Чӑваш чӗлхин икчӗлхеллӗ ҫӳпҫи

Текст: IX сыпӑк

Пай: Обломов –> Пӗрремӗш пайӗ

Автор: Александр Артемьев, Михаил Рубцов

Ҫӑлкуҫ: Иван Гончаров. Обломов: роман. Александр Артемьевпа Михаил Рубцов куҫарнӑ. Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1956

Хушнӑ: 2019.10.09 19:29

Пуплевӗш: 815; Сӑмах: 13331

Текст тӗсӗ: Прозӑллӑ хайлав

ВырӑслаЧӑвашла Тема: Паллӑ мар

Обломов тӗлӗкӗСон Обломова

Ӑҫта эпир?Где мы? Ҫӗршывӑн мӗнле пиллӗхлӗ кӗтесне илсе ҫитерчӗ пире Обломов тӗлӗкӗ? В какой благословенный уголок земли перенес нас сон Обломова? Мӗнле тӗлӗнмелле ҫӗршыв ку? Что за чудный край!

Чӑнах ӗнтӗ, унта тинӗссем, ҫӳлӗ тусем, чул тусемпе тӗпсӗр ҫырмасем, сӗм вӑрмансем те ҫук — пысӑк, тискер, тӗксӗм япаласем пачах нимӗн те ҫук.Нет, правда, там моря, нет высоких гор, скал и пропастей, ни дремучих лесов — нет ничего грандиозного, дикого и угрюмого.

Мӗне кирлӗ-ха тата ҫав тискер те пысӑк япаласем?Да и зачем оно, это дикое и грандиозное? Сӑмахран — тинӗс? Море, например? Ҫӑва патне! Бог с ним! Вӑл ҫынна хурлантарать ҫеҫ: ун ҫине пӑхсан йӗрес килет. Оно наводит только грусть на человека: глядя на него, хочется плакать. Тем анлӑш сарӑлса выртакан шыва курсан, чӗре шикленет, вӗҫӗ-хӗррисӗр пӗр евӗрлӗ тавралӑха пӑхса ывӑннӑ куҫа ним ҫине пӑхсан та кантараймастӑн. Сердце смущается робостью перед необозримой пеленой вод, и не на чем отдохнуть взгляду, измученному однообразием бесконечной картины. Тӑвӑллӑ хумсем ахӑрни, кӗмсӗртетни хавшак хӑлхана ачашламасть: вӗсем тӗнче пуҫланнӑранпах хӑйсен ӑнланса илмелле мар пӗр кичем юррине тӑсаҫҫӗ; вӑл кӗвӗре ҫав йынӑшӑвах, асап тӳсме пӳрнӗ хӑрушӑ чӗрчунӑн ӳпкевлӗ шавӗ, такамӑн усала систерекен хаяр сасси илтӗнсе тӑрать.Рев и бешеные раскаты валов не нежат слабого слуха: они всё твердят свою, от начала мира одну и ту же песнь мрачного и неразгаданного содержания; и все слышится в ней один и тот же стон, одни и те же жалобы будто обреченного на муку чудовища, да чьи-то пронзительные, зловещие голоса. Таврара кайӑксем чӗвӗлтетмеҫҫӗ; чӗмсӗр чарлансем ҫеҫ, айӑпа кӗнӗ пек, ҫыран хӗрринче салхуллӑн вӗҫсе ҫӳреҫҫӗ, шыв ҫийӗн явӑнаҫҫӗ. Птицы не щебечут вокруг; только безмолвные чайки, как осужденные, уныло носятся у прибрежья и кружатся над водой.

Ҫутҫанталӑкӑн хаяр шӑв-шавӗ умӗнче тискер кайӑк улани те вӑйсӑр, ҫын сасси те ниме тӑмасть.Бессилен рев зверя перед этими воплями природы, ничтожен и голос человека, Ҫын хӑй те пӗчӗк, халсӑр, вӑл анлӑ картинӑн вак-тӗвекӗсем хушшинче ним паллисӗр ҫухалса каять? и сам человек так мал, слаб, так незаметно исчезает в мелких подробностях широкой картины! Тен, ҫавӑнпа та ҫынна тинӗс ҫине пӑхса тӑма йывӑр пулӗ. От этого, может быть, так и тяжело ему смотреть на море.

Ҫӑва патне ӑна, тинӗсне!Нет, Бог с ним, с морем! Унӑн шӑплӑхӗ те, вӑл чӗмсӗррӗн сарӑлса выртни те чӗрере ырӑ туйӑм ҫуратмасть; анлӑ шыв кӑштах палӑрмалла чӳхенсе выртнинче те этем пурпӗрех ҫав вӗҫӗ-хӗррисӗр вӑя курать, ҫав вӑй халь тӗлӗрет пулин те, вӑхӑтран вӑхӑта ҫыннӑн мӑнаҫлӑ кӑмӑлӗнчен хаяр мӑшкӑлласа кулать, унӑн хӑюллӑ шухӑшӗсене, ӗҫӗсене, тӑрӑшнине пӗтӗмпех ҫав тери тарӑн путарса хурать. Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного чувства в душе: в едва заметном колебании водяной массы человек все видит ту же необъятную, хотя и спящую силу, которая подчас так ядовито издевается над его гордой волей и так глубоко хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.

Тусемпе тӗпсӗр ҫырмасене те ҫынна савӑнтарма туман.Горы и пропасти созданы тоже не для увеселения человека. Вӗсем, чӗрнисемпе шӑлӗсене кӑтартса ҫын ҫинелле ыткӑнакан тискер кайӑксем пекех, хаяр та усал; вӗсем пирӗн ҫӗрӗшнӗ несӗле ҫав тери уҫҫӑн аса илтереҫҫӗ тата пирӗн пурнӑҫа хӑрушлӑхра тытса тӑраҫҫӗ. Они грозны, страшны, как выпущенные и устремленные на него когти и зубы дикого зверя; они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат в страхе и тоске за жизнь. Унта, чул тусемпе тӗпсӗр ҫырмасем ҫийӗнче, тӳпе те ҫынсенчен тарса хӑпарнӑ пекех инҫетре, вӗҫӗ-хӗррисӗр пек туйӑнать. И небо там, над скалами и пропастями, кажется таким далеким и недосягаемым, как будто оно отступилось от людей.

Пирӗн паттӑр сасартӑк килсе лекнӗ лӑпкӑ ҫӗршыв пӗрре те ун пек мар.Не таков мирный уголок, где вдруг очутился наш герой.

Пӗлӗт унта пачах урӑхла, ҫӗр ҫывӑхнерех лӑпчӑннӑн туйӑнать, анчах аҫа-ҫиҫӗм вӑйлӑрах ҫаптӑр тесе мар, ҫӗре юратса, ӑна хытӑрах ыталаса илессишӗн кӑна пулӗ: вӑл суйласа илнӗ кӗтесе, тӗрлӗ хуйхӑ-суйхӑран сыхлама тесе, атте-анне ҫурчӗн шанчӑклӑ ҫивиттийӗ евӗр хупласа тӑрать.Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать сильнее стрелы, а разве только чтоб обнять ее покрепче, с любовью: оно распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод.

Унта хӗвел ҫур ҫула яхӑн хӗртсе ҫутатать, кайран та унран сасартӑк пӑрӑнса каймасть, ирӗксӗррӗн, хӑй юратнӑ вырӑна тата тепӗр икӗ хутчен ҫаврӑнса килсе, ӑна кӗркунне те, асар-писер ҫанталӑкра, уяр та ӑшӑ кун парнелесшӗн пулнӑ пек туйӑнать.Солнце там ярко и жарко светит около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, точно нехотя, как будто оборачивается назад взглянуть еще раз или два на любимое место и подарить ему осенью, среди ненастья, ясный, теплый день.

Тусем унта таҫта лере ӳссе ларнӑ хӑрушӑ, чуна шиклентерекен тусен мӗлкисем пек ҫеҫ туйӑнаҫҫӗ.Горы там как будто только модели тех страшных где-то воздвигнутых гор, которые ужасают воображение. Ҫав вашӑк сӑртсен тӑрӑхӗсем ҫинчен ҫурӑмпа ларса е выртса шуххӑн ярӑнса анма, хӗвел тухнине пӑхса, шухӑшласа тӑма кӑмӑллӑ. Это ряд отлогих холмов, с которых приятно кататься, резвясь, на спине или, сидя на них, смотреть в раздумье на заходящее солнце.

Хаваслӑн та ашкӑнчӑклӑн выляса ҫырма юхать; вӑл пӗр тӗлте тем анлӑш сарӑлса пӗве пулать, тепӗр тӗлте ансӑрланса малалла ыткӑнать е, шухӑша кайнӑн, аран-аран кӑна вӗтӗ чулсем ҫийӗн шӑвать, айккинелле шухӑ пӗчӗк ҫырмасем уйӑрса ярать; вӗсем шӑнкӑртатнӑ чухне тутлӑн тӗлӗретӗн.Река бежит весело, шаля и играя; она то разольется в широкий пруд, то стремится быстрой нитью, или присмиреет, будто задумавшись, и чуть-чуть ползет по камешкам, выпуская из себя по сторонам резвые ручьи, под журчанье которых сладко дремлется.

Пӗтӗм ҫӗршыв вунпилӗк е ҫирӗм ҫухрӑма йӗри-таврах савӑнӑҫлӑ, кулса тӑракан илемлӗхпе сарӑлса выртать.Весь уголок верст на пятнадцать или на двадцать вокруг представлял ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей. Ҫап-ҫутӑ ялтӑртатса юхакан ҫырман хӑйӑрлӑ сӗвек ҫыранӗсем, сӑрт ҫинчен пуҫласа шыв патне ҫитиех анакан вӗтӗ тӗмесем, кукӑр-макӑр тарӑн вар, ун тӗпӗнчи пӗчӗкҫӗ юханшыв, хурӑн кати — ҫаксем пурте ятарласах пӗрне теприн ҫумне майлаштарса хурса, ӑҫтан ӳкернӗ картина пек туйӑнаҫҫӗ. Песчаные и отлогие берега светлой речки, подбирающийся с холма к воде мелкий кустарник, искривленный овраг с ручьем на дне и березовая роща — все как будто было нарочно прибрано одно к одному и мастерски нарисовано.

Тӗрлӗрен пӑлханусемпе тертленсе пӗтнӗ е тертсене пачах пӗлмен чӗре, ҫак пурте маннӑ ҫӗршывра пытанса, никам пӗлмен телейпе пурӑнасшӑн ҫунать.Измученное волнениями или вовсе не знакомое с ними сердце так и просится спрятаться в этот забытый всеми уголок и жить никому не ведомым счастьем. Унта пурте сана канлӗх сунаҫҫӗ, вӑрӑм ӗмӗрне ҫӳҫӳ кӑвакаричченех пурӑнса ирттерме, сисӗнкӗсӗр, ыйхӑ евӗрле вилӗмпе вилме сунаҫҫӗ. Все сулит там покойную, долговременную жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную смерть.

