шыраҫҫӗ-ха, ҫавӑнпа вӗсем хатӗрлевҫӗсем пек пулнӑ. Ищут они нас, но ищут пока на ощупь, вслепую, потому-то они и прикинулись заготовителями. Халӗ малалла: апатчен кунтан пирӗн пӗрерӗн тухса каймалла. Теперь дальше: до обеда нам надо по одному уйти отсюда. Кай та хӑвӑн хатӗрлевҫӳсене мӗнле те пулин икӗ-виҫӗ сехет тытса тӑр. Иди и займи твоих покупателей часа на два, на три, как хочешь и чем хочешь. Хамӑр пӗлӗшсенчен кам та пулин килте пулсан, вӗсене ҫавӑнта илсе кайма, унта эрех ӗҫме, калаҫма пултаратӑн, анчах ӳсӗрличчен ӗҫесрен, сӑмах ҫаптарма пуҫласран сире, хуҫапа иксӗре те, турӑ сыхлатӑп! Можешь повести их куда-нибудь к знакомым из наших, кто окажется сейчас дома, выпить с ними водки, поговорить, но боже тебя и хозяина упаси напиться пьяными и развязать языки! Пӗлсен, иксӗре те вӗлеретӗп! Узнаю — убью обоих! Ҫакна ҫирӗп асту эсӗ! Ты это крепко запомни! Эсӗ вӗсене ӗҫтернӗ вӑхӑтра эпир сан анкарти хыҫӗнчи шырлан тӑрӑх шӑппӑн ҫеҫен хире утса тухӑпӑр, унта пире шыра вара! А пока ты займешь их выпивкой, мы тихонько, по яру, что выходит в задах твоего подворья, выйдем в степь, а там нас ищи-свищи! Ывӑлна хуш: ман хӗҫе, пулемета, дисксене, пирӗн винтовкӑсене иккӗшне те халех кизек айне шанчӑклӑ пытартӑр. Сыну поручи, чтобы сейчас же в прикладке кизяка надежно спрятал мою шашку, пулемет, диски и обе наши винтовки.
— Хӑвӑр винтовкӑна ҫеҫ пытарӑр, манӑн хамрах пулать, — хушса хучӗ Лятьевский. — Одну вашу винтовку прячьте, моя будет со мной, — вставил Лятьевский.
Половцев ун ҫине чӗнмесӗр пӑхса илчӗ те сӑмахне малалла тӑсрӗ: Половцев молча взглянул на него и продолжал:
— Ҫак пурлӑха пӗтӗмпех пирпе чӗркӗр те, шӑппӑн, йӗри-тавралла пӑхса ҫаврӑнса, лупас айне кайӑр. — Пусть все это имущество завернет в полсть и тихонько, оглядевшись предварительно, пройдет в сарай. Килте, мӗнле пулсан та, ним те ан пытар. В доме ни в коем случае ничего не смей прятать. Сана тепӗр япала хушмалли, тӗрӗсрех каласан — приказ пур: ман ятпа килекен пакетсене ил, вара вӗсене кӗлет умӗнче выртакан арман чулӗ айне хур. Есть еще одна просьба к тебе, вернее — приказ: пакеты, которые будут поступать на мое имя, получай и, как только получишь, клади их под молотильный камень, что лежит возле амбара. Ҫӗрле хӑш чухне килкелесе кайӑпӑр эпир. По ночам мы будем иногда наведываться сюда. Эсӗ пӗтӗмпех ӑнлантӑн-и? Ты все понял?
— Ҫапла, — пӑшӑлтатрӗ Яков Лукич. Яков Лукич прошептал: — Так точно.
