Текст: VII сыпӑк
Тепӗр кунне Агафья Матвеевна Обломовӑн ӑна нимӗнле укҫа та тӳлемелле марри ҫинчен Штольца свидетельство пачӗ.На другой день Агафья Матвеевна дала Штольцу свидетельство, что она никакой денежной претензии на Обломова не имеет. Ҫак свидетельствӑпа Штольц кӗтмен ҫӗртен хӗрарӑмӑн пиччӗшӗ патне кайрӗ. С этим свидетельством Штольц внезапно явился перед братцем.
Иван Матвеевичшӑн ку чӑн-чӑн аҫа ҫапнӑ пекех пулчӗ.Это было истинным громовым ударом для Ивана Матвеевича. Вӑл документ кӑларчӗ те сылтӑм аллинчи чӗтрекен вӑта пӳрнипе хут ҫине тӗллесе кӑтартрӗ: унта Обломов алӑ пуснӑ, алӑ пуснине маклер ӗнентерсе ҫирӗплетнӗ. Он вынул документ и показал трепещущим средним пальцем правой руки ногтем вниз, на подпись Обломова и на засвидетельствование маклера.
— Саккун-с, — терӗ Иван Матвеевич.— Закон-с, — сказал Иван Матвеевич. — Маншӑн пулсан ик айкки те тӑвайкки; эпӗ йӑмӑка хӳтӗлетӗп ҫеҫ, Илья Ильич мӗнле укҫа илнине пӗлместӗп. — Мое дело сторона: я только соблюдая интересы сестры, а какие деньги брали Илья Ильич, мне неизвестно.
— Сирӗн ӗҫ кунпа пӗтмест-ха, — юнарӗ ӑна Штольц тухса кайнӑ чух.— Этим не кончится ваше дело, — погрозил ему, уезжая, Штольц.
— Саккунлӑ ӗҫ, манӑн ӗҫӗм те ҫук! — тӳрре тухма тӑрӑшрӗ Иван Матвеевич, аллисене ҫанӑ ӑшне пытарса.— Законное дело-с, а я в стороне! — оправдывался Иван Матвеевич, пряча руки в рукава.
Тепӗр кунне вӑл ӗҫе кайнӑччӗ кӑна, генералӑн курьерӗ ҫитсе кӗчӗ те ӑна генерал хӑй патне чӗннине пӗлтерчӗ.На другой день, только что он пришел в присутствие, явился курьер от генерала, который немедленно требовал его к себе.
— Генерал патне! — терӗҫ тӗлӗннипе ӗҫрисем пурте.— К генералу! — с ужасом повторило все присутствие. — Мӗншӗн? Зачем? Мӗн пулнӑ? Что случилось? Мӗнле те пулин дело ыйтмасть-ши? Не требует ли дела какого-нибудь? Хӑшне-ши? Какое именно? Хӑвӑртрах, хӑвӑртрах! Скорее же, скорей! Деласене ҫӗлесе йӗркелес, опись тӑвас! Подшивать дела, делать описи! Мӗн пулнӑ? Что случилось?
Каҫхине Иван Матвеевич «заведение» калама ҫук шикленсе пырса кӗчӗ.Вечером Иван Матвеевич пришел в заведение сам не свой. Тарантьев ӑна кунта паҫӑртанпах кӗтсе ларчӗ. Тарантьев уже давно ждал его там.
— Мӗн пулчӗ, кум? — ыйтрӗ вал чӑтаймасӑр.— Что, кум? — спросил он с нетерпением.
— Мӗн! — сасӑ улӑштармасӑр каларӗ Иван Матвеевич.— Что! — монотонно произнес Иван Матвеевич. — Эсӗ мӗн пулнӑ пулӗ тетӗн? — А как ты думаешь, что!
— Ятларӗҫ-им?— Обругали, что ли?
— Ятларӗҫ! — йӗкӗлтесе каларӗ ӑна Иван Матвеевич.— Обругали! — передразнил его Иван Матвеевич. — Пӗреххутчен хӗнеччӗр-мӗн! — Лучше бы прибили! Эсӗ те ҫав! — ӳпкелерӗ вӑл. А ты хорош! — упрекнул он. — Ҫав нимӗҫ ҫынни мӗнлескер иккенне каламарӑн! — Не сказал, что это за немец такой!
— Каларӑм-ҫке сана: чеескер тесе!— Ведь я говорил тебе, что продувной!