Ҫулталӑк хушши унта тӗрӗс те лӑпкӑн иртсе пырать.Правильно и невозмутимо совершается там годовой круг.

Календарь кӑтартнӑ пекех, март уйӑхӗнче ҫуркунне ҫитет, сӑртсем ҫинчен пӑтранчӑк шыв юхма тытӑнать, ҫӗр ӑшӑнса пӑспа мӑкӑрланма пуҫлать; хресчен кӗрӗк пиншакне хывса, кӗпе вӗҫҫӗн урама тухать, вара аллисене куҫӗ тӗлне тытать те чылайччен хӗвел ҫине савӑнса пӑхать, киленсе кайсах хулпуҫҫине сиктеркелет; унтан кулленхи ӗҫе хатӗрленсе, ӳпӗнтерсе хунӑ урапине пӗр туртинчен е тепӗр туртинчен тытса туртать, е сухапуҫне пӑхса тухса, урипе тапса илет.По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.

Ҫуркунне кӗтмен ҫӗртен ҫил-тӑмансем пулмаҫҫӗ, вӗсем уй-хирсене витсе хумаҫҫӗ, юр хӳсе лартса йывӑҫсене хуҫмаҫҫӗ.Не возвращаются внезапные вьюги весной, не засыпают полей и не ломают снегом деревьев.

Хӗл, пырса перӗнме ҫук сивӗ кӑмӑллӑ пике пек, вӑхӑтлӑ килекен ӑшӑччен хӑй кӑмӑлне чарса тӑрать; ӑнсӑртран ӑшӑткаласа виртлемест, халиччен илтмен сивӗсемпе ҫынна авса пӑрахмасть; пурте кулленхи ҫутҫанталӑкӑн палӑртса хунӑ тивӗҫлӗ йӗркипе пулса пырать.Зима, как неприступная, холодная красавица, выдерживает свой характер вплоть до узаконенной поры тепла; не дразнит неожиданными оттепелями и не гнет в три дуги неслыханными морозами; все идет обычным, предписанным природой общим порядком.

Ноябрь уйӑхӗнче юр ҫума, сивӗтме пуҫлать, кӑшарни тӗлне ҫав тери хаярланса ҫитет, хресчен вара минутлӑха пӳртрен тухать те тем тесен те сухалне паспа шуратса каялла кӗрет; февральте вара ҫывхаракан ҫуркуннен ҫемҫе шӑршине сисӗмлӗ сӑмса туйма пуҫлать.В ноябре начинается снег и мороз, который к Крещенью усиливается до того, что крестьянин, выйдя на минуту из избы, воротится непременно с инеем на бороде; а в феврале чуткий нос уж чувствует в воздухе мягкое веянье близкой весны.

Анчах ҫулла, ҫулла уйрӑммӑнах хавхалантарать ҫак ҫӗршывра.Но лето, лето особенно упоительно в том краю. Унта уҫӑ та типӗ, лимонпа лавр шӑршиллӗ сывлӑш мар, хырпа ҫӗмӗрт тата эрӗм шӑршиллӗ сывлӑш тӑрать; унта кунсем уяр, хӗвел хӗртет, анчах ҫунтармасть, виҫӗ уйӑх тенӗ пек тӳпере пӗр татӑк пӗлӗт те курӑнмасть. Там надо искать свежего, сухого воздуха, напоенного — не лимоном и не лавром, а просто запахом полыни, сосны и черемухи; там искать ясных дней, слегка жгучих, но не палящих лучей солнца и почти в течение трех месяцев безоблачного неба.

Уяр кунсем пуҫланса кайсан, виҫӗ-тӑватӑ эрнене пыраҫҫӗ; унта каҫ кӳлӗм те ӑшӑ, ҫӗрле те пӑчӑ.Как пойдут ясные дни, то и длятся недели три-четыре; и вечер тепел там, и ночь душна. Тӳпери ҫӑлтӑрсем ҫав тери кӑмӑллӑн, туслӑн куҫ хӗсеҫҫӗ. Звезды так приветливо, так дружески мигают с небес.

Ҫумӑр пуҫланать-и — мӗн тери сиплӗ те усӑллӑ ҫуллахи ҫумӑр!Дождь ли пойдет — какой благотворный летний дождь! Вӑйлӑн та хӑвӑрт тӑкса ярать те, кӗтмен ҫӗртен савӑннипе макӑракан ҫынӑн шултра ӑшӑ куҫҫуль пек, хаваслӑн сиккелеме тытӑнать; ҫумӑр чарӑнтӑр ҫеҫ — хӗвел каллех ӑшӑ куллипе юратса пӑхать, уй-хирсемпе сӑрт айккисене типӗтет, вара каллех мӗнпур ҫӗршыв хӗвеле хирӗҫ телейлӗн кулать. Хлынет бойко, обильно, весело запрыгает, точно крупные и жаркие слезы внезапно обрадованного человека; а только перестанет — солнце уже опять с ясной улыбкой любви осматривает и сушит поля и пригорки; и вся страна опять улыбается счастьем в ответ солнцу.

Хӗпӗртесе саламлать хресчен ҫумӑра.Радостно приветствует дождь крестьянин: — Ҫумӑр йӗпетет, хӗвел типӗтет! — тет вӑл, чашлатса ҫӑвакан ӑшӑ ҫумӑр айӗнче питне, хулпуҫҫине, ҫурӑмне лӳшкентерсе. «Дождичек вымочит, солнышко высушит!» — говорит он, подставляя с наслаждением под теплый ливень лицо, плечи и спину.

Аслатиллӗ ҫумӑрсем хӑрушӑ мар унта, усӑллӑ ҫеҫ: яланах палӑртса хунӑ вӑхӑтра пулаҫҫӗ вӗсем, халӑх хушшинче ҫӳрекен сӑмаха мантарасшӑн пулман евӗрлӗ, юри тенӗ пекех, Илен кунне манмаҫҫӗ.Грозы не страшны, а только благотворны там бывают постоянно в одно и то же установленное время, не забывая почти никогда Ильина дня, как будто для того, чтоб поддержать известное предание в народе. Аҫа ҫапнин вӑйӗ те, шучӗ те, унти пӗтӗм ҫӗршыв валли хыснаран пӗр ҫулталӑк хушшине электричество виҫсе панӑ пекех, кашни ҫулах иртнӗ ҫулхи чухлӗ пулнӑ туйӑнать. И число и сила ударов, кажется, всякий год одни и те же, точно как будто из казны отпускалась на год на весь край известная мера электричества.

Хӑрушӑ ҫил-тӑвӑлсем пулни те, аркатса-ҫӗмӗрсе пӗтерни те илтӗнмест ҫав ҫӗршывра.Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю.

Турӑ пилленӗ ҫак кӗтесре мӗнле те пулин ҫавнашкал ӗҫсем пулса иртни ҫинчен никамӑн та, нихҫан та хаҫатсенче вулама тӗл килмен.В газетах ни разу никому не случилось прочесть чего-нибудь подобного об этом благословенном Богом уголке. Тата Марина Кулькова ятлӑ тӑлӑх арӑм, ҫирӗм сакӑр ҫула ҫитнӗскер, пӗр харӑсах тӑватӑ ача ҫуратса паман пулсан, нихҫан та, нимӗн те пичетлемен пулӗччӗҫ, ҫак ҫӗршыв ҫинчен илтмен те пулӗччӗҫ; анчах кун пирки мӗнле пулсан та шарламасӑр тӑма май килмен. И никогда бы ничего и не было напечатано, и не слыхали бы про этот край, если б только крестьянская вдова Марина Кулькова, двадцати восьми лет, не родила зараз четырех младенцев, о чем уже умолчать никак было нельзя.

Ҫак ҫӗршыва турӑ Египет чирӗпе те, ахаль чирсемпе те тертлентермест.Не наказывал Господь той стороны ни египетскими, ни простыми язвами. Унта пурӑнакансенчен никам та пӗлӗт ҫинчи усала систерекен паллӑсене те, вут ҫӑмхисене те, сасартӑк тӗнче тӗттӗмленнине те курман, курнине те астумасть, унта наркӑмӑшлӑ ҫӗленсем ӗрчемеҫҫӗ; саранча вӗҫсе ҫитеймест; хытӑ мӗкӗрекен арӑслансем те, тигрсем те, упасемпе кашкӑрсем те пулмаҫҫӗ, мӗншӗн тесен унта вӑрмансем ҫук. Никто из жителей не видал и не помнит никаких страшных небесных знамений, ни шаров огненных, ни внезапной темноты; не водится там ядовитых гадов; саранча не залетает туда; нет ни львов рыкающих, ни тигров ревущих, ни даже медведей и волков, потому что нет лесов. Уй-хирсем тӑрӑх, ялсем тӑрӑх яланах кавлекен ӗнесем, макӑракан сурӑхсем, кӑтиклекен чӑхсем ҫеҫ тем чухлӗн ҫӳреҫҫӗ. По полям и по деревне бродят только в обилии коровы жующие, овцы блеющие и куры кудахтающие.

Поэт е ӗмӗтленекен ҫын кӑмӑллӑ пулнӑ пулӗччӗ-ши ҫак лӑпкӑ кӗтесӗн ҫутҫанталӑкӗпе, ӑна турӑ пӗлет.Бог знает, удовольствовался ли бы поэт или мечтатель природой мирного уголка. Ҫав господасем, паллах ӗнтӗ, уйӑх ҫине пӑхса ларма тата шӑпчӑк юрланине итлеме юратаҫҫӗ. Эти господа, как известно, любят засматриваться на луну да слушать щелканье соловьев. Кӑмӑла кайма тӑрӑшакан уйӑх, шупка сарӑ пӗлӗтпе пӗркенсе, йывӑҫ турачӗсем хушшинче вӑрттӑн шунине е хӑйне кӑмӑллакансен куҫӗсене кӗмӗл тӗслӗ пайӑркисемпе йӑмӑхтарнине юратаҫҫӗ вӗсем. Любят они луну-кокетку, которая бы наряжалась в палевые облака да сквозила таинственно через ветви дерев или сыпала снопы серебряных лучей в глаза своим поклонникам.

Ҫак ҫӗршывра вара уйӑх тени мӗн иккенне те пӗлмеҫҫӗ, — пурте ӑна уйӑх теҫҫӗ.А в этом краю никто и не знал, что за луна такая, — все называли ее месяцем. Вӑл ялсемпе уй-хирсем ҫине темле ыррӑн, туллин пӑхать тата ҫап-ҫутӑ пуличчен тасатнӑ пӑхӑр таз еверлӗ курӑнать. Она как-то добродушно, во все глаза смотрела на деревни и поле и очень походила на медный вычищенный таз.

Поэт ун ҫине кӑлӑхах хавхаланса пӑхнӑ пулӗччӗ: вӑл та поэт ҫине, хула ҫапкаланчӑкӗ хӗрӳллӗн те илемлӗн пӑхнине хирӗҫ ялти чӑмӑр питлӗ пике пӑхнӑ пек пӗр хумханмасӑр пӑхнӑ пулӗччӗ.Напрасно поэт стал бы глядеть восторженными глазами на нее: она так же бы простодушно глядела и на поэта, как круглолицая деревенская красавица глядит в ответ на страстные и красноречивые взгляды городского волокиты.