— Ну, вӗҫтер, ҫав шуйттан хатӗрлевҫисене куҫран ан вӗҫерт! — Ну, ступай и не спускай глаз с этих чертовых заготовителей! Вӗсене кунтан инҫерехе ертсе кай, тепӗр икӗ сехетрен эпир кунта пулмастпӑр. Уведи их подальше отсюда, а через два часа нас уже здесь не будет. Каҫхине вӗсене хӑв патна чӗнме пултаратӑн. Вечерком можешь пригласить их к себе. Ку малти пӳлӗмри койкӑсене маччана хурӑр, пӳлӗме уҫӑлтарӑр. Койки из этой горницы убрать на чердак, комнату проветрить. Улталама кунта тӗрлӗ ӑпӑр-тапӑр пӑрахса тултар — вара, вӗсем килесшӗн пулсан, хӑв ҫурта кӑтарт вӗсене… Для отвода глаз набросай сюда всякой рухляди — и тогда, если они попросят, покажи им весь дом… Вӗсем, паллах, тӗрлӗ сӑлтав тупса, сан кил-ҫурта пӗтӗмпех пӑхса ҫаврӑнасшӑн пӳлӗҫ… А они наверняка под разными предлогами будут пытаться осмотреть весь твой курень… Пӗр эрне кайса пурӑнатпӑр та эпир, каллех сан пата килетпӗр. Неделю мы побудем в отлучке и снова придем к тебе. Хӑв патӑнта ҫинӗ татӑкшӑн ан ӳпкеле эсӗ пире! Съеденным у тебя куском ты нас не попрекай! Хамӑр ҫӗнтерсенех эсӗ пире ырӑ тунӑшӑн, пирӗншӗн мӗн пӗтернӗшӗн эпир сана ытлашшипех тӳлӗпӗр. За все твое добро, за всю трату на нас тебе будет уплачено с лихвой, как только восторжествует наше дело. Анчах пирӗн каллех кунта килмелле пулать, мӗншӗн тесен, хам участокри восстание эпӗ кунта, Шырланпуҫра пуҫлатӑп. Но мы снова должны прийти сюда, потому что восстание я на своем участке буду подымать отсюда, из Гремячего. Вӑхӑт часах ҫитет акӑ! — савӑнӑҫлӑн каласа пӗтерчӗ те Половцев, Яков Лукича ыталаса чуп турӗ. И час уже близок! — торжественно закончил Половцев и коротко обнял Якова Лукича. — Кайсам, старик, турӑ пулӑштӑр сана! — Ступай, старик, помогай тебе бог!
Островнов хыҫҫӑн алӑк хупӑнсанах, Половцев сӗтел патне пырса ларчӗ. Как только за Островновым закрылась дверь, Половцев присел к столу, спросил:
— Ҫак чекистпа ӑҫта тӗл пулнӑ эсир? — Где вы встречались с этим чекистом? Йӑнӑшмарӑр-и? — ыйтрӗ вӑл. Уверены вы, что не обознались?
Лятьевский пукана сиктерсе лартрӗ, Половцев еннелле пӗшкӗнчӗ, вара, хӑйсем паллашнӑранпа пирвайхи хут пулмалла, пӗр мӑшкӑлламасӑр-кулмасӑр калаҫма тытӑнчӗ: Лятьевский подвинул табурет, наклонился к Половцеву и, пожалуй, впервые за все время их знакомства без иронии и гаерства заговорил:
— Езус-Мария! — Езус-Мария! Епле йӑнӑшма пултарӑп-ха эпӗ? Как я мог обознаться? Ҫак ҫынна эпӗ виличчен те манас ҫук! Да я этого человека буду помнить до конца жизни! Эсир ун питӗнчи ҫӗвве куртӑр-и? Вы видели у него шрам на щеке? Ҫавна эпӗ хама тытса кайнӑ чухне кинжалпа чӗртӗм. Это я его полоснул кинжалом, когда меня забирали. Куҫа, манӑн ҫак сулахай куҫа, вӑл тӗпчевре ҫапса сиктерсе кӑларчӗ. А глаз, вот этот мой левый глаз, он мне выбил на допросе. Унӑн чышкисем мӗнлине куртӑр-и эсир? Вы видели, какие у него кулачищи? Ку тӑватӑ ҫул каярах Краснодарта пулчӗ. Это было четыре года назад, в Краснодаре. Мана хӗрарӑм тыттарчӗ, турра шӗкӗр, вӑл халӗ чӗрӗ мар! Меня выдала женщина, ее нет в живых, слава всевышнему! Унӑн айӑпне эпӗ шалти тӗрмере ларнӑ чухнех пӗлнӗччӗ. Я еще сидел во внутренней тюрьме, а вина ее уже была установлена. Эпӗ тарсан иккӗмӗш кунне вӑл пурнӑҫне ҫухатрӗ. На второй день после моего бегства она перестала жить. Питӗ ҫамрӑк та хитреччӗ шуйттан, Кубань казачки, тӗрӗссипе каласан — Кубань йыт ами. А была очень молодая и красивая стерва, кубанская