— Чеи мӗн вӑл!— Это что: продувной! Курнӑ эпир чеисене! Видали мы продувных! Мӗншӗн вӑл пысӑк ҫын иккенне пӗлтермерӗн? Зачем ты не сказал, что он в силе? Вӑл генерала, иксӗмӗр каланӑ пек, «эсӗ», тет. Они с генералом друг другу ты говорят, вот как мы с тобой. Пӗлнӗ пулсан, ҫыхланаттӑм-и эпӗ унпа! Стал бы я связываться с этаким, если б знал!
— Саккунлӑ ӗҫ вӗт, — хирӗҫлерӗ Тарантьев.— Да ведь законное дело! — возразил Тарантьев.
— Саккунлӑ ӗҫ! — каллех йӗкӗлтесе каларӗ ӑна Мухояров.— Законное дело! — опять передразнил его Мухояров. — Кайса калаҫ-ха унта: чӗлхӳ ҫыхланса ларӗ. — Поди-ко скажи там: язык прильпнет к гортани. Эсӗ пӗлетӗн-и, генерал манран мӗн ыйтрӗ? Ты знаешь, что генерал спросил меня?
— Мӗн? — пӗлесшӗн ҫунса ыйтрӗ Тарантьев.— Что? — с любопытством спросил Тарантьев.
— «Эсир темӗнле путсӗр ҫынпа Обломова ӗҫтерсе ӳсӗртнӗ те ӳсӗрскерне хӑвӑр йӑмӑкӑр ячӗпе ҫырнӑ расписка ҫине ирӗксӗрлесе алӑ пустарнӑ — тӗрӗс-и ку?» терӗ.— «Правда ли, что вы, с каким-то негодяем, напоили помещика Обломова пьяным и заставили подписать заемное письмо на имя вашей сестры?»
— «Путсӗр» тесех каларӗ-и ? — ыйтрӗ Тарантьев.— Так и сказал: «с негодяем»? — спросил Тарантьев.
— Ҫаплах каларӗ ҫав…— Да, так и сказал…
— Кам-ха вара вӑл, путсӗрри? — ыйтрӗ каллех Тарантьев.— Кто же это такой негодяй-то? — спросил опять Тарантьев. Кумӗ ун ҫине пӑхса илчӗ.Кум поглядел на него.
— Пӗлместӗн пулать? — вӗчӗхсе ыйтрӗ вӑл.— Небойсь, не знаешь? — желчно сказал он. — Эсӗ мар-и-мӗн? — Нешто не ты?
— Мана мӗнле кӗртсе янӑ-ха?— Меня-то как припутали?
— Нимӗҫпе хӑвӑн землякна тав ту.— Скажи спасибо немцу да своему земляку. Нимӗҫӗ йӑлтах шӑршласа, ыйтса пӗлнӗ… Немец-то все пронюхал, выспросил…
— Сӑнӑн, кум, тепӗр ҫын ҫине кӑтартас-мӗн, ман пирки: вӑл пулман, тесе калас-мӗн!— Ты бы, кум, на другого показал, а про меня бы сказал, что меня тут не было!
— Авӑ мӗнле! — Вот как! Эсӗ мӗнле ҫветтуй вара? — терӗ кум. Ты что за святой! — сказал кум.
— Генерал: «эсир унта темӗнле путсӗрпе ҫыпӑҫнӑ, тет, чӑнах-и ку?» тесе ыйтсан, эсӗ мӗн каларӑн?— Что ж ты отвечал, когда генерал спросил: «Правда ли, что вы там, с каким-то негодяем?» Ҫавӑн чух ӑна тыттармаллаччӗ. Вот тут-то бы и обойти его.
— Тыттармаллаччӗ?— Обойти? Кайса тыттар-ха! Обойдешь, поди-ко! Куҫӗсем темӗнле симӗс. Глаза какие-то зеленые! Пикентӗм, пикентӗм: «Тӗрӗс мар, элек, ваше превосходительство, нимӗнле Обломова та пӗлместӗп, кӑна йӑлтах Тарантьев турӗ», тесе калас теттӗм, анчах нимпе те чӗлхе ҫаврӑнмарӗ, унӑн ури умне чӗркуҫлентӗм кӑна. Силился, силился, хотел выговорить: «Неправда, мол, клевета, ваше превосходительство, никакого Обломова и знать не знаю: это все Тарантьев!» — да с языка нейдет; только пал пред стопы его.