Ҫак ҫӗршывра, йывӑҫ сулхӑнӗсемпе роза тӗмӗсем ҫукран пулӗ, шӑпчӑксен юррисене те илтейместӗн, анчах ун вырӑнне мӗн чухлӗ путене унта!Соловьев тоже не слыхать в том краю, может быть оттого, что не водилось там тенистых приютов и роз; но зато какое обилие перепелов! Ҫулла тырӑ вырнӑ чухне, ача-пӑчасем вӗсене алӑпах тытаҫҫӗ. Летом, при уборке хлеба, мальчишки ловят их руками.

Апла пулин те, путене ашне тутлӑ апат-ҫимӗҫ вырӑнне шутламаҫҫӗ унта — ҫук, ҫакнашкал ирсӗрленни ҫав ҫӗршывра пурӑнакансен йӑлине кӗмест: путене — апатра усӑ курмалли кайӑк мар.Да не подумают, однако ж, чтоб перепела составляли там предмет гастрономической роскоши, — нет, такое развращение не проникло в нравы жителей того края: перепел — птица, уставом в пищу не показанная. Вӑл унти ҫынсене илемлӗ авӑтса килентерет: ҫавӑнпа та ӗнтӗ, кашни килте тенӗ пекех, ҫипрен тунӑ читлӗхре путене усраҫҫӗ. Она там услаждает людской слух пением: оттого почти в каждом дому под кровлей в нитяной клетке висит перепел.

Поэтӑн тата ӗмӗтленме юратакан ҫыннӑн ҫак сӑпайлӑ та ансат пурнӑҫлӑ вырӑнта та кӑмӑлӗсем тулман пулӗччӗҫ.Поэт и мечтатель не остались бы довольны даже общим видом этой скромной и незатейливой местности. Вӗсем унта Швейцаринчи е Шотлӑндири евӗрлӗ мӗнле те пулин каҫа курайман пулӗччӗҫ: ҫав ҫӗршывсенче пӗтӗм ҫутҫанталӑк — вӑрман та, шыв та, хӳшӗсен стенисем те, хӑйӑр сӑрчӗсем те — пурте тӗксӗм хӗрлӗ ҫутӑпа ҫуннӑн ялтӑртатса тӑраҫҫӗ; пӗр-пӗр Ледипе пӗрле мӗнле те пулин ҫурт-йӗр ишӗлчӗкӗсем патӗнче уҫӑлса ҫӳренӗ хыҫҫӑн кукӑр-макӑр хӑйӑрлӑ ҫулпа тӗреклӗ замока васкакан юланутлӑ арҫынсен мӗлкисем ҫав тӗксӗм хӗрлӗ тӗс ҫинче яр-уҫҫӑнах палӑрса тӑраҫҫӗ; замокра вӗсене Вальтер Скотт пирӗн асра хӑварнӑ нумай картинӑсем кӗтеҫҫӗ — икӗ роза хушшинче пулса иртнӗ вӑрҫӑ ҫинчен аслашшӗ каласа пани, хир качаки ашӗнчен пӗҫернӗ каҫхи апат тата лютня каласа ҫамрӑк мисс юрласа панӑ баллада. Не удалось бы им там видеть какого-нибудь вечера в швейцарском или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и вода, и стены хижин, и песчаные холмы — все горит точно багровым заревом; когда по этому багровому фону резко оттеняется едущая по песчаной извилистой дороге кавалькада мужчин, сопутствующих какой-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих в крепкий замок, где их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза на ужин да пропетая молодою мисс под звуки лютни баллада — картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта.

Ҫук, ун пекки нимӗн те ҫук пирӗн таврара.Нет, этого ничего не было в нашем краю.

Мӗн тери шӑплӑх ҫав таврара вырнаҫнӑ виҫӗ-тӑватӑ ялта!Как все тихо, все сонно в трех-четырех деревеньках, составляющих этот уголок! Вӗсем пӗр-пӗринчен ҫывӑхра лараҫҫӗ тата хӑватлӑ алӑ ӑнсӑртран пӑрахнипе тӗрлӗ еннелле сапаланса кайнӑ пек туйӑнаҫҫӗ, — вӗсем ку тарана ҫитиех ҫавнашкал юлнӑ. Они лежали недалеко друг от друга и были как будто случайно брошены гигантской рукой и рассыпались в разные стороны, да так с тех пор и остались.

Пӗр пӳрт типӗ ҫырман чӑнкӑ ҫыранӗ хӗррине мӗнле пырса лекнӗ, ӗлӗк-авалтанпах хӑрах енӗпе виҫӗ чарак ҫине таянса, сывлӑшра ҫакӑнса тарать.Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями. Виҫӗ-тӑватӑ сыпӑк ӑру унта лӑпкӑн та, телейлӗн пурӑнса ирттернӗ. Три-четыре поколения тихо и счастливо прожили в ней.

Чӑх-чӗппе кӗме те хӑрушӑ пек туйӑнать ҫав пӳрте, анчах унта маччана шӑнӑҫайми ҫӳлӗ те тӗреклӗ арҫын, Онисим Суслов, хӑйӗн арӑмӗпе пурӑнать.Кажется, курице страшно бы войти в нее, а там живет с женой Онисим Суслов, мужчина солидный, который не уставится во весь рост в своем жилище.

Онисим пӳртне кашниех кӗме пултараймасть; тен, пыракан ҫын ҫав пӳрте умӗпе хӑна енне, хыҫӗпе вӑрман енне ҫаврӑнса тӑма ыйтсан ҫеҫ кӗме пултарӗ.Не всякий и сумеет войти в избу к Онисиму; разве только что посетитель упросит ее стать к лесу задом, а к нему передом.

Крыльци типӗ ҫырма ҫийӗн ҫакӑнса тӑрать, ҫавӑнпа та ун ҫине ярса пусас тесен, хӑрах алӑпа курӑкран тытмалла, тепринпе — пӳрт ҫивиттинчен, унтан тӳрех крыльца ҫине ярса пусмалла.Крыльцо висело над оврагом, и, чтоб попасть на крыльцо ногой, надо было одной рукой ухватиться за траву, другой за кровлю избы и потом шагнуть прямо на крыльцо.

Тепӗр пӳрт, чӗкеҫ йӑви пек, ту айккине ҫыпӑҫса ларнӑ; унтах тата виҫӗ пӳрт юнашар лараҫҫӗ, иккӗшӗ вара типӗ ҫырма тӗпнех вырнаҫнӑ.Другая изба прилепилась к пригорку, как ласточкино гнездо; там три очутились случайно рядом, а две стоят на самом дне оврага.

Ялта шӑп, пурне те ыйхӑ пуснӑ; сас-чӗвӗсӗр ларакан пӳртсене яриех уҫса пӑрахнӑ; пӗр чӗрӗ чун та курӑнмасть; пӑчӑ сывлӑшра шӑнасем ҫеҫ кӗтӗвӗ-кӗтӗвӗпе сӗрлесе вӗҫеҫҫӗ.Тихо и сонно все в деревне: безмолвные избы отворены настежь; не видно ни души; одни мухи тучами летают и жужжат в духоте.

Пӳрте кӗрсен хыттӑн кӑшкӑрса чӗнни те кӑлӑхах пулать: никам та хирӗҫ чӗнмест; хӑшпӗр пӳртре ҫеҫ пӗр-пӗр чирлӗ карчӑк, хӑйӗн ӗмӗрне кӑмака ҫинче пурӑнса ирттерекенскер, хыттӑн ӳсӗрсе сас парать е тата хӑмапа пӳлсе хунӑ пӳлӗмрен вӑрӑм ҫӳҫлӗ, ҫара уран ача пӗр кӗпе вӗҫҫӗн тухать те килнӗ ҫын ҫине ним шарламасӑр тинкерсе пӑхать, унтан каллех именчӗклӗн тарса пытанать.Войдя в избу, напрасно станешь кликать громко: мертвое молчание будет ответом: в редкой избе отзовется болезненным стоном или глухим кашлем старуха, доживающая свой век на печи, или появится из-за перегородки босой длинноволосый трехлетний ребенок, в одной рубашонке, молча, пристально поглядит на вошедшего и робко спрячется опять.

Уй-хирте ҫавнашкалах шӑплӑх; хӑшпӗр тӗлте ҫеҫ, хӗвел пӗҫертекен хура пусӑра, хресчен, сухапуҫӗ ҫине ӳпӗнсе, чӑм тара ӳксе, кӑткӑ пек, пӗр вырӑнта чакаланать.Та же глубокая тишина и мир лежат и на полях; только кое-где, как муравей, гомозится на черной ниве палимый зноем пахарь, налегая на соху и обливаясь потом.

Шӑплӑх, сирсе те сирейми лӑпкӑлӑх ку ҫӗршыври ҫынсен йӑлинче те пур.Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах людей в том краю. Ҫаратни те, ҫынна вӗлерни те ҫавнашкал ытти хӑрушӑ ӗҫсем те пулса иртмеҫҫӗ унта; кӑмӑл вӑйлӑн туртни те, хуйхӑллӑ ӗҫсем те вӗсен чӗрине пӑшӑрхантармаҫҫӗ. Ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей не бывало там; ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали их.

Мӗнле кӑмӑл туртӑмӗсемпе хӑюллӑ ӗҫсем пӑлхатма пултарнӑ-ха вӗсене?И какие бы страсти и предприятия могли волновать их? Унта кашниех хӑйне пӗлет. Всякий знал там самого себя. Ҫав ҫӗршывра пурӑнакансем ытти ҫынсенчен аякра тӑраҫҫӗ. Обитатели этого края далеко жили от других людей. Ҫывӑхри ялсем тата уезд хули унтан ҫирӗм пилӗк-вӑтӑр ҫухрӑмра вырнаҫнӑ. Ближайшие деревни и уездный город были верстах в двадцати пяти и тридцати.

Кашни ҫулах паллӑ вӑхӑтра хресченсем Атӑл хӗрринчи пристане тырӑ турттараҫҫӗ, — вӑл вӗсемшӗн Колхида тата Геркулес Юписем вырӑнӗнче пулнӑ, — тата хӑшпӗрисем ҫулталӑкра пӗрре ярмаркӑна каяҫҫӗ те, урӑх ниҫта та пулмаҫҫӗ.Крестьяне в известное время возили хлеб на ближайшую пристань к Волге, которая была их Колхидой и Геркулесовыми Столпами, да раз в год ездили некоторые на ярмарку, и более никаких сношений ни с кем не имели.

Вӗсем хӑйсемшӗн ҫеҫ тӑрӑшаҫҫӗ, никамӑн интересӗсемпе те пурӑнмаҫҫӗ.Интересы их были сосредоточены на них самих, не перекрещивались и не соприкасались ни с чьими.