казачка, вернее — кубанская сучка. Акӑ мӗн пулса иртрӗ… Вот что было… Эпӗ тӗрмерен мӗнле тартӑм-ха? — Лятьевский кӑмӑллӑн йӑл кулчӗ, типӗ, пӗчӗк аллисене сӑтӑркаласа илчӗ. Знаете, как я бежал из тюрьмы? — Лятьевский довольно усмехнулся, потер сухие, маленькие руки. — Мана ҫавах персе вӗлернӗ пулӗччӗҫ. — Все едино меня бы расстреляли. Маншӑн ҫав-ҫавах пулнӑ, ҫавӑнпа эпӗ ытла теветкеллӗ хӑтлантӑм, ҫитменнине тата кӑштах усал ӗҫ те турӑм… Мне нечего было терять, и я пошел на отчаянный риск и даже на некоторую подлость… Эпӗ следовательсен пуҫне минретнӗ, хама никам мар вырӑнне хунӑ чухне вӗсем мана пӗччен тытрӗҫ. Пока я морочил головы следователям и прикидывался пешкой, они держали меня в строгой изоляции. Унтан вара эпӗ, ҫӑлӑнас тесе, юлашки утӑм турӑм: тӗпченӗ чухне эпӗ Кореневски станицинчи пӗр казака сутрӑм. Тогда я решился на последний шаг к спасению: я выдал на допросе одного казачишку из станицы Кореновской. Вӑл пирӗн организацинче тӑратчӗ, вӑрттӑнлӑх вара унпа пӗтетчӗ: вӑл хӑйсен станицинчи виҫӗ ҫынна ҫеҫ сутма пултарнӑ, пирӗннисене урӑх никама та, пӗр чуна та пӗлмен. Он был в нашей организации, и на нем кончалась цепочка: он мог выдать еще только трех своих станичников, больше никого, ни единой души из наших он не знал. Эпӗ ҫапла шутларӑм: «Ҫав тӑватӑ идиота персе вӗлерччӗрех е ссылкӑна яччӑр, анчах эпӗ ҫӑлӑнатӑп, манӑн пурнӑҫ организацишӗн ҫав ӗҫ выльӑхӗнчен, ҫав тӑватӑ выльӑхран ытларах кирлӗ». Я подумал: «Пусть расстреляют или сошлют этих четырех идиотов, но я спасусь, а одна моя жизнь неизмеримо важнее для организации, чем жизнь этого быдла, этих четырех животных». Калас пулать, Кубаньри организацинче эпӗ чылай пысӑк вырӑн йышӑннӑ. Должен сказать, что в организации на Кубани я играл немаловажную роль. Ӗҫре эпӗ мӗнле вырӑн йышӑннине ҫакӑнтан пӗлме пултаратӑр: ҫирӗм виҫҫӗмӗш ҫултан пуҫласа эпӗ чикӗ урлӑ пилӗк хут каҫнӑ, Парижра Кутеповпа пилӗк хут курнӑҫнӑ. Можете судить о моем значении в деле по тому, что я с двадцать второго года пять раз переходил границу и пять раз виделся в Париже с Кутеповым. Эпӗ ӗҫри ҫав тӑватӑ ҫынна сутрӑм, ҫавӑнпа следователь кӑмӑлне ҫемҫетрӗм: вӑл мана тӗрмере ытти ҫынсемпе пӗрле шалти картишӗнче уҫӑлса ҫӳреме ирӗк пачӗ. Я выдал этих четырех статистов в деле, но тем самым смягчил следователя: он разрешил мне прогулки во внутреннем дворе вместе с остальными заключенными. Манӑн вӑраха ямалла пулман. Мне нельзя было медлить. Эсир ӑнланатӑр-и? Вы понимаете? Пӗрре каҫхине, пӗтме пӳрнӗ Кубаньри хура халӑх хушшинче уҫӑлса ҫӳренӗ чухне, картишӗнче утса ҫаврӑннӑ вӑхӑтра, лупас ҫине хӑпармалли чикмеке куртӑм — ӑна нумай пулмасть лартнӑччӗ пулмалла. И вот вечером, прогуливаясь в толпе кубанского хамья, обреченного на гибель, во время первого же круга по двору я увидел, что из двора на сеновал ведет приставная лестница — ее, очевидно, недавно поставили. Ун чухне утӑ ҫулнӑ вӑхӑтчӗ, гепеушниксем кӑнтӑрла хӑйсен лашисем валли утӑ турттаратчӗҫ. Было время сенокоса, и гепеушники днем возили сено для своих лошадей. Эпӗ тепӗр хут утса ҫаврӑнтӑм, алӑсене хам, хушнӑ пек, хыҫалалла тытнӑ. Прошелся я еще раз по кругу, руки, как полагается, назад. Виҫҫӗмӗш хут утса ҫаврӑннӑ чух эпӗ, пӗр хумханмасӑр, чикмек патне утса пытӑм, йӗри-тавралла пӑхмасӑр, ун тӑрӑх майӗпен, циркри пек улӑхма тытӑнтӑм. А дефилируя в третий раз, я спокойно подошел к лестнице и, не глядя