— Мӗн вӗсем, ӗҫ пуҫласа ярасшӑн-им? — салхуллӑн ыйтрӗ Тарантьев.— Что ж они, дело, что ли, хотят затевать? — глухо спросил Тарантьев. — Манӑн ӗҫ те ҫук; санӑн акӑ, кум… — Я ведь в стороне; вот ты, кум…
— Ӗҫ те ҫук!— В стороне! Эсӗ пӑрӑнса каясшӑн-и ? Ты в стороне? Ҫук, кум, айӑпласах пулсан, сана чи малтан айӑпламалла: кам Обломова ӗҫтересшӗн тӑрӑшрӗ? Нет, кум, уж если в петлю лезть, так тебе первому: кто уговаривал Обломова пить-то? Кам намӑслантарчӗ, юнарӗ?.. Кто срамил, грозил?..
— Эсӗ вӗрентрӗн вӗт, — терӗ Тарантьев.— Ты же научил, — говорил Тарантьев.
— Эсӗ пӗчӗк ача-им?— А ты несовершеннолетний, что ли? Эпӗ ним те курман та, илтмен те. Я знать ничего не знаю, ведать не ведаю.
— Ку вара, кум, намӑссӑрла!..— Это, кум, бессовестно! Ман урлӑ мӗн чухле лекрӗ сана, хам мӗн пурӗ те виҫҫӗр тенкӗ ҫеҫ илтӗм. Сколько через меня перепало тебе, а мне-то всего триста рублей досталось…
— Мӗнле капла, пурне те хам ҫине йышӑнмалла-им!— Что ж, одному все взять на себя? Авӑ мӗнле чее! Экой ты какой ловкий! Ҫук, эпӗ нимӗн те пӗлместӗп, — терӗ Иван Матвеевич: — мана йӑмӑк хӑй вӑл ӗҫе пултарайман пирки хушрӗ ҫеҫ, маклера ҫыру ҫине пичет пустар-ха, терӗ, — ҫакӑ ҫеҫ. Нет, я знать ничего не знаю, — говорил он, — а меня просила сестра, по женскому незнанию дела, заявить письмо у маклера — вот и все. Затертӑйпа эсӗ свидетельсем пулнӑ, сирӗнех ответ тытас пулать те ӗнтӗ. Ты и Затертый были свидетелями, вы и в ответе!
— Санӑн йӑмӑкна лайӑхрах хытармаллаччӗ: мӗнле вӑл пиччӗшне хирӗҫ кайма пултарать-ха? — терӗ Тарантьев.— Ты бы сестру-то хорошенько: как она смела против брата идти? — сказал Тарантьев.
— Йӑмӑк вӑл — ухмах: мӗн тумалла-ха унпа?— Сестра — дура: что с ней будешь делать?
— Халӗ мӗнле вӑл?— Что она?
— Мӗн мӗнле?— Что? Макӑрать, хӑй пӗрмай: «Илья Ильичӑн мана тӳлемелли ҫук, эпӗ те ӑна нимӗнле укҫа та паман», тет. Плачет, а сама стоит на своем: «Не должен, дескать, Илья Ильич, да и только, и денег она никаких ему не давала».
— Апла пулин те, санӑн йӑмӑку ячӗпе ҫырнӑ расписка пур, — терӗ Тарантьев: — эсӗ хӑвӑнне ҫухатмастӑн…— У тебя зато есть письмо на нее, — сказал Тарантьев, — ты не потеряешь своего…
Мухояров кӗсйинчен йӑмӑкӗ ячӗпе ҫырнӑ распискӑна туртса кӑларчӗ те ҫӗтсе тӑкрӗ, вара Тарантьева пачӗ.Мухояров вынул из кармана заемное письмо на сестру, разорвал его на части и подал Тарантьеву.
— Ме, акӑ, сана парнелетӗп, кирлӗ мар-и? — хушса хучӗ вӑл.— На вот, я тебе подарю, не хочешь ли? — прибавил он. — Мӗн илен унран? — Что с нее взять? Ҫуртпа пахча-им? Дом, что ли, с огородишком? Уншӑн пӗр пин те памаҫҫӗ: вӑл пӗтӗмпех ишӗлсе анать. И тысячи не дадут: он весь разваливается. Мӗн эпӗ, темӗнле турӑран хӑраманскер-им? Да что я, нехристь, что ли, какой? Ӑна ача-пӑчасемпе тӗнче тӑрӑх ыйткалама ямалла-и? По миру ее пустить с ребятишками?
— Следстви пуҫланать эппин? — хӑюсӑррӑн ыйтрӗ Тарантьев.— Стало, следствие начнется? — робко спросил Тарантьев. — Следствире, вӑт, кум, мӗнле те пулин ҫӑмӑллӑн хӑтӑласчӗ: эсӗ ӗнтӗ, тӑванӑм, пулӑш! — Вот тут-то, кум, отделаться бы подешевле: ты уж, брат, выручи!