Хӑйсенчен сакӑрвунӑ ҫухрӑмра «кӗпӗрне», урӑхла каласан, кӗпӗрне хули пуррине вӗсем пӗлеҫҫӗ; анчах хӑшпӗрисем ҫеҫ унта кайкаласа килнӗ; унтан инҫерех, лере, Саратов, Нижний хулисем пуррине пӗлеҫҫӗ, Мускав тата Питӗр пуррине, Питӗр леш енче французсем е нимӗҫсем пурӑннине пӗлеҫҫӗ, лерелле вара вӗсемшӗн, ӗлӗк-авалхи ҫынсенни пек, тӗттӗм тӗнче, аҫтахасем, икӗ пуҫлӑ ҫынсем, улӑпсем пурӑнакан паллӑ мар ҫӗршывсем пур пек туйӑнать; унтан тӗксӗм тӗнче пуҫланать те, юлашкинчен, ҫӗр чӑмӑрне ҫӗклесе тӑракан пулӑ патне ҫитсен, вӗҫленет.Они знали, что в восьмидесяти верстах от них была «губерния», то есть губернский город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там, Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак — и, наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю.

Вӗсен ҫӗршывӗ урлӑ иртсе ҫӳрекенсем ҫук, ҫавӑнпа та ҫут тӗнчере мӗн пулса иртнине пӗлтерекен хыпарсене те вӗсем илтмеҫҫӗ: йывӑҫ савӑт-сапа турттаракансем вӗсенчен ҫирӗм ҫухрӑмра кӑна пурӑнаҫҫӗ, анчах кусем те вӗсенчен ытлашши пӗлмеҫҫӗ.И как уголок их был почти непроезжий, то и неоткуда было почерпать новейших известий о том, что делается на белом свете: обозники с деревянной посудой жили только в двадцати верстах и знали не больше их. Вӗсен пурнӑҫне те нимӗнпе танлаштарса пӑхма ҫук: лайӑх пурӑнаҫҫӗ-и вӗсем, начар-и; пуян-и вӗсем, чухӑн-и; ыттисен мӗн пуррине тупма кирлӗ-и вӗсен, кирлӗ мар-и.
Урӑхла пулман та, пулма та пултараймасть, ыттисем те шӑпах ҫакнашкал пурӑнӑҫпа пурӑнаҫҫӗ тесе шутланӑ телейлӗ ҫынсем, урӑхла пурӑнсан ҫылӑх пуласса шанса тӑнӑ. Не с чем даже было сличить им своего житья-бытья: хорошо ли они живут, нет ли; богаты ли они, бедны ли; можно ли было чего еще пожелать, что есть у других.
Счастливые люди жили, думая, что иначе и не должно и не может быть, уверенные, что и все другие живут точно так же и что жить иначе — грех.

Ыттисем мӗнле те пулин урӑхла — акса, пуҫтарса, тыррине сутса пурӑнаҫҫӗ, тесе каласа парсан — вӗсем ӗненмен пулӗччӗҫ.Они бы и не поверили, если б сказали им, что другие как-нибудь иначе пашут, сеют, жнут, продают. Мӗнле хӗрӳ туйӑмсемпе пӑшӑрханусем пулма пултарнӑ-ха вӗсен? Какие же страсти и волнения могли быть у них?

Вӗсен, ытти ҫынсенни пекех, хӑйсен хуйхи-суйхисем те, ҫитменлӗхӗсем те, хырҫӑ-марҫӑсемпе куланайсем тӳлесси те, юлхавлӑхпа ыйхӑ та пулнӑ; анчах ҫаксем пурте вӗсемшӗн йӳне ларнӑ, чунӗсене пӑлхатман.У них, как и у всех людей, были и заботы и слабости, взнос подати или оброка, лень и сон; но все это обходилось им дешево, без волнений крови.

Юлашки пилӗк ҫул хушшинче темиҫе ҫӗр чунтан ӑнсӑртран, ирӗксӗр вилӗмпе мар, вӑхӑчӗ ҫитнипе те никам та вилмен.В последние пять лет из нескольких сот душ не умер никто, не то что насильственною, даже естественною смертью.

Кам та пулин ватлӑхпа е мӗнле те пулин вӑрӑма пыракан чирпе ӗмӗрлӗхех куҫне хупнӑ пулсан, унти ҫынсем кайран та ҫакнашкал сайра пулакан ӗҫ пирки чылайччен тӗлӗнсе пурӑнаҫҫӗ.А если кто от старости или от какой-нибудь застарелой болезни и почил вечным сном, то там долго после того не могли надивиться такому необыкновенному случаю.

Ҫав вӑхӑтрах, акӑ, сӑмахран, Тарас тимӗрҫ ҫӗр мунчара вӗри ҫапӑннипе кӑштах вилсе кайманнинчен, ӑна шывпа сапса тӑна кӗртмелле пулнинчен вӗсем кӑшт та тӗлӗнмен.Между тем им нисколько не показалось удивительно, как это, например, кузнец Тарас чуть было собственноручно не запарился до смерти в землянке, до того, что надо было отливать его водой.

Закона хирӗҫле ӗҫсенчен пӗр усал япала час-часах пулкаланӑ унта: пахчасенчен пӑрҫа, кишӗр-ҫарӑк вӑрланӑ, пӗррехинче вара сасартӑк икӗ сысна ҫурипе пӗр чӑх ҫухалнӑ, ҫак ӗҫ пӗтӗм яла тӗлӗнтернӗ, вара пурте пӗр саслӑн: ҫакна иртнӗ кунхине йывӑҫ савӑт-сапа тиесе ярмаркӑна каякансем ял витӗр иртнӗ чухне вӑрланӑ, тесе йышӑннӑ.Из преступлений одно, именно: кража гороху, моркови и репы по огородам, было в большом ходу, да однажды вдруг исчезли два поросенка и курица — происшествие, возмутившее весь околоток и приписанное единогласно проходившему накануне обозу с деревянной посудой на ярмарку. Пӗтӗмпе илсен, ҫакнашкал ӑнсӑртлӑхсем сайра хутра ҫеҫ пулкаланӑ. А то вообще случайности всякого рода были весьма редки.

Пӗррехинче тата ял хӗрринчи канавра, кӗпер патӗнче, пӗр ҫынна тупнӑ, ку вӑл ял витӗр хулана иртекен эртельтен юлнӑскер пулнӑ пулас.Однажды, впрочем, еще найден был лежащий за околицей, в канаве, у моста, видно, отставший от проходившей в город артели человек.

Ӑна малтан ача-пӑчасем асӑрхаса илнӗ те, сехӗрленсе ӳксе, хӑйсем канавра темле тухатмӑш е ҫӗлен выртнине курни ҫинчен каласа панӑ тата: вӑл пирӗн хыҫҫӑн хӑваларӗ, кӑштах Кузькӑна хыпса ҫӑтмарӗ, тесе хушса хунӑ.Мальчишки первые заметили его и с ужасом прибежали в деревню с вестью о каком-то страшном змее или оборотне, который лежит в канаве, прибавив, что он погнался за ними и чуть не съел Кузьку.

Хӑюллӑрах мужиксем сенӗксемпе те пуртӑсемпе хӗҫпӑшалланса ушкӑнӗпех канав патне кайнӑ.Мужики, поудалее, вооружились вилами и топорами и гурьбой пошли к канаве.

— Ӑҫта каятӑр эсир? — чарнӑ вӗсене стариксем.— Куда вас несет? — унимали старики. — Е ӗнсӗрсем ҫирӗп-и? — Аль шея-то крепка? Мӗн кирлӗ сире? Чего вам? Ан тӗкӗнӗр: сире хӑваламаҫҫӗ-ҫке? Не замайте: вас не гонят.

Анчах мужиксем итлемен, вырӑна ҫитиччен аллӑ чалӑш юлсан хӑрушӑ япалана тӗрлӗ сасӑпа кӑшкӑрса чӗнме пуҫланӑ; вӗсене хирӗҫ чӗнекен пулман; вӗсем чарӑннӑ, унтан каллех малалла утма тытӑннӑ.Но мужики пошли и сажен за пятьдесят до места стали окликать чудовище разными голосами: ответа не было; они остановились; потом опять двинулись.

Канавра, пуҫне тӗме хӗрринелле таянтарса, пӗр мужик выртнӑ; ун ҫумӗнче михӗ тата икӗ мӑшӑр ҫӑпата ҫакнӑ алтуйи пулнӑ.В канаве лежал мужик, опершись головой в пригорок; около него валялись мешок и палка, на которой навешаны были две пары лаптей.

Мужиксем ун патне ҫывхарма та, ӑна тӗксе пӑхма та хӑюллӑх ҫитереймен.Мужики не решались ни подходить близко, ни трогать.

— Эй, эсӗ, тӑванӑм! — кӑшкӑрнӑ вӗсем черетпе, хӑшӗ ӗнсине, хӑшӗ ҫурӑмне хыҫкаласа.— Эй! Ты, брат! — кричали они по очереди, почесывая кто затылок, кто спину. — Мӗн ятлӑ эсӗ? — Как тебя звать? Эй, эсӗ! Эй, ты! Мӗн кирлӗ сана кунта? Что тебе тут?

Иртсе ҫӳрекен пуҫне ҫӗклес тесе хускалса илнӗ, анчах пултарайман: вӑл сывӑ мар е ҫав тери вӑйран кайнӑ пулас.Прохожий сделал движение, чтоб приподнять голову, но не мог: он, по-видимому, был нездоров или очень утомлен.

Пӗри ӑна сенӗкпе тӗртесшӗн пулнӑ.Один решился было тронуть его вилой.

Ан тӗкӗн, ан тӗкӗн! — кӑшкӑрса пӑрахнӑ нумайӑшӗ, — Вӑл мӗнлескерне ӑҫтан пӗлен: авӑ нимӗн те шарламасть: тен, мӗнле те пулин ҫавнашкалскер…— Не замай! Не замай! — закричали многие. – Почем знать, какой он; ишь не бает ничего; может быть, какой-нибудь такой… Ан тивӗр ӑна, ачасем! Не замайте его, ребята!

— Каяр, — тенӗ хашпӗрисем, — чӑн сӑмах, каяр: мӗне кирлӗ вӑл пире, кукка-и-мӗн?— Пойдем, — говорили некоторые, — право-слово, пойдем: что он нам, дядя, что ли? Унпа инкек ҫеҫ! Только беды с ним!

Вара пурте каялла, яла таврӑннӑ, унта таҫтан килнӗ ҫын выртнине, вӑл нимӗн те шарламаннине, турӑ пӗлет, вӑл унта мӗн тунине стариксене каласа панӑ…И все ушли назад, в деревню, рассказав старикам, что там лежит нездешний, ничего не бает, и Бог его ведает, что он там…

— Кунтисем мар пулсан, ан та тивӗр! — тенӗ чавсисене чӗркуҫҫисем ҫине хурса, тӑпрас ҫинче ларакан стариксем.— Нездешний, так и не замайте! — говорили старики, сидя на завалинке и положив локти на коленки. — Ан тив вырттӑр! — Пусть его себе! Кайса пӑхма та кирлӗ пулман! И ходить не по что было вам!