по сторонам, стал медленно, как на арене цирка, подниматься по ступенькам. Алсем хальчченхи пекех хыҫалта хамӑн… Руки по-прежнему назади… Эпӗ тӗрӗс палӑртса хутӑм, Половцев господин! Я правильно рассчитал, господин Половцев! Психика енӗпе тӗрӗс. Психологически правильно. Эпӗ пуҫтахланнипе анранӑ хурал мана сакӑр картлашка таран улӑхма ирӗк пачӗ, вара тин хуралҫӑсенчен пӗри хыттӑн: «Чарӑн!» — тесе кӑшкӑрса ячӗ. Ошалевшая от моей дикой дерзости охрана дала мне возможность беспрепятственно подняться ступенек на восемь, и только тогда один из них отчаянно заорал: «Стой!» Эпӗ тепӗр икӗ картлашка ҫине пусса улӑхрӑм та, пӗшкӗнсе, чикмек тӑрах ҫӳлелле чупса кайрӑм, ҫи витти ҫине качака таки пек сикрӗм. Когда я уже через две ступеньки, пригибаясь, побежал по лестнице вверх и, как козел, прыгнул на крышу. Перкелешеҫҫӗ, кӑшкӑраҫҫӗ, ятлаҫаҫҫӗ! Беспорядочная стрельба, крики, ругань! Икӗ хут сиксе ӳксе, эпӗ ҫи витти хӗррине ҫитсе тӑтӑм, унтан тепре яшлатрӑм та — эпӗ тӑкӑрлӑкра! В два прыжка я был уже на краю крыши, а оттуда — еще прыжок, и я в переулке! Ҫакӑнпа пӗтрӗ те. Вот и все. Ирхине эпӗ Майкопа, хамӑр пымалли шанчӑклӑ хваттере ҫитрӗм… А утром я был уже в Майкопе на явочной, надежной квартире… Мана хӑрах куҫлӑ тунӑ паттӑрӑн хушамачӗ Хижняк. Фамилия этого богатыря, который сделал меня уродом, Хижняк. Эсир ӑна, скифсен йӗм тӑхӑннӑ чул хӗрарӑмне, халӗ куртӑр ӗнтӗ. Вы его сейчас видели, эту каменную скифскую бабу в штанах. Эсир ӑна халӗ эпӗ хам алран чӗррӗн кӑларса яратӑп тесе шутлатӑр-и? Так что вы хотите — чтобы я теперь выпустил его живым из своих рук? Ҫук, манӑн сиктерсе кӑларнӑ пӗр куҫ вырӑнне унӑн икӗ куҫӗ те хупӑнтӑр! Нет, пусть у него закроются оба глаза за мой выбитый им глаз! Пӗр куҫшӑн — икӗ куҫ! За око — два ока!
— Эсир ухмаха ернӗ-и! — тарӑхса кӑшкӑрчӗ Половцев. — Вы с ума сошли! — негодующе воскликнул Половцев. — Хӑвӑрӑн тавӑрас кӑмӑлӑр пирки эсир пӗтӗм ӗҫе путлантарасшӑн-и?! — Из чувства личной мести вы хотите провалить все дело?!
— Ан пӑшӑрханӑр. — Не беспокойтесь. Хижнякпа унӑн юлташне эпӗ кунта вӗлерместӗп, ӑҫта та пулсан хутортан, Шырланпуҫран инҫерехре вӑрттӑн сыхласа тӑрса кӗтсе илӗп. Убью я Хижняка и его приятеля не здесь, а подстерегу где-нибудь за хутором, подальше от Гремячего Лога. Хатӗрлевҫӗсене ҫаратнӑ пек тӑвӑп, вара — ӗҫӗ те пӗтрӗ! Инсценирую ограбление заготовителей, и — шито-крыто! Вӗсен укҫине те илӗп. И деньги у них возьму. Суту-илӳре лекрӗҫ пулсан — япӑх купцасем… Попались на торговле — значит, плохие купцы… Хӑвӑр винтовкӑра пытарӑр, хамӑнне плащ айне пытарса тухатӑп эпӗ. Вашу винтовку прячьте, а свою я пронесу под плащом. Мана ӳкӗтлеме ан шутлӑр. Не вздумайте меня отговаривать. Илтетӗр-и? Слышите? Хам шутланине каялла тумастӑп эпӗ! Мое решение бесповоротно! Эпӗ халех тухатӑп, эсир — каярах. Я выхожу сейчас, вы — попозже. Шӑматкун хӗвел ансан Тубянск патӗнчи вӑрманта, пӗркун тӗл пулнӑ вырӑнти ҫӑл куҫ патӗнче, тӗл пулӑпӑр. Встретимся в субботу после захода солнца в лесу под Тубянским, у родника, где встречались прошлый раз. Сывӑ пул, анчах, Половцев господин, тупа та турӑшӑн ан ҫиллен мана! До свидания, и, ради бога, не сердитесь на меня, господин Половцев! Нервӑсене илес пулсан, эпир кунта вӗҫнех ҫитрӗмӗр, йышӑнас пулать, хама эпӗ яланах тивӗҫлӗ пек тытаймарӑм. Мы же здесь дошли до предела в смысле нервишек, и, признаться, я вел себя не всегда достойно.