— Мӗнле следстви?— Какое следствие? Нимӗнле следстви те пулмасть! Никакого следствия не будет! Генерал мана хуларан кӑларса ярас терӗ, анчах нимӗҫӗ килӗшмерӗ, Обломова намӑса кӗртес мар терӗ. Генерал было погрозил выслать из города, да немец-то вступился, не хочет срамить Обломова.
— Мӗн эсӗ, кум!— Что ты, кум! Чунӑм лӑштах кайрӗ! Как гора с плеч! Ӗҫӗпӗр! — терӗ Тарантьев. Выпьем! — сказал Тарантьев.
— Ӗҫӗпӗр?— Выпьем? Мӗнле тупӑшран? Из каких это доходов? Сан тупӑшран-и? На твои, что ль?
— Санӑн тата?— А твои? Паян та ҫичӗ целковӑй пуҫтарса илтӗн пулӗ-ха? Сегодня поди целковых семь забрал!
— Мӗ-ӗн!— Что-о! Тупӑш илесси иртсе кайрӗ пуль; генерал мӗн каланине эпӗ каласа пӗтермерӗм-ха. Прощай доходы: что генерал-то сказал, я не договорил.
— Мӗн? — сасартӑк каллех хӑраса ыйтрӗ Тарантьев.— А что? — вдруг опять, струсив, спросил Тарантьев.
— Отставкӑна тухма хушрӗ.— В отставку велел подать.
— Мӗн эсӗ, кум! — куҫне чарса пӑрахса каларӗ Тарантьев.— Что ты, кум! — выпуча на него глаза, сказал Тарантьев. — Ну, — терӗ вӑл тарӑхса: — халӗ ӗнтӗ земляка мӗнпур усал сӑмахсем каласа ятлатӑп! — Ну, — заключил он с яростью, — теперь обругаю же я земляка на чем свет стоит!
— Санӑн вӑрҫассипех!— Только бы тебе ругаться!
— Ҫук, эсӗ тем тесен те, ятлатӑпах! — терӗ Тарантьев.— Нет, уж обругаю, как ты хочешь! — говорил Тарантьев. — Тепӗр тесен, чӑнах та, ятлама тӑхтатӑп; акӑ мӗн шухӑшласа кӑлартӑм, итле-ха, кум! — А впрочем, правда, лучше погожу; вот что я вздумал; слушай-ко, кум!
— Мӗн тата? — терӗ Иван Матвеевич шухӑшласа.— Что еще? — повторил в раздумье Иван Матвеевич.
— Пӗр лайӑх ӗҫ тума пулать унта.— Можно тут хорошее дело сделать. Эсӗ хваттертен тухса кайни ҫеҫ шел… Жаль только, что ты съехал с квартиры…
— Мӗн тата?- А что так?
— Мӗн! — терӗ вӑл, Иван Матвеевич ҫине пӑхса.— Что! — говорил он, глядя на Ивана Матвеевича. — Обломовпа йӑмӑкна, вӗсем мӗнле кукӑльсем пӗҫернине сыхлас та… свидетельсем тупас! — Подсматривать за Обломовым да за сестрой, какие они там пироги пекут, да и того… свидетелей! Вара нимӗҫ те нимӗн те тӑваймӗ. Так тут и немец ничего не сделает. Эсӗ вара — ирӗк хусах: следстви пуҫлатӑн — саккунлӑ ӗҫ! А ты теперь вольный казак: затеешь следствие — законное дело! Нимӗҫ те хӑраса ӳкӗ, мирлешме пикенӗ. Небойсь, и немец струсит, на мировую пойдет.
— Мӗнех вара, чӑнах та, ҫавӑн пек тума пулать! — терӗ Мухояров, шухӑша путса.— А что, в самом деле, можно! — отвечал Мухояров задумчиво. — Эсӗ шухӑшласа кӑларма ухмах мар, анчах ӗҫ тума пултараймастӑн, Затертый та ҫавах. — Ты неглуп на выдумки, только в дело не годишься, и Затертый тоже. Эпӗ тупса кӑларатӑп, тӑхта-ха! — терӗ вӑл хавасланса. Да я найду, постой! — говорил он, оживляясь. — Эпӗ кӑтартӑп вӗсене! — Я им дам! Хамӑн кухаркӑна йӑмӑк патне кухньӑна яратӑп: вӑл Анисьйӑпа туслашать те йӑлтах ыйтса пӗлет, кайран вара… Я кухарку свою на кухню к сестре подошлю: она подружится с Анисьей, все выведает, а там… Ӗҫер, кум! Выпьем, кум!