Обломов сасартӑк тӗлӗкре килсе лекнӗ ҫӗршыв ҫакнашкалскер пулчӗ ӗнтӗ.Таков был уголок, куда вдруг перенесся во сне Обломов.

Унта сапаланса ларакан виҫӗ е тӑватӑ ялтан пӗри Сосновка, тепри Вавиловка.Из трех или четырех разбросанных там деревень была одна Сосновка, другая Вавиловка, Вӗсем пӗринчен тепри пӗр ҫухрӑмра лараҫҫӗ. в одной версте друг от друга.

Сосновкӑна Вавиловка Обломовсен йӑхран йӑха куҫса пыракан ялсем пулнӑ, ҫавӑнпа та вӗсене иккӗшне пӗрле Обломовка тенӗ.Сосновка и Вавиловка были наследственной отчиной рода Обломовых и оттого известны были под общим именем Обломовки.

Сосновкӑра улпутӑн ҫурт-йӗрӗпе резиденцийӗ пулнӑ.В Сосновке была господская усадьба и резиденция. Сосновкӑран пӗр пилӗк ҫухрӑм яхӑнта Верхлева сали ларать, темиҫе пӳрт тӗрлӗ ҫӗрте сапаланса вырнаҫнӑ; ҫав сала та ӗлӗк-авал 0бломовсен пулнӑ, анчах тахҫанах урӑх алла куҫнӑ. Верстах в пяти от Сосновки лежало сельцо Верхлёво, тоже принадлежавшее некогда фамилии Обломовых и давно перешедшее в другие руки, и еще несколько причисленных к этому же селу кое-где разбросанных изб.

Ку ял пӗр пуян помещикӑн пулнӑ, вӑл хӑй именине нихҫан та килсе курман: имение нимӗҫ халӑхӗнчен тухнӑ управляющи йӗркелесе тӑнӑ.Село принадлежало богатому помещику, который никогда не показывался в свое имение: им заведовал управляющий из немцев.

Акӑ ӗнтӗ унти кӗтесӗн пӗтӗм географийӗ.Вот и вся география этого уголка.

Илья Ильич хӑйӗн пӗчӗкҫӗ вырӑнӗ ҫинче вӑранчӗ.Илья Ильич проснулся утром в своей маленькой постельке. Вӑл ҫичӗ ҫулта ҫеҫ-ха. Ему только семь лет. Вӑл кӑмӑллӑ, хавас. Ему легко, весело.

Мӗнле чиперкке вӑл, хӗп-хӗрлӗ, тулли!Какой он хорошенький, красненький, полный! Питҫӑмартийӗсем ҫап-ҫаврашка, тепӗр ашкӑнчӑк ачан юриех вӗрсе хӑпартсан та, ҫавӑн пек пулаймасть. Щечки такие кругленькие, что иной шалун надуется нарочно, а таких не сделает.

Няня вӑл вӑранасса кӗтет.Няня ждет его пробуждения. Вӑл ӑна чӑлха тӑхӑнтартасшӑн; Илья парӑнмасть, ашкӑнать, урисемпе тапкаланать; няня ӑна ҫавӑрса илет те, иккӗшӗ те ахӑлтатса кулаҫҫӗ. Она начинает натягивать ему чулочки; он не дается, шалит, болтает ногами; няня ловит его, и оба они хохочут.

Юлашкинчен, няня ӑна ура ҫине тӑратать; вӑл ӑна ҫӑвать, пуҫне тураса тирпейлет те амӑшӗ патне ертсе каять.Наконец удалось ей поднять его на ноги; она умывает его, причесывает головку и ведет к матери.

Тахҫанах вилнӗ амӑшне курсан, ӑна чунтан юратнипе, Обломов тӗлӗкре те хӗпӗртесе ӳкрӗ; унӑн, ыйхӑллӑскерӗн, куҫ хӑрпӑкӗсем айӗнчен икӗ тумлам ӑшӑ куҫҫуль хуллен пӑчӑртанса тухрӗ.Обломов, увидев давно умершую мать, и во сне затрепетал от радости, от жаркой любви к ней: у него, у сонного, медленно выплыли из-под ресниц и стали неподвижно две теплые слезы.

Амӑшӗ ӑна темиҫе хутчен хӗрӳллӗн чуптуса илет, унтан, унӑн куҫӗсем хӗрелмен-и тесе, шӑтарасла тинкерсе пӑхать; мӗн те пулин ыратмасть-и, тесе ыйтать; лӑпкӑ ҫывӑрчӗ-и, ҫӗрле вӑранмарӗ-и, ыйхӑ тӗлӗшпе тапкаланмарӗ-и, вӗри пусмарӗ-и, тесе няньӑран тӗпчесе пӗлет.Мать осыпала его страстными поцелуями, потом осмотрела его жадными, заботливыми глазами, не мутны ли глазки, спросила, не болит ли что-нибудь, расспросила няньку, покойно ли он спал, не просыпался ли ночью, не метался ли во сне, не было ли у него жару? Кайран алӑран ҫавӑтать те Обломова турӑшсем умне илсе каять. Потом взяла его за руку и подвела его к образу.

Унта амӑшӗ чӗркуҫленсе ларса, ачине аллипе ыталать те кӗлӗ сӑмахӗсене каласа пырать.Там, став на колени и обняв его одной рукой, подсказывала она ему слова молитвы.

Ача, нӳрлӗ сывлӑшпа сирень шӑрши кӗрекен чӳречерен пӑхса, амӑшӗ каланӑ сӑмахсене ӳркевлӗн каласа пырать.Мальчик рассеянно повторял их, глядя в окно, откуда лилась в комнату прохлада и запах сирени.

— Аннем, эпир паян уҫӑлса ҫӳреме каятпӑр-и? — сасартӑк ыйтать вӑл кӗлӗ вӑхӑтӗнчех.— Мы, маменька, сегодня пойдем гулять? — вдруг спрашивал он среди молитвы.

— Каятпӑр, чунӑм, — васкавлӑн каласа хурать амӑшӗ, куҫӗсене турӑшсем ҫинчен илмесӗр тата сӑмахсене каласа пӗтересшӗн васкаса.— Пойдем, душенька, — торопливо говорила она, не отводя от иконы глаз и спеша договорить святые слова.

Ача кӗлӗ сӑмахӗсене ун хыҫҫӑн ӳркевлӗн каласа пырать, анчах амӑшӗ пӗтӗм чӗререн кӗлтӑвать.Мальчик вяло повторял их, но мать влагала в них всю свою душу.

Унтан вӗсем ашшӗ патне, кайран — чей ӗҫме каяҫҫӗ.Потом шли к отцу, потом к чаю. Чей ӗҫнӗ чухне Обломов хӑйсем патӗнче пурӑнакан ватӑ инкӗшне, сакӑрвунӑ ҫулалла ҫитнӗ карчӑка курать; карчӑк хӑйӗн хыҫӗнче тӑрса тарҫӑ ӗҫне тӑвакан хӗрне, ватлӑха пула пуҫне чӗтретекенскерне, пӗр чарӑнмасӑр мӑкӑртатса вӑрҫать.Около чайного стола Обломов увидал живущую у них престарелую тетку, восьмидесяти лет, беспрерывно ворчавшую на свою девчонку, которая, тряся от старости головой, прислуживала ей, стоя за ее стулом. Унтах виҫӗ ватӑ хӗр, Илья ашшӗн инҫетрен тивекен тӑванӗсем пур, амӑшӗн пӑяхамӗ, кӑштах ӑсран тайӑлнӑскер, тата ҫичӗ чунлӑ именин хуҫи, хӑнана килнӗ Чекменов помещик та, темле карчӑксемпе стариксем те пур. Там и три пожилые девушки, дальние родственницы отца его, и немного помешанный деверь его матери, и помещик семи душ, Чекменев, гостивший у них, и еще какие-то старушки и старички.

Обломовсен ҫуртӗнчи ҫак штатпа ҫывӑх ҫынсем пурте Илья Ильича ярса тытаҫҫӗ те ачашлама, мухтама тытӑнаҫҫӗ; вӑл вӑра хӑйӗнчен ыйтмасӑр чуптунӑ йӗрсене аран-аран шӑлса ӗлкӗрет.Весь этот штат и свита дома Обломовых подхватили Илью Ильича и начали осыпать его ласками и похвалами; он едва успевал утирать следы непрошеных поцелуев.

Ҫакӑн хыҫҫӑн ӑна булкӑпа, сухарипе, хӑймапа тӑрантарма тытӑнаҫҫӗ.После того начиналось кормление его булочками, сухариками, сливочками.

Кайран амӑшӗ ӑна тепӗр хут ачашласа илет те, сад пахчине, картишне, ҫаран ҫине выляма кӑларса ярать; ачана пӗччен хӑвармалла марри ҫинчен, лашасен ҫывӑхне, йытӑсемпе качакасем патне ямалла марри ҫинчен, килтен аякка кӑймалла марри ҫинчен, уйрӑмах, ялта усал вырӑн тесе шутлакан типӗ ҫырмана, чи хӑрушӑ вырӑна, ҫывӑхне те пымалла марри ҫинчен няньӑна хыттӑн асӑрхаттарать.Потом мать, приласкав его еще, отпускала гулять в сад, по двору, на луг, с строгим подтверждением няньке не оставлять ребенка одного, не допускать к лошадям, к собакам, к козлу, не уходить далеко от дома, а главное, не пускать его в овраг, как самое страшное место в околотке, пользовавшееся дурною репутацией.

Пӗррехинче ҫав типӗ ҫырмара йытӑ курнӑ.Там нашли однажды собаку, Йытта ҫынсем сенӗксемпе тата пуртӑсемпе хӑвалама тытӑнсан, вӑл, ҫынсенчен тарса, таҫта, ту хыҫне пытаннӑ, ҫакӑншӑн вара ӑна урнӑ йытӑ тесе шутланӑ; ҫав типӗ ҫырмана выльӑх-чӗрлӗх виллисене пӑрахнӑ; ҫырмара вӑрӑ-хурахсем те, кашкӑрсем те, ҫав таврара е ҫут тӗнчере пачах пулман тата ытти ҫавнашкал чӗрчунсем те пур тесе шутланӑ. признанную бешеною потому только, что она бросилась от людей прочь, когда на нее собрались с вилами и топорами, исчезла где-то за горой; в овраг свозили падаль; в овраге предполагались и разбойники, и волки, и разные другие существа, которых или в том краю, или совсем на свете не было.

Амӑшӗ асӑрхаттарса каласса ача кӗтсе тӑман: вӑл ӗнтӗ паҫӑрах картишӗнче.Ребенок не дождался предостережений матери: он уж давно на дворе.