— Ҫитӗ сире… — Полно вам… Пирӗн пурнӑҫра ачашланмасан та юрать, — именсе мӑкӑртатрӗ Половцев, анчах Лятьевскине ҫапах та ыталаса илчӗ, унӑн тайлӑк та шурӑхнӑ ҫамкинчен тӑванла чуп турӗ. Можно и без нежностей в нашем положении, — смущенно пробормотал Половцев, но все же обнял Лятьевского, отечески прижался губами к его покатому бледному лбу.
Лешӗ кӗтмен ҫӗртен ҫакнашкал юлташла туйӑмне палӑртнипе Лятьевскин кӑмӑлӗ хуҫӑлчӗ, анчах, хӑй хумханнине палӑртас мар тесе, вӑл Половцев патнелле ҫурӑмӗпе ҫаврӑнчӗ те, алӑк хӑлӑпне ярса тытса, ҫапла каларӗ: Лятьевский был растроган этим неожиданным проявлением товарищеского чувства, но, не желая выдавать своей взволнованности, стоя к Половцеву спиной и уже держась за дверную ручку, сказал:
— Хампа пӗрле эпӗ Тубянскри Харитонов Максима илетӗп. — Я возьму с собой Харитонова Максима с Тубянского. Винтовка пур унӑн, вӑл хӑй те йывӑр вӑхӑтра шанмалли ҫын. Винтовка у него есть, да и сам он из таких, на которых можно положиться в трудную минуту. Эсир хирӗҫ мар-и? Вы не возражаете?
— Харитонов ман сотньӑра вахмистр пулнӑ, — терӗ васкамасӑр Половцев. Помедлив, Половцев ответил: — Харитонов служил в моей сотне вахмистром. — Эсир тӗрӗс суйланӑ. Выбор ваш правилен. Илӗр. Возьмите. Вӑл пит лайӑх перет, ӗлӗк ҫаплаччӗ. Он отличный стрелок, во всяком случае — был таким. Сирӗн кӑмӑл-туйӑма ӑнланатӑп эпӗ. Я понимаю ваши чувства. Хӑвӑр ӗҫе тӑвӑр, анчах, мӗнле пулсан та, Шырланпуҫ ҫывӑхӗнче е хуторта мар, ӑҫта та пулсан ҫеҫен хирте тӑвӑр… Действуйте, но только ни в коем случае не вблизи Гремячего и не в хуторе, а где-нибудь в степи…
— Итлетӗп. – Слушаюсь. Сывӑ пулӑр. До свидания.
— Ӗҫӳ ӑнӑҫлӑ пултӑр. — Желаю удачи.
Лятьевский ҫенӗке тухрӗ, хулпуҫҫирен Островновӑн кивӗ аҫамне уртса ячӗ, алӑк ҫурӑкӗнчен пушӑ тӑкӑрлӑкалла пӑхса илчӗ. Лятьевский вышел в сени, накинул на плечи старенький островновский зипун, оглядел сквозь дверную щель безлюдный переулок. Тепӗр минутран вӑл, утлӑ ҫар салтакӗсен карабинне сулахай айккине хӗстерсе тытса, картиш урлӑ васкамасӑр утса иртрӗ те, ҫавӑн пекех васкамасӑр, лупас кӗтессинчен пӑрӑнса курӑнми пулчӗ. Минуту спустя он уже не спеша шагал через двор, прижимая кавалерийский карабин к левому боку, и так же не спеша скрылся за углом сарая. Анчах тип вара сиксе ӳксенех вӑл пӗтӗмпех улшӑнса кайрӗ: аҫамне ҫанӑран тӑхӑнчӗ, карабинне аллине тытрӗ, предохранителе куҫарса лартрӗ те, тискер кайӑк пек йӑпшӑнса, йӗри-тавралла ҫивӗччӗн пӑхса, кашни шава тӑнласа, сайра-хутра аялта ирхи кӑвак тӗтре айӗнче пытанса ларакан хутор ҫинелле пӑха-пӑха илсе, тип вар тӗпӗпе сӑрталла утрӗ. Но как только спрыгнул в яр, тотчас преобразился: надел зипун в рукава, взял карабин на руку, сдвинул предохранитель и пошел по теклине в гору крадущейся, звериной походкой, зорко посматривая по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху, изредка оглядываясь на хутор, тонувший внизу в сиреневой утренней дымке.