— Ӗҫер! — терӗ Тарантьев та.— Выпьем! — повторил Тарантьев. — Кайран вара эпӗ янташа ятлӑп. — А потом уж я обругаю земляка!
Штольц Обломова илсе каясшӑнччӗ, анчах лешӗ хӑйне пӗр уйӑхлӑха ҫеҫ хӑварма пикенсех ыйтрӗ, вара Штольц ана хӗрхенсе хӑварчӗ.Штольц попытался увезти Обломова, но тот просил оставить его только на месяц, так просил, что Штольц не мог не сжалиться. Пӗр уйӑх хушшинче пӗтӗм парӑмсене татмалла, хваттертен тухмалла, Петербурга тек таврӑнмалла ан пултӑр тесе, пӗтӗм ӗҫсене туса пӗтермелле, унтан ялти ҫурт валли япаласем туянмалла, хӑйне валли Агафья Матвеевна евӗр лайӑх экономка тупмалла, тесе ӑнлантарчӗ Штольца Обломов; вӑл Агафья Матвеевнӑна, ҫуртсене сутса, яла кӑшт тивӗҫлӗ хуҫалӑха куҫма та сӗнесшӗн пулчӗ. Ему нужен был этот месяц, по словам его, чтоб кончить все расчеты, сдать квартиру и так уладить дела с Петербургом, чтоб уж более туда не возвращаться, потом нужно было закупить все для уборки деревенского дома; наконец, он хотел приискать себе хорошую экономку, вроде Агафьи Матвеевны, даже не отчаивался уговорить и ее продать дом и переселиться в деревню, на достойное ее поприще — сложного и обширного хозяйства.
— Кил хуҫи арӑмӗ пирки, — пӳлчӗ ӑна Штольц: — Илья, эсӗ унпа мӗнле пурӑннине ыйтса пӗлес тенӗччӗ эпӗ…— Кстати о хозяйке, — перебил его Штольц, — я хотел тебя спросить, Илья, в каких ты отношениях к ней…
Обломов сасартӑк хӗрелсе кайрӗ.Обломов вдруг покраснел.
— Эсӗ мӗн каласшӑн? — васкаса ыйтрӗ вӑл.— Что ты хочешь сказать? — торопливо спросил он.
— Эсӗ питӗ аван пӗлетӗн, — астутарчӗ Штольц: — унсӑр нимшӗн хӗрелмелли те ҫукчӗ.— Ты очень хорошо знаешь, — заметил Штольц, — иначе бы не от чего было краснеть. Итле-ха, Илья, асӑрхаттарни мӗнле те пулин пулӑшать пулсан, эпӗ вара хамӑр туслӑх ячӗпе ыйтатӑп, асӑрхан… Послушай, Илья, если тут предостережение может что-нибудь сделать, то я всей дружбой нашей прошу, будь осторожен…
— Мӗнрен?— Чего? Калӑр! — хӳтӗленчӗ вӑтаннӑ Обломов. Помилуй! — защищался смущенный Обломов.
— Эсӗ ун ҫинчен питӗ хӗрсе кайсах калаҫрӑн, эпӗ, чӑнах та, эсӗ ӑна…— Ты говорил о ней с таким жаром, что, право, я начинаю думать, что ты ее…
— Юрататӑп тесе каласшӑн-и?— Любишь, что ли, хочешь ты сказать! Итле-ха! — пӳлчӗ Обломов, кулас килмесӗр кулса. Помилуй! — перебил Обломов с принужденным смехом.
— Кунта нимле чун туртӑмӗ те ҫук пулсан, вара пушшех япӑхрах.— Так еще хуже, если тут нет никакой нравственной искры, если это только…
— Андрей!— Андрей! Эсӗ мана чун-чӗресӗр этем вырӑнне хуратӑн-им? Разве ты знал меня безнравственным человеком?
— Мӗншӗн хӗрелтӗн-ха?— Отчего ж ты покраснел?
— Эсӗ ҫавӑн пек шухӑшлама пултарнӑшӑн.— Оттого, что ты мог допустить такую мысль.
Штольц иккӗленерех пуҫне пӑркаларӗ.Штольц покачал с сомнением головой.
— Асту, Илья, шӑтӑка кӗрсе ан ӳк.— Смотри, Илья, не упади в яму. Ахаль хӗрарӑм; тирпейсӗр йӑла-пӑла, ӑссӑрлӑх, тӳрккеслӗх — тьфу! Простая баба; грязный быт, удушливая сфера тупоумия, грубость — фи!..
Обломов шарламарӗ.Он молчал.