Вӑл, тӗлӗнсе кайсах, пӗрремӗш хут курнӑ пек пӑхса, ашшӗ-амӑшӗн кил-ҫурчӗ тавра чупса ҫаврӑнать: хапхи чалӑшса кайнӑ, ун тӑрри варринчен авӑнса аннӑ, ҫемҫе симӗс мӑкпа витӗннӗ, крыльца силленсе тӑрать, пӗр-пӗрин ҫумне тӗртсе тунӑ тӗрлӗрен хуралтӑсем пур кунта, сад пахчи юхӑнса кайнӑ.Он с радостным изумлением, как будто в первый раз, осмотрел и обежал кругом родительский дом, с покривившимися набок воротами, с севшей на середине деревянной кровлей, на которой рос нежный зеленый мох, с шатающимся крыльцом, разными пристройками и настройками и с запущенным садом.

Обломовӑн пӳрт йӗри-тавра ҫаврӑнакан галерея ҫине чупса хӑпарасси, ун ҫинчен ҫырмана пӑхасси килет; анчах галерея ҫӗрӗшнӗ, аран-аран кӑна тытӑнса тӑрать, ҫавӑнпа та ун ҫине господасем хӑпармаҫҫӗ, «ҫынсене» ҫеҫ хӑпарма юрать.Ему страсть хочется взбежать на огибавшую весь дом висячую галерею, чтоб посмотреть оттуда на речку; но галерея ветха, чуть-чуть держится, и по ней дозволяется ходить только «людям», а господа не ходят.

Илья амӑшӗ чарнине пӑхса тӑмасть, кӑмӑла илӗртекен пусма картлашкисем патнелле утма та пуҫлать вӑл, анчах крыльца ҫинче няня курӑнса каять те ӑна хӑваласа тытать.Он не внимал запрещениям матери и уже направился было к соблазнительным ступеням, но на крыльце показалась няня и кое-как поймала его.

Вӑл, галерея ҫине чӑнкӑ чикмекпе хӑпарас шутпа, утӑ аслӑкӗ еннелле ыткӑнать, няня утӑ аслӑкӗ патне ҫитме ҫеҫ ӗлкӗрет, анчах ача халӗ кӑвакарчӑнсен йӑвине хӑпарса унтан выльӑх картине тухма, унтан — турӑ ҫырлахтӑрах! — типӗ ҫырмана та ҫитме пултарать.Он бросился от нее к сеновалу, с намерением взобраться туда по крутой лестнице, и едва она поспевала дойти до сеновала, как уж надо было спешить разрушать его замыслы влезть на голубятню, проникнуть на скотный двор и, чего Боже сохрани! — в овраг.

— Ах, эсӗ, турӑҫӑм, мӗнле ача, мӗнле кӑлтӑрмач!— Ах ты, Господи, что за ребенок, за юла за такая! Ара эсӗ тӳрӗ ларатӑн-и, сударь? Да посидишь ли ты смирно, сударь? Намӑс! — тет нянька. Стыдно! — говорила нянька.

Няня кунӗпех, кунне-ҫӗрне чупкаласа ирттерет: е вӑл ачашӑн хавасланать, е тертленет, е ача ӳксе сӑмсине ҫӗмӗрсе пӑрахасран хӑраса ӳкет, е ачашланнипе кӑмӑлне ҫемҫетет, е унӑн малашнехи пурнӑҫӗ ҫинчен уҫӑмсӑррӑн хурланать: ҫакӑнпа ҫеҫ тапать унӑн чӗри, ҫак шухӑшпа ҫеҫ ӑшӑнать карчӑк юнӗ, ыйхӑллӑ пурнӑҫӗ те аран-аран кӑна тытӑнкаласа тӑрать, ҫаксем пулман пулсан, унӑн ӗмӗрӗ те тахҫанах иртсе кайнӑ пулӗччӗ-и, тен.И целый день, и все дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготней: то пыткой, то живой радостью за ребенка, то страхом, что он упадет и расшибет нос, то умилением от его непритворной детской ласки или смутной тоской за отдаленную его будущность: этим только и билось сердце ее, этими волнениями подогревалась кровь старухи, и поддерживалась кое-как ими сонная жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы давным-давно.

Ҫапах та ача яланах шухӑ мар: вӑл, тепӗр чухне, няни патӗнче ларса сасартӑк лӑпланать те пур япала ҫине те тинкерсе пӑхма пуҫлать.Не все резв, однако ж, ребенок: он иногда вдруг присмиреет, сидя подле няни, и смотрит на все так пристально. Унӑн ачалла ӑсӗ хӑй умӗнче мӗн пулса иртнине сӑнать; курнисем ун чӗрине шалах кӗрсе лараҫҫӗ те ӳсме пуҫлаҫҫӗ, хӑйпе пӗрле аталанса пыраҫҫӗ. Детский ум его наблюдает все совершающиеся перед ним явления; они западают глубоко в душу его, потом растут и зреют вместе с ним.

Ирхине илемлӗ; сывлӑш сулхӑн тӑрать; хӗвел ҫӳлтех мар-ха.Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. Пӳртрен, йывӑҫсенчен, кӑвакарчӑн йӑвинчен те, галерейӑран та, пуринчен те тем вӑрӑмӑш мӗлкесем тӑсӑлса выртаҫҫӗ. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные тени. Сад пахчинче, картишӗнче шухӑша кайса ларма, тӗлӗрме илӗртекен сулхӑн вырӑнсем пулаҫҫӗ. В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Инҫетри ыраш пусси ҫеҫ ҫулӑмпа ҫуннӑ пек туйӑнать тата ҫырма, хӗвелпе ҫиҫсе, куҫа йӑмӑхтармалла йӑлтӑртатса выртать. Только вдали поле с рожью точно горит огнем, да речка так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.

— Няня, мӗншӗн-ха кунта тӗттӗм, лере ҫутӑ, кайран лере те ҫутӑ пулать-и? — ыйтать ача.— Отчего это, няня, тут темно, а там светло, а ужо будет и там светло? — спрашивал ребенок.

— Мӗншӗн тесен, батюшка, хӗвел уйӑха хирӗҫ шӑвать, ӑна курмасть, ҫавӑнпа тӗксӗмленет; кайран уйӑха аякран курать те ҫийӗнчех ҫуталса каять.— Оттого, батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так и хмурится; а ужо, как завидит издали, так и просветлеет.

Ача шухӑша путать те вӗҫӗмсӗр йӗри-таврана пӑхать: вӑл Антип шыв кӳме кайнине курать; унпа юнашар, ҫӗр ҫийӗн, тепӗр Антип утса пырать, вӑл чӑн-чӑн Антипран вунӑ хут пысӑк, пичке те вара пӳрт пысӑкӑш курӑнать, лаша мӗлкийӗ пӗтӗм ҫарана хупласа хунӑ.Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал за водой, а по земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом величиной, Мӗлке ҫаран ҫийӗн икӗ хутчен ярса пусать те сасартӑк сӑрт леш еннелле куҫса каять.а тень лошади покрыла собой весь луг, тень шагнула только два раза по лугу и вдруг двинулась за гору,
Антип хӑй хапхаран та тухса ӗлкӗреймен-ха. а Антип еще и со двора не успел съехать.

Ача тата икӗ утӑм ярса пусрӗ, тепӗр утӑм тусан, вӑл та сӑрт леш енче пулать.Ребенок тоже шагнул раза два, еще шаг — и он уйдет за гору.

Лаша ӑҫта кайса кӗме пултарнине унӑн ту патне кайса пӑхасси килет.Ему хотелось бы к горе, посмотреть, куда делась лошадь. Вӑл хапха еннелле утать, анчах ҫав вӑхӑтра чӳречерен амӑшӗн сасси илтӗнет: Он к воротам, но из окна послышался голос матери:

— Няня!— Няня! Ача хӗвел ҫине чупса тухнине курмастӑн! Не видишь, что ребенок выбежал на солнышко! Сулхӑна илсе кӗр ӑна; пуҫне пӗҫертет те, чирлет, кӑмӑлӗ пӑтранакан пулать, апат ҫиме пӑрахать. Уведи его в холодок; напечет ему головку — будет болеть, тошно сделается, кушать не станет. Капла вӑл типӗ ҫырмана та кайма пултарать! Он этак у тебя в овраг уйдет!

— У?— У! Ашкӑнчӑк! — шӑппӑн мӑкӑртатать нянька, Ильяна крыльца ҫине ҫавӑтса кӗрсе. баловень! — тихо ворчит нянька, утаскивая его на крыльцо.

Ача аслисем мӗн-мӗн тунине пӑхать, вӗсем ирхине епле вӑхӑт ирттернине ҫивӗч те пӗлме тӑрӑшакан куҫӗсемпе сӑнать.Смотрит ребенок и наблюдает острым и переимчивым взглядом, как и что делают взрослые, чему посвящают они утро.

Ача тимлесе сӑнамасӑр пӗр вак-тӗвек те, пӗр япала та пытанса юлмасть; килти пурнӑҫ йӗркисем ун чӗрине манмалла мар кӗрсе вырнаҫаҫҫӗ; ҫемҫе ӑс-пуҫӗ чӗрӗ тӗслӗхсемпе тулать те хӑйне хупӑрласа тӑракан пурнӑҫран илсе, пӗр шухӑшсӑррӑн, хӑй пурнӑҫӗн программине тӗрлет.Ни одна мелочь, ни одна черта не ускользает от пытливого внимания ребенка; неизгладимо врезывается в душу картина домашнего быта; напитывается мягкий ум живыми примерами и бессознательно чертит программу своей жизни по жизни, его окружающей.

Обломовсен ҫуртӗнче иркӳлӗм нимсӗрех иртсе каять тесе калама ҫук.Нельзя сказать, чтоб утро пропадало даром в доме Обломовых. Кухньӑра котлетсемпе пахча ҫимӗҫсем туракан ҫӗҫӗсен сасси яла та илтӗнет. Стук ножей, рубивших котлеты и зелень в кухне, долетал даже до деревни.

Тарҫӑсем пурӑнакан пӳртрен йӗке кӑлтӑртатни тата хӗрарӑмӑн ҫинҫе сасси илтӗнет: те йӗрет вӑл, те пуҫне килсе кӗнӗ хурлӑхлӑ юрра пӗр сӑмахсӑр ӗнӗрлет.Из людской слышалось шипенье веретена да тихий, тоненький голос бабы: трудно было распознать, плачет ли она или импровизирует заунывную песню без слов.

Антип пичкепе шыв тиесе таврӑнсанах, картишӗнче хӗрарӑмсемпе кучерсем тӗрлӗ кӗтессенчен тухса витресемпе, валашкасемпе, кӑкшӑмсемпе ун патне пухӑнаҫҫӗ.На дворе, как только Антип воротился с бочкой, из разных углов поползли к ней с ведрами, корытами и кувшинами бабы, кучера.

Акӑ пӗр карчӑк кӗлетрен пӗр чара ҫӑнӑхпа пӗр купа ҫӑмарта илсе тухать; авӑ сасартӑк повар чӳречерен шывпа сапса арапкӑна, хӳрине ачашшӑн выляткаласа, тутине ҫулакаласа, куҫ сиктермесӗр чӳрече ҫине пӑхса выртакан йытта, йӗп-йӗпе тӑвать.А там старуха пронесет из амбара в кухню чашку с мукой да кучу яиц; там повар вдруг выплеснет воду из окошка и обольет Арапку, которая целое утро, не сводя глаз, смотрит в окно, ласково виляя хвостом и облизываясь.