* * ** * *
Тепӗр икӗ кунтан, эрнекун ирхине, Тубянскипе Войсковой хушшинче, Вӗрене ҫырми хӗрринчен утмӑл метрта икӗ хатӗрлевҫе тата кӳлни лашасенчен пӗрне вӗлернӗ. Через два дня, в пятницу утром, на пути между хуторами Тубянским и Войсковым, на дороге, проходившей в шестидесяти метрах от отножины Кленового буерака, были убиты два заготовителя и одна из упряжных лошадей. Тепӗр лашипе, чӗнсене татса, Тубянск хуторӗнчи лавҫӑ-казак Войсковая сиктерсе ҫитнӗ. На второй, обрезав постромки, доскакал до Войскового возница — казак с хутора Тубянского. Пулса иртни ҫинчен ял Советне пӗлтернӗ. Он и сообщил в сельсовет о случившемся.
Ҫав ӗҫ пулса иртнӗ вырӑна кайнӑ участокри милиционер, ял Совет председателӗ, лавҫӑ, пунеттейсем ҫакна палӑртнӑ: вӑрманта пытанса тӑнӑ вӑрӑ-хурахсем винтовкӑсемпе пӗр вунӑ хут пенӗ. Выехавшие на место происшествия участковый милиционер, председатель сельсовета, возница и понятые установили следующее: бандиты, таясь в лесу, стреляли из винтовок раз десять. Чи малтан персех сарлака хулпуҫҫиллӗ вӑрӑм кӗтӳҫе вӗлернӗ. Первым выстрелом был убит здоровый, плечистый гуртовщик. Вӑл урапа ҫинчен ӳпне ӳкнӗ. Он упал с дрожек лицом вниз. пуля ӑна шӑпах чӗререн тивнӗ. Пуля попала ему прямо в сердце. Кӗрнеклӗ хатӗрлевҫӗ лавҫа усал сасӑпа: «Хӑвала!» — тесе кӑшкӑрнӑ та, ун аллинчи чӑпӑрккана туртса илсе, сылтӑмри, тӗпри лашана хӑмсарнӑ, анчах ӑна ҫапма ӗлкӗреймен: иккӗмӗш хут пенипе вӑл урапа ҫине кайса ӳкнӗ. Коренастый заготовитель дурным голосом крикнул вознице: «Гони!» — и, вырвав у него из руки кнут, замахнулся на правую дышловую, но хлестнуть ее не успел: второй выстрел уложил его на дрожках. пуля ӑна пуҫран, сулахай хӑлхаран ҫӳлерех тивнӗ. Пуля попала ему в голову, повыше левого уха. Лашасем вӗҫтерсе кайнӑ. Лошади понесли. Виле урапа ҫинчен кӗтӳҫӗрен пӗр ҫирӗм метр пек инҫерехе ӳкнӗ. Убитый свалился с дрожек метрах в двадцати от гуртовщика. Икӗ винтовкӑран та пӗр харӑс тата темиҫе хут пенӗ. Последовало еще несколько выстрелов сразу из двух винтовок. Пульӑпа персе ӳкернӗ сулахай туртари лаша чупса пынӑ ҫӗртех чикеленсе кайнӑ, туртана хуҫса пӑрахнӑ, хӑй ҫине кӗрсе кайнӑ урапана тӳнтерсе янӑ. На скаку, через голову упала срезанная пулей левая дышловая лошадь, сломав дышло, опрокинув накатившиеся на нее дрожки. Лавҫӑ чӗрӗ юлнӑ лашана кӳлнӗ чӗнсене касса татнӑ та, ун ҫине утланса, ҫил пек чуптарнӑ. Возница обрезал постромки на уцелевшей лошади, поскакал во весь мах. Ӑна хыҫран темиҫе хут пенӗ, анчах вӗлерес шутпа мар, хӑратмалла ҫеҫ пулмалла, мӗншӗн тесен пульӑсем, лавҫӑ каланӑ тӑрӑх, унтан ҫӳлерех шӑхӑрса иртнӗ. Вдогон ему несколько раз выстрелили, но скорее не с целью убить, а для острастки, так как пули, по словам возницы, свистели высоко над ним.
Вӗлернисенне иккӗшӗнне те кӗсйисене тасатнӑ. У обоих убитых были вывернуты карманы. Тум-тирӗсенче документсем ҫук. Документов в одежде не оказалось. Хатӗрлевҫӗн пушӑ портфелӗ ҫул хӗрринчи курӑк ҫинче выртать. Пустой портфель заготовителя валялся в придорожной траве. Вӑрӑ-хурахсем месерле ҫавӑрса хунӑ кӗтӳҫӗнне сулахай куҫне ура кӗлипе тапса сиктерсе кӑларнӑ. У гуртовщика, которого бандиты, обыскивая, перевернули на спину, ударом каблука, судя по отпечатку на коже, был выбит левый глаз.