— Ну, сывпул, — терӗ Штольц.— Ну, прощай, — заключил Штольц. — Ольгӑна вара эпӗ: ҫулла хамӑр патра мар пулсан, Обломовкӑра та пулин сана куратпӑр, тесе калатӑп. — Так я скажу Ольге, что летом мы увидим тебя, если не у нас, так в Обломовке. Асту, вӑл уйрӑлмастех! Помни: она не отстанет!
— Кала, кала, — терӗ Обломов ӗнентерсех.— Непременно, непременно, — уверительно отвечал Обломов. Вӑл килӗшет пулсан, эпӗ сирӗн патра хӗл каҫатӑп, тесе каларӗ те. — Даже прибавь, что, если она позволит, я зиму проведу у вас.
— Вӑт савӑнтарнӑ пулӑттӑн!— То-то бы обрадовал!
Штольц ҫав кунах тухса кайрӗ, каҫхине Обломов, патне Тарантьев килчӗ.Штольц уехал в тот же день, а вечером к Обломову явился Тарантьев. Вӑл Обломова кумшӑн хытӑ ятламасӑр тӳсеймерӗ. Он не утерпел, чтобы не обругать его хорошенько за кума. Вӑл ҫакна шута илмерӗ: Обломов Ильинскисен килӗнче ҫак тискер йӑлана маннӑ, тӳрккеслӗхпе сӗмсӗрлӗхрен йӗрӗнекен пулнӑ. Он не взял одного в расчет: что Обломов, в обществе Ильинских, отвык от подобных ему явлений и что апатия и снисхождение к грубости и наглости заменились отвращением. Ку тахҫанах палӑрнӑ пулӗччӗ, Обломов дачӑра пурӑннӑ чух вӑл кӑшт палӑркалатчӗ те; анчах Тарантьев унтанпа сайра хутра тата ҫынсем пур чухне ҫеҫ килкелерӗ, ҫавӑнпа иккӗшин хушшинче хирӗҫӳ пулмарӗ. Это бы уж обнаружилось давно и даже проявилось отчасти, когда Обломов жил еще на даче, но с тех пор Тарантьев посещал его реже и притом бывал при других и столкновений между ними не было.
— Сывӑ-и, земляк! — тарӑхса, алӑ памасӑр каларӗ Тарантьев.— Здорово, земляк! — злобно сказал Тарантьев, не протягивая руки.
— Сывах-ха! — сиввӗн тавӑрчӗ Обломов, кантӑк витӗр пӑхса.— Здравствуй! — холодно отвечал Обломов, глядя в окно.
— Мӗн, хӑвӑн ырӑ тӑванна ӑсатса ятӑн-им?— Что, проводил своего благодетеля?
— Ӑсатрӑм.— Проводил. Мӗнех вара?— Ну так что ж?
— Лайӑх ҫын! — тӑрӑхласа каларӗ Тарантьев.— Хорош благодетель! — ядовито продолжал Тарантьев.
— Сана мӗн, килӗшмест-им?— А что, тебе не нравится?
— Эпӗ ӑна ҫакса вӗлернӗ пулӑттӑм, — кураймасӑр хӑрӑлтатрӗ Тарантьев.— Да я бы его повесил! — с ненавистью прохрипел Тарантьев.
— Авӑ мӗнле! — Вот как!
— Сана та ҫав ҫирӗкренех ҫакӑттӑм!— И тебя бы на одну осину!
— Мӗншӗн апла?— Почему так?
— Ӗҫе тӗрес ту: тӳлемелли пур пулсан, тӳле, ан пӑркалан.— Делай честно дела: если должен, так плати, не увертывайся. Мӗн туса хутӑн-ха эсӗ халь? Что ты теперь наделал?
— Итле, Михей Андреич, хӑтар мана хӑвӑн юмахунтан: эпӗ сана хам ӳркеннипе, хам пӑшӑрханманнипе нумай итлерӗм: эсӗ кӑшт та пулин намӑса пӗлетӗн пуль, тесеттӗм эпӗ, анчах санӑн намӑс-симӗс ҫук.— Послушай, Михей Андреич, уволь меня от своих сказок; долго я, по лености, по беспечности, слушал тебя: я думал, что у тебя есть хоть капля совести, а ее нет. Эсӗ ҫав сӗтӗрӗнчӗкпе улталасшӑн пултӑн мана: эпӗ сирӗнтен хӑшӗ япӑхраххине пӗлместӗп, анчах эсир иксӗр те маншӑн йӗрӗнчӗк. Ты с пройдохой хотел обмануть меня: кто из вас хуже — не знаю, только оба вы гадки мне. Ҫакӑн пек киревсӗр ӗҫрен тусӑм хӑтарчӗ мана… Друг выручил меня из этого глупого дела…
— Лайӑх тус! — терӗ Тарантьев.— Хорош друг! — говорил Тарантьев. — Эпӗ вӑл санӑн ҫураҫнӑ хӗрӳ пирки те кӑшт сӑмах тӗртсе илнине илтрӗм; ырӑ тӑвакан, мӗн каласси пур! — Я слышал, он и невесту у тебя поддел; благодетель, нечего сказать! Ну, тӑванӑм, ухмах эсӗ, земляк… Ну, брат, дурак ты, земляк…
— Тархасшӑн ачаш сӑмахсем калама пӑрах! — чарчӗ ӑна Обломов.— Пожалуйста, оставь эти нежности! — остановил его Обломов.