Обломов-старик хӑй те ӗҫсӗр мар.Сам Обломов — старик тоже не без занятий. Вӑл, иртенпех чӳрече умӗнче ларса, картишӗнче мӗн тунине пурне те куҫ сиктермесӗр сӑнаса пӑхать. Он целое утро сидит у окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается на дворе.

— Эй, Игнашка?— Эй, Игнашка? Мӗн йӑтса пыратӑн, ухмах? — ыйтать картиш тӑрӑх утса пыракан ҫынран. Что несешь, дурак? — спросит он идущего по двору человека.

— Тарҫӑсем пурӑнакан пӳрте ҫӗҫӗсем хӑйрама каятӑп, — тесе хирӗҫ тавӑрать лешӗ, улпучӗ ҫине ҫаврӑнса пӑхмасӑрах.— Несу ножи точить в людскую, — отвечает тот, не взглянув на барина.

— Ну, кай, кай; асту, лайӑхрах хӑйранӑ пултӑр!— Ну неси, неси; да хорошенько, смотри, наточи! Унтан хӗрарӑма чарать.Потом остановит бабу:

— Эй, хӗрарӑм!— Эй, баба! Хӗрарӑм! Баба! Ӑҫта пултӑн? Куда ходила?

— Нӳхрепре пултӑм, батюшка, — тет хӗрарӑм, чарӑнса тӑрса, аллине куҫӗ тӗлне тытса, чӳречерен пӑхса, — апата валли сӗт илме кайнӑччӗ.— В погреб, батюшка, — говорила она, останавливаясь, и, прикрыв глаза рукой, глядела на окно, — молока к столу достать.

— Ну, кай, кай! — хирӗҫ калать улпут.— Ну иди, иди! — отвечал барин. — Анчах асту, сӗтне ан тӑкса яр. — Да смотри, не пролей молоко-то. Эсӗ тата, Захарка, шӗвӗркке, ӑҫта чупатӑн каллех? — тесе кӑшкӑрать вӑл кайран. — А ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? — кричал потом. — Чуптарӑп акӑ сана! — Вот я тебе дам бегать! Куратӑп-ха эпӗ, эсӗ виҫҫӗмӗш хут чупатӑн. Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Кай каялла, тарҫӑсем патне! Пошел назад, в прихожую!

Захарка вара каллех тарҫӑсен пӳлӗмне тӗлӗрме каять.И Захарка шел опять дремать в прихожую.

Ӗнесем хиртен килеҫҫӗ-и, вӗсене шӑварассишӗн старик пуринчен хытӑрах пӑшӑрханать; йытӑ чӑхха хӑваланине чӳречерен курать-и, ҫийӗнчех йӗркесӗрлӗхе пӗтерме хушать.Придут ли коровы с поля, старик первый позаботится, чтоб их напоили; завидит ли из окна, что дворняжка преследует курицу, тотчас примет строгие меры против беспорядков.

Унӑн арӑмӗ те ҫав тери ӗҫлӗ: вӑл виҫӗ сехет хушши ӗнтӗ ҫӗвӗҫ Аверкипе пӗрле упӑшкин фуфайкинчен Илюшӑна пиншак ҫӗлесе парасси ҫинчен сӳтсе явать, хӑех пурӑпа йӗрлет, Аверки пустава вӑрласран сӑнаса тӑрать; унтан, хӗрсен пӳлӗмне кӗрсе, кунне мӗн чухлӗ чӗнтӗр ҫыхмаллине кашни хӗрнех хушса хӑварать; унтан Настасья Ивановнӑна е Степанида Агаповӑна, е хӑйне ҫывӑх хӗрарӑмсенчен кама та пулин хӑйпе пӗрле ертсе сад пахчине ӗҫпе ҫӳреме каять: панулмисем мӗнле пиҫеҫҫӗ, ӗнерхи, пулса ҫитнӗ панулми ҫӗре ӳкмен-и, ҫавсене пӑхмалла; кунта турат сыпмалла, лере турат иртмелле тата ытти те.И жена его сильно занята: она часа три толкует с Аверкой, портным, как из мужниной фуфайки перешить Илюше курточку, сама рисует мелом и наблюдает, чтоб Аверка не украл сукна; потом перейдет в девичью, задаст каждой девке, сколько сплести в день кружев; потом позовет с собой Настасью Ивановну, или Степаниду Агаповну, или другую из своей свиты погулять по саду с практической целью: посмотреть, как наливается яблоко, не упало ли вчерашнее, которое уж созрело; там привить, там подрезать и т. п.

Анчах чи кирли вӑл — кухньӑпа апат.Но главною заботою была кухня и обед. Апат пирки пӗтӗм йышпа канаш тӑваҫҫӗ; канашлӑва ватӑ инкӗшне те чӗнеҫҫӗ. Об обеде совещались целым домом; и престарелая тетка приглашалась к совету. Кашниех хӑйӗн юратнӑ апатне: хӑшӗ ӑшчик яшки, хӑшӗ лапша е ӑшчик, хӑшӗ хырӑмлӑх шӳрпи, соус валли хӑшӗ хӗрлӗ, хӑшӗ шурӑ шӗвек пӗҫерме сӗнет. Всякий предлагал свое блюдо: кто суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую подливку к соусу.

Кашни сӗнӳ пиркиех шухӑшлаҫҫӗ, тӗплӗн сӳтсе яваҫҫӗ, унтан кил хуҫи арӑмӗн юлашки татӑклӑ приговорӗпе е пӗҫерме йышӑнаҫҫӗ, е пӗҫермелле мар тӑваҫҫӗ.Всякий совет принимался в соображение, обсуживался обстоятельно и потом принимался или отвергался по окончательному приговору хозяйки.

Вара пӗрне апат ҫумне хушмалли ҫинчен, теприне пӗҫермелле марри ҫинчен астутарма, апат валли сахӑр, пыл, эрех леҫсе пама тата мӗн панине повар пурне те хурана янипе яманнине пӑхса тӑма Настасья Петровнӑна е Степанида Ивановнӑна пӗр вӗҫӗмсӗр кухньӑна чуптараҫҫӗ.На кухню посылались беспрестанно то Настасья Петровна, то Степанида Ивановна напомнить о том, прибавить это или отменить то, отнести сахару, меду, вина для кушанья и посмотреть, все ли положит повар, что отпущено.

Апатшӑн тӑрӑшни Обломовкӑра пурнӑҫри чи пирвайхи тӗп ыйту пулса тӑрать.Забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке. Мӗнле пӑрусене самӑртман унта ҫулталӑк праҫникӗсем валли! Какие телята утучнялись там к годовым праздникам! Мӗнле кайӑк-кӗшӗк пӑхса ҫитӗнтермен! Какая птица воспитывалась! Вӗсене пӑхса ӳстерес пирки мӗнле шухӑшламан, мӗн чухлӗ ӗҫлемен, тӑрӑшман! Сколько тонких соображений, сколько занятий и забот в ухаживанье за нею! Менельниксем е ытти чаплӑ кунсем тӗлне пусма палӑртнӑ кӑрккасемпе чӗпсене мӑйӑрпа тӑрантарнӑ: хурсене, ҫу пухчӑр тесе, праҫник умӗн темиҫе кун малтан ирӗкре ҫӳреме пӑрахтарса, ниҫта хускалмасӑр ларма, михӗпе ҫакса хунӑ. Индейки и цыплята, назначаемые к именинам и другим торжественным дням, откармливались орехами; гусей лишали моциона, заставляли висеть в мешке неподвижно за несколько дней до праздника, чтоб они заплыли жиром. Мӗн чухлӗ варени, тӑварланӑ ҫимӗҫ, печенисем хатӗрлемен унта! Какие запасы были там варений, солений, печений! Мӗнле симпылсем, мӗнле кӑвассем туман, мӗнле кукӑльсем пӗҫермен Обломовкӑра! Какие меды, какие квасы варились, какие пироги пеклись в Обломовке!

Ҫапла вара, ҫур кун хушши пурте хӗвӗшсе, тӑрӑшса ирттереҫҫӗ, пурте ӗҫлӗ, кӑткӑсем пек, куҫа курӑнакан пурнӑҫпа пурӑнаҫҫӗ.И так до полудня все суетилось и заботилось, все жило такою полною, муравьиною, такою заметною жизнью.

Вырсарникунсемпе праҫник кунӗсенче те ҫак ӗҫчен кӑткӑсем лӑпланса лармаҫҫӗ: ун чухне кухньӑра ҫӗҫӗсемпе шаклаттарни тӑтӑшрах та вӑйлӑнрах илтӗнсе тӑрать; хӗрарӑм темиҫе хутчен кухньӑран кӗлете кайса килет, ҫӑнӑхпа ҫӑмарта ытти кунхисенчен икӗ хут ытларах ҫӗклет; кайӑк-кӗшӗк картинче унчченхинчен ытларах ҫухӑрашни илтӗнет, ытларах юн юхать.В воскресенье и в праздничные дни тоже не унимались эти трудолюбивые муравьи: тогда стук ножей на кухне раздавался чаще и сильнее; баба совершала несколько раз путешествие из амбара в кухню с двойным количеством муки и яиц; на птичьем дворе было более стонов и кровопролитий. Тем пысӑкӑш кукӑль пӗҫереҫҫӗ, ӑна господасем хӑйсем тепӗр кунне те ҫиеҫҫӗ; виҫҫӗмӗш кунне кукӑле хӗрсен пӳлӗмне леҫеҫҫӗ; кукӑль эрнекунччен пырать, вара хытса кайнӑскер, типӗ, ӑшӗсӗр-мӗнсӗр юлнӑскер, уйрӑммӑн кӑмалласа панӑ парне вырӑнне Антипа лекет; вӑл вара сӑх-сӑхса илсе, чулланса кайнӑ ҫак тутлӑ япалана ҫатӑртаттарса ҫисе ярать, археолог пин ҫул каяллахи мӗнле те пулин савӑт ванчӑкӗнчен япӑх эрехе киленсе ӗҫнӗ пек, вӑл та, кукӑльне ҫининчен ытларах, ку господасен кукӑлӗ пулнине пӗлсе тӑнипе киленет. Пекли исполинский пирог, который сами господа ели еще на другой день; на третий и четвертый день остатки поступали в девичью; пирог доживал до пятницы, так что один совсем черствый конец, без всякой начинки, доставался, в виде особой милости, Антипу, который, перекрестясь, с треском неустрашимо разрушал эту любопытную окаменелость, наслаждаясь более сознанием, что это господский пирог, нежели самым пирогом, как археолог, с наслаждением пьющий дрянное вино из черепка какой-нибудь тысячелетней посуды.

Ача вара хӑйӗн ниме те сиктерсе хӑварман ҫамрӑк ӑсӗпе пӗрмаях пӑхать, пурне те сӑнать.А ребенок все смотрел и все наблюдал своим детским, ничего не пропускающим умом. Усӑллӑ та тӑрӑшса ирттернӗ ир хыҫҫӑн кӑнтӑрлахи апат ҫитнине курать. Он видел, как после полезно и хлопотливо проведенного утра наставал полдень и обед.