Ял Совет председателӗ, нумай тӳссе курнӑ казак, икӗ вӑрҫӑра пулнӑскер, милиционера ҫапла каларӗ: Председатель сельсовета, бывалый казак, сломавший две войны, сказал милиционеру:
— Пӑх-ха эсӗ, Лука Назарыч, темле ирсӗр усал вилнӗ ҫынтан мӑшкӑлласа кулнӑ вӗт! — Ты погляди, Лука Назарыч, ведь уже над мертвым смывался какой-то гад! Те ун ҫулне пӳлнӗ ӗнтӗ вӑл? Дорогу он ему перешел, что ли? Е хӗрарӑма пайлайман-ши? Или бабу не поделили? Ахаль вӑрӑ-хурахсем ун пек тискерленмеҫҫӗ… — Простые разбойнички так не зверуют… — Вара вилен хӗп-хӗрлӗ, пушӑ куҫ лупашки ҫине, питҫӑмартине сарӑлса хытса ларнӑ юн ҫине пӑхма тӑрӑшмасӑр, виле питне хӑйӗн сӑмса тутрипе витрӗ, тӳрленсе тӑрса, ассӑн сывласа ячӗ: И, стараясь не глядеть на багровую пустую глазницу убитого, на расползшуюся по щеке кровяно-студенистую, уже застывшую массу, накрыл лицо убитого своим носовым платком, выпрямился, вздохнул: — Халӑх пуҫтахланса кайрӗ! — Отчаянный народ пошел! Купцасене путсӗр ҫынсем сыхласа тӑнӑ пулмалла, вӗсенне укҫа та пӗр пин ҫеҫ мар кӑларса илнӗ пулӗ-ха… Не иначе — выследили купцов лихие люди и деньжонок цапнули у них, видно, не одну тыщонку… Ылханлӑ халӑх! Проклятый народ! Укҫашӑн епле маттурсене вӗлернӗ… Из-за денег каких орлов поклали…
Хижнякпа Бойко-Глухова вӗлерни ҫинчен хыпар Шырланпуҫа ҫитнӗ кун колхоз правленийӗнче Давыдовпа Нагульнов иккӗн ҫеҫ ларатчӗҫ. В тот день, когда слух о гибели Хижняка и Бойко-Глухова дошел до Гремячего, Нагульнов, оставшись наедине с Давыдовым в правлении колхоза, спросил:
— Семен, ӗҫ ӑҫталла кайнине ӑнланатӑн-и эсӗ? — ыйтрӗ Нагульнов. — Ты понимаешь, Семен, куда дело оборачивается?
— Санран япӑх ӑнланмастӑп. — Не хуже тебя понимаю. Половцев алли ку е ун ҫыннисен ӗҫӗ, факт! Половцев руки приложил или его подручные, факт!
— Ку паллӑ ӗнтӗ. — Это само собою. Эпӗ ҫакна ӑнланмастӑп: вӗсем камне мӗнле пӗлсе илме пултарнӑ-ха, ыйту акӑ мӗнре! Я одного не пойму: как их могли раскусить, кто они такие, вот в чем вопрос! Ҫакна кам тума пултарнӑ-ха? И кто это мог проделать?
— Ку ыйтӑва эпир иксӗмӗр татса параймастпӑр. — Этого вопроса мы с тобой не решим. Ку икӗ паллӑ мар хисеплӗ уравнени задачи, эпир иксӗмӗр вара арифметикӑпа алгебрӑра вӑйлах мар. Это задача на уравнение с двумя неизвестными, а мы с тобой в арифметике и алгебре не сильны. Килӗшетӗн-и? Согласен?
Пӗр урине теприн ҫине хурса, тусанланнӑ аттин пуҫӗ ҫине ним курман пек пӑхса, Нагульнов нумайччен чӗнмесӗр ларчӗ, вара ҫапла каларӗ: Нагульнов долго сидел молча, положив ногу на ногу, глядя на носок пыльного сапога отсутствующими глазами, потом сказал:
— Пӗр паллӑ марри мана паллӑ… — Одно неизвестное мне известно…
— Мӗн тата?- А что так?
— Кашкӑр сурӑха хӑй йӑви ҫывӑхӗнче пӑвмасть… — А то, что волк вблизи своего логова овец не режет…
— Ку мӗне пӗлтерет-ха тата? — Ну и что из этого?
— Вӗсене инҫетрен килсе лектернӗ, Тубянскран мар, Войсковойран та мар, ку тӗп-тӗрӗс! — А то, что издали их достали, не с Тубянского и не с Войскового, это точно!
— Шахтӑран е Ростовран, тесе шутлатӑн-и? — Из Шахт или из Ростова, думаешь?
— Унтан ҫеҫ те мар. — Не обязательно. Тен, пирӗн хутортан, эсӗ ӑҫтан пӗлетӗн ӑна? А может, из нашего хутора, почем ты знаешь?
— Ун пек те пулма пултарать, — терӗ Давыдов, шухӑшласа. — И это может быть, — подумав, сказал Давыдов. — Мӗн сӗнетен эсӗ, Макар? — Что же ты предлагаешь, Макар?
— Коммунистсен хӑйсен куҫӗсене уҫмалла. — Чтобы коммунисты глаза разули. Ҫӗрле сахалрах ҫывӑрччӑр, хутор тӑрӑх шӑппӑн та вӑрттӑн ҫӳреччӗр, ҫивӗч пӑхчӑр. Чтобы поменьше спали по ночам и потихонечку, потаенно, похаживали по хутору, востро глядели. Тен, хуторта е хутор тулашӗнче ҫав Половцева е палламан шанчӑксӑр ҫынсенчен кама та пулса тӗл те пулӑпӑр. Может, и не минует нас удача повстречать в хуторе либо за хутором того же Половцева или ишо кого-нибудь из подозрительных незнакомцев. Кашкӑрсем сунара ҫӗрле тухаҫҫӗ… Волки по ночам промышляют…
— Эсӗ пире кашкӑрсемпе танлаштаратӑн-и? — кӑшт палӑрмалла йӑл кулчӗ Давыдов. — Это ты нас к волкам приравниваешь? — еле заметно улыбнулся Давыдов.
Анчах Нагульнов ӑна хирӗҫ кулмарӗ, ҫӑмламас куҫ харшине сиктерсе илчӗ те:
— Вӗсем кашкӑрсем, эпир — кашкӑр сунарҫисем. Ӑнланас пулать! — тесе хучӗ. Но Нагульнов не ответил улыбкой на улыбку, сдвинув разлатые брови, сказал: — Они — волки, а мы — на волков охотники! Понимать надо!
— Ҫилленме кирлӗ мар! — Не надо сердиться. Санпа килӗшетӗп, факт! Согласен с тобой, факт! Атя, коммунистсене халех пухар. Давай сейчас же соберем всех коммунистов.
— Халех мар, каярахпа, ҫынсем ҫывӑрма выртсан. — Не зараз, а попозже, когда люди спать ляжут.
— Ку та тӗрӗс, — килӗшрӗ Давыдов. — И это правильно, — согласился Давыдов. — Анчах хутор тӑрӑх ҫӳремелле мар, атту казаксене сыхлӑ пулма сӑлтав паратпӑр, ҫавӑнпа пытанса ларас пулать. — Но только надо не патрулировать по хутору, а то ведь сразу насторожим казаков, а сидеть в засадах.
— Ӑҫта лармалла вара? — Где же это сидеть? Ӑҫта май килнӗ, ҫавӑнта-и? Где придется? Усӑсӑр хӑтлану! Пустая затея! Мана Тимошкӑна хураллама ҫӑмӑл пулчӗ: Лушкӑсӑр пуҫне урӑх ҫӗре ниҫта ҫӳремен вӑл, урӑх ҫул пулман унӑн. Легко было мне Тимошку караулить: окромя Лушки, ему некуда было податься, иного путя у него не было. Анчах кусене ӑҫта кӗтмелле? А этих где ждать? Ҫут тӗнче пысӑк, хуторта ҫурт та нумай, кашнин умӗнче лараймӑн. Свет велик, и дворов в хуторе много, возле каждого не просидишь.
— Кашни умӗнче ларма та кирлӗ мар. — А возле каждого и незачем.
— Хӑшне суйласа илмелле? — А по какому выбору?
— Хатӗрлевҫӗсем выльӑх кам патӗнче туяннине пӗлетпӗр те, шӑпах ҫав ҫуртсене сӑнама пуҫлатпӑр. — Узнаем, у кого заготовители покупали скот, и вот именно эти-то дворы и возьмем под наблюдение. Пирӗн вӗлернӗ юлташсем ытларах шанчӑксӑр граждансем патӗнче ҫаврӑнкаласа ҫӳренӗ, выльӑх вӗсенчен сутӑн илнӗ… Убитые наши товарищи по большей части возле подозрительных граждан вертелись, у них покупали скот… Вӑрӑ-хурахсем вӗсенчен хӑшин патне те пулин пыраҫҫех… К кому-нибудь из них и потянутся бандиты… Ӑнланатӑн-и? Понятно тебе?
— Идейӑллӑ ҫын эсӗ! — ӗненмелле каларӗ Нагульнов. — Идейный ты человек! — убежденно сказал Нагульнов. — Хӑш чухне сан пуҫа питӗ ӑслӑ шухӑшсем пырса кӗреҫҫӗ! — Очень толковые идеи иной раз приходят тебе в голову!