— Ҫук, пӑрахмастӑп!— Нет, не оставлю! Эсӗ мана пӗлесшӗн пулмарӑн, пархатарсӑр! Ты меня не хотел знать, ты неблагодарный! Эпӗ сана кунта вырнаҫтартӑм, чаплӑ хӗрарӑм тупса патӑм. Я пристроил тебя здесь, нашел женщину-клад. Канӑҫ, тӗрлӗрен киленӗҫ тупса патӑм, пур енӗпе те ырӑ турӑм, эсӗ ман енне ҫаврӑнса та пӑхасшӑн мар. Покой, удобство всякое — все доставил тебе, облагодетельствовал кругом, а ты и рыло отворотил. Тупнӑ ырӑ тӑвакан: нимӗҫе! Благодетеля нашел: немца! Именине арендӑна илчӗ; тӑхта акӑ: вӑл сана кӑтартӗ-ха, акцисем парса тултарӗ. На аренду имение взял; вот погоди: он тебя облупит, еще акций надает. Тӗнче тӑрӑх ярсан, асӑнӑн ман сӑмаха! Уж пустит по миру, помяни мое слово! Ухмах, тетӗп сана, ухмах кӑна та мар, выльӑх, пархатарсӑр! Дурак, говорю тебе, да мало дурак, еще и скот вдобавок, неблагодарный!
— Тарантьев! — хаяррӑн кӑшкӑрчӗ Обломов.— Тарантьев! — грозно крикнул Обломов.
— Мӗн кӑшкӑратӑн? — Чего кричишь? Эпӗ хам пӗтӗм тӗнче илтмелле кӑшкӑратӑп, эсӗ — ухмах, выльӑх, тетӗп! — кӑшкӑрчӗ Тарантьев. Я сам закричу на весь мир, что ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Иван Матвеевичпа эпир саншӑн тӑрӑшрӑмӑр, упрарӑмӑр, тарҫӑсем пек ӗҫлерӗмӗр, чӗрне вӗҫҫӗн утса ҫӳрерӗмӗр, сан куҫӑнтан пӑхрӑмӑр, эсӗ начальствӑна ун ҫинчен каласа пӗтернӗ: халӗ вӑл ӗҫсӗр, ҫӑкӑр татӑкӗсӗр юлчӗ! — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Ку япӑх, ирсӗр! Это низко, гнусно! Халӗ санӑн ӑна хӑвӑн ҫур пурнӑҫна парас пулать; ун ячӗпе вексель ҫырса пар: эсӗ халь ӳсӗр мар, тӑнлӑ, пар, тетӗп сана, унсӑр эпе каймастӑп… Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
— Мӗн эсир, Михей Андреич, ҫав териех кӑшкӑратӑр? — терӗҫ кил хуҫи арӑмӗпе Анисья, алӑк хушӑкӗ витӗр пӑхса — Иртсе каякансем иккӗн чарӑнчӗҫ те кӑшкӑрашнине итлеҫҫӗ…— Что вы, Михей Андреич, кричите так? — сказали хозяйка и Анисья, выглянув из-за дверей — Двое прохожих остановились, слушают, что за крик…
— Кӑшкӑратӑп, — ҫухӑрчӗ Тарантьев: — намӑс пултӑр пӗреххут ҫак ухмаха!— Буду кричать, — вопил Тарантьев, — пусть срамится этот олух! Улталаса хӑвартӑр пӗреххут ӑна ҫав ултавҫӑ нимӗҫ, телее, вӑл халь санӑн юратнӑ еркӗн хӗрӳпе тӗл пулчӗ… Пусть обдует тебя этот мошенник-немец, благо он теперь стакнулся с твоей любовницей…
Пӳлӗмре хыттӑн ҫупса яни илтӗнчӗ.В комнате раздалась громкая оплеуха. Обломов питрен ҫупса ярсан, Тарантьев ҫав самантрах чарӑнчӗ, пукан ҫине ларчӗ, тӗлӗннипе ухмахла куҫӗсене йӗри-тавралла ҫавӑркаларӗ. Пораженный Обломовым в щеку, Тарантьев мгновенно смолк, опустился на стул и в изумлении ворочал вокруг одуревшими глазами.