Кӑнтӑрла пӑчӑ: тӳпере пӗр татӑк пӗлӗт те ҫук.Полдень знойный; на небе ни облачка. Хӗвел, ним шумасӑр, пуҫ тӳпинче тӑрса ҫереме ӗнтет. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Арша юхма пӑрахнӑ, вӑл халь ним хускалмасӑр тӑрать. Воздух перестал струиться и висит без движения. Йывӑҫ та, шыв та чӳхенмест; ялпа уй-хире лӑпкӑ-лӑпкӑ шӑплӑх хупӑрланӑ — пурте вилсе пӗтнӗ тейӗн. Ни дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Ҫак шӑплӑхра ҫын сасси уҫҫӑн та инҫете илтӗнмелле янӑраса каять. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. Нӑра мӗнле вӗҫни, мӗнле сӗрлени ҫирӗм чалӑшран илтӗнет, таҫта курӑк ӑшӗнче темӗн хӑрлаттарать, такам унта тутлӑ ҫывӑрать тейӗн. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.

Пӳртре те тупӑкри пекех шӑплӑх пуҫланать.И в доме воцарилась мертвая тишина. Апат хыҫҫӑн пурте ҫывӑрмалли вӑхӑт ҫитнӗ. Наступил час всеобщего послеобеденного сна.

Ача курать: ашшӗ те, амӑшӗ те, вата инкӗшӗ те, ҫывӑх ҫынсем — пурте хӑйсен пӳлӗмӗсене кайса пӗтнӗ; камӑн пӳлӗмӗ ҫук, вӑл утӑ сарайне утать, тепри сад пахчине, виҫҫӗмӗш ҫенӗкре сулхӑн шырать, хӑшпӗри вара, шӑнасем ларасран питне тутӑрпа хуплать те, хӑйне пӑчӑпа тутлӑ апат йывӑрӑшӗ ӑҫта пусса илнӗ, ҫавӑнтах йӑванса каять.Ребенок видит, что и отец, и мать, и старая тетка, и свита — все разбрелись по своим углам; а у кого не было его, тот шел на сеновал, другой в сад, третий искал прохлады в сенях, а иной, прикрыв лицо платком от мух, засыпал там, где сморила его жара и повалил громоздкий обед. Пахчаҫӑ та ҫӑра сад пахчинче, хӑйӗн йывӑҫ авӑрлӑ лумӗ патӗнчех тӑсӑлса выртнӑ, кучер та витере ҫывӑрать. И садовник растянулся под кустом в саду, подле своей пешни, и кучер спал на конюшне.

Илья Ильич тарҫӑсем пурӑнакан пӳрте кӗрсе пӑхать: унта кутниксем ҫинче, урайӗнче, ҫенӗкре, пурте ҫума-ҫумӑн выртса тухнӑ; ача-пӑчасене асӑрхакан та ҫук; вӗсем картишӗнче шуса ҫӳреҫҫӗ, хӑйӑр ҫинче чакаланаҫҫӗ.Илья Ильич заглянул в людскую: в людской все легли вповалку, по лавкам, по полу и в сенях, предоставив ребятишек самим себе; ребятишки ползают по двору и роются в песке. йытӑсем те йӑвисене шала кӗрсе выртнӑ, юрать, никама та вӗрмелли ҫук. И собаки далеко залезли в конуры, благо не на кого было лаять.

Пӗтӗм ҫурт витӗр утса тухсан та, пӗр ҫынна та тӗл пулаймӑн; пӗтӗмпех ҫаратса, картишӗнчен тиесе тухса кайма ним те мар: ҫак ҫӗршывра вӑрӑсем ҫук, никам та вӗсене кансӗрлекен пулман.Можно было пройти по всему дому насквозь и не встретить ни души; легко было обокрасть все кругом и свезти со двора на подводах: никто не помешал бы, если б только водились воры в том краю.

Ҫак пурне те парӑнтаракан, никам ҫӗнтерейми ыйхӑ, чӑн-чӑн вилӗм пекех.Это был какой-то всепоглощающий, ничем не победимый сон, истинное подобие смерти. Йӑлтах вилнӗ, кашни кӗтесрен тӗрлӗ сасӑпа харлаттарни ҫеҫ илтӗнсе тӑрать. Все мертво, только из всех углов несется разнообразное храпенье на все тоны и лады.

Хутран-ситрен кам та пулин сасартӑк ыйхӑ тӗлӗшпе пуҫне ҫӗклет те, ним чухламасӑр, тӗлӗнсе, енчен енне пӑхса илет, унтан тепӗр аякӗ ҫине ҫаврӑнса выртать е, куҫне уҫмасӑрах, ыйхӑ тӗлӗшпе лачлаттарса сурать, вара, тутипе чаплаттарса е сӑмса айӗн тем мӑкӑртатса, каллех ҫывӑрса каять.Изредка кто-нибудь вдруг поднимет со сна голову, посмотрит бессмысленно, с удивлением, на обе стороны и перевернется на другой бок или, не открывая глаз, плюнет спросонья и, почавкав губами или поворчав что-то под нос себе, опять заснет.

Тепри вара, хаклӑ минутсене ҫухатасран хӑранӑ пек, вырӑнӗ ҫинчен икӗ урипе харӑс, хӑвӑрт сиксе тӑрать те кӑвас куркине ярса тытать, унта ишсе ҫӳрекен шӑнасене тепӗр хӗрнелле вӗрсе ярать, унччен хускалман шӑнасем, инкекрен хӑтӑлма тӑрӑшса, вӑйлӑ йӑшӑлтатма тытӑнаҫҫӗ; ҫын пырне йӗпетет те каллех, персе антарнӑ пекех, вырӑнӗ ҫине тӳнсе каять.А другой быстро, без всяких предварительных приготовлений, вскочит обеими ногами с своего ложа, как будто боясь потерять драгоценные минуты, схватит кружку с квасом и, подув на плавающих там мух, так, чтоб их отнесло к другому краю, отчего мухи, до тех пор неподвижные, сильно начинают шевелиться, в надежде на улучшение своего положения, промочит горло и потом падает опять на постель, как подстреленный.

Ача пӗрмай сӑнать те сӑнать.А ребенок все наблюдал да наблюдал.

Апат хыҫҫӑн каллех нянипе пӗрле уҫӑлса ҫӳреме каять.Он с няней после обеда опять выходил на воздух. Анчах няня та, улпут арӑмӗ хытарса каланӑ пулин те, тата хӑй те ҫывӑрас мар тенӗ ҫӗртех, илӗртӳллӗ ыйхӑпа кӗрешме пултараймасть. Но и няня, несмотря на всю строгость наказов барыни и на свою собственную волю, не могла противиться обаянию сна. Вӑл та Обломовкӑра пуҫ пулса тӑракан ҫакӑ хӑрушӑ чирпе чирлесе ӳкет. Она тоже заражалась этой господствовавшей в Обломовке повальной болезнью.

Малтанах вӑл ачана ҫивӗч пӑхать, хӑйӗнчен аякка ямасть, вӑл шухӑланнӑшӑн хыттӑн мӑкӑртатать, унтан хӑйне парӑнтаракан чир ҫывхарнине туйса, ачана: хапхаран ан тух, качакана ан тӗкӗн, кӑвакарчӑнсен йӑвине е галерея ҫине ан хӑпар, тесе йӑлӑнать.Сначала она бодро смотрела за ребенком, не пускала далеко от себя, строго ворчала за резвость, потом, чувствуя симптомы приближавшейся заразы, начинала упрашивать не ходить за ворота, не затрогивать козла, не лазить на голубятню или галерею.

Хӑй вара ӑҫта та пулин сулхӑна: крыльца ҫине, нӳхреп алӑкӗ умне е ҫерем ҫинех майлашса ларать, ҫакна вӑл чӑлха ҫыхас тата ачана пӑхас шутпа тӑвать пулас.Сама она усаживалась где-нибудь в холодке: на крыльце, на пороге погреба или просто на травке, по-видимому с тем, чтоб вязать чулок и смотреть за ребенком. Анчах вӑл часах ачана пуҫӗпе ӳркевлӗн сулкаласа ҫеҫ чарма пуҫлать. Но вскоре она лениво унимала его, кивая головой.

«Ах, хӑпарса каятех, пӑхса ҫеҫ тӑр, ҫак кӑлтӑрмач галерея ҫине хӑпарса каятех, — ыйхӑ витӗр тенӗ пекех шухӑшлать вӑл, — е тата… типӗ ҫырмана…»«Влезет, ах, того и гляди, влезет эта юла на галерею, — думала она почти сквозь сон, — или еще… как бы в овраг…»

Ҫак шухӑшпа карчӑк пуҫӗ чӗркуҫҫийӗсем патнелле усӑнать, чӑлхи аллинчен тухса ӳкет; вӑл ачана куҫран ҫухатать те, кӑштах ҫӑварне карса, хуллен харлаттарма тытӑнать.Тут голова старухи клонилась к коленям, чулок выпадал из рук; она теряла из виду ребенка и, открыв немного рот, испускала легкое храпенье.

Ача вара ҫак самант ҫитессе чӑтӑмсӑррӑн кӗтнӗ-мӗн, ҫак самантран унӑн хӑй тӗллӗн пурӑнасси пуҫланать.А он с нетерпением дожидался этого мгновения, с которым начиналась его самостоятельная жизнь.

Вӑл ҫут тӗнчере пӗр-пӗччен пекех ӗнтӗ; вӑл, чӗрне вӗҫҫӗн пусса, нянинчен тарать, кам ӑҫта ҫывӑрнине пурне те пӑхса тухать; чарӑнса тӑрса, кам вӑраннине, ҫӗре сурнине е ыйхӑ тӗлӗшпе мӑкӑртатнине тинкерсе пӑхать; унтан, сывлама хӑраса, галерея ҫине хӑпарса каять, чӗриклетсе тӑракан хӑмасем тӑрӑх чупса ҫаврӑнать, кӑвакарчӑн йӑвине улӑхса анать, сад пахчине кӗрет, нӑрӑ сӗрленине итлет, таҫта ҫитиех вӗҫсе кайнине сӑнать, курӑк ӑшӗнче темӗн чӑрклатнине итлет, ҫак шӑплӑха сирекенсене шыраса тупать; шӑрчӑк тытать, унӑн ҫуначӗсене татса пӑрахать те малалла мӗн пулнине пӑхать, е ӑна улӑм пӗрчипе витӗрех тирсе, вӑл ҫак ытлашши япалапа мӗнле вӗҫсе кайнине сӑнать; эрешмен шӑна тытса ун юнне ӗмнине киленсе кайсах, сывлӑш ҫавӑрмасӑр пӑхса тӑрать.Он был как будто один в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапах. Унтан ача шӑнана та, эрешмене те вӗлерсе хӑварать. Ребенок кончит тем, что убьет и жертву