— Мӗн ку?— Что это такое? Мӗн ку — э? Что это — а? Мӗн ку? — терӗ вӑл сывлаймасӑр, шурса кайнӑскер, питне тытса. Что это! — бледный, задыхаясь, говорил он, держась за щеку. — Намӑслантартӑн-и? — Бесчестье? Куншӑн эсӗ ответ тытан! Ты заплатишь мне за это! Халех генерал-губернатор патне ҫырса яратӑп: эсир куртӑр-и? Сейчас просьбу генерал-губернатору: вы видели?
— Эпир нимӗн те курман! — терӗҫ икӗ хӗрарӑм пӗр сасӑпа.— Мы ничего не видали! — сказали обе женщины в один голос.
— Авӑ мӗнле! — Вот как! Кунта вӑрттӑн кавар, кунта вӑрӑ-хурахсен йӑви! Здесь заговор, здесь разбойничий притон! Ултавҫӑсен ушкӑнӗ иккен! Шайка мошенников! Ҫаратаҫҫӗ, вӗлереҫҫӗ… Грабят, убивают…
— Тухса сирпӗн, ирсӗрскер! — кӑшкӑрса ячӗ Обломов; вӑл шурса кайнӑ, тарӑхнипе чӗтреве ернӗ.— Вон, мерзавец! — закричал Обломов, бледный, трясясь от ярости. — Ҫак самантрах сирпӗн, санӑн уру та ан пултӑр кунта, е йытта вӗлернӗ пек вӗлеретӗп эпӗ сана! — Сию минуту, чтоб нога твоя здесь не была, или я убью тебя, как собаку!
Вӑл куҫӗсемпе пӗр-пӗр патак шырарӗ.Он искал глазами палки.
— Тур ҫырлах!— Батюшки! Пӗтерет! Разбой! Пулӑшӑр! — кӑшкӑрчӗ Тарантьев. Помогите! — кричал Тарантьев.
— Захар!— Захар! Тухса ывӑт ҫак путсӗре, килсе курӑнма ан хӑйтӑр вӑл кунта! — кӑшкӑрса ячӗ Обломов. Выбрось вон этого негодяя, и чтоб он не смел глаз казать сюда! — закричал Обломов.
— Акӑ сире турӑ, акӑ сире алӑк! — терӗ Захар, турӑш тата алӑк ҫине кӑтартса.— Пожалуйте, вот вам Бог, а вот двери! — говорил Захар, показывая на образ и на дверь.
— Эпӗ сан пата мар, эпӗ кума патне килнӗ, — ҫухӑрчӗ Тарантьев.— Я не к тебе пришел, я к куме! — вопил Тарантьев.
— Тур ҫырлах!— Батюшки! Эсир мана кирлӗ мар, Михей Андреич, — терӗ Агафья Матвеевна: — эсир ман пата мар, пичче патне килнӗ! Мне вас не надо, Михей Андреич, — сказала Агафья Матвеевна, — вы к братцу ходили, а не ко мне! Эсир маншӑн йӳҫӗ кӑшмантан та йӳҫӗрех. Вы мне хуже горькой редьки. Ӗҫсе яратӑр, ҫисе яратӑр та — кӑшкӑрашма тытӑнатӑр тата. Опиваете, объедаете да еще лаетесь.
— Апла эппин, кума!— А! так-то, кума! Юрать, акӑ пиччӳ асӑнтарӗ сире! Хорошо, вот брат даст вам знать! Эсӗ вара мана намӑслантарнӑшӑн ответ тытатӑн! А ты заплатишь мне за бесчестье! Ӑҫта манӑн шлепке? Где моя шляпа? Мур илесшӗ сире! Черт с вами! Ултавҫӑсем, чуниллисем! — кӑшкӑрчӗ вӑл килхушшипе иртнӗ чух. Разбойники, душегубцы! — кричал он, идучи по двору. — Мана намӑслантарнӑшӑн ответ тытатӑн. — Заплатишь мне за бесчестье!
Сӑнчӑрти йытӑ чарӑнмасӑр сиксе вӗрме тытӑнчӗ.Собака скакала на цепи и заливалась лаем.
Ҫакӑн хыҫҫӑн Обломовпа Тарантьев урӑх тӗл пулмарӗҫ.После этого Тарантьев и Обломов не видались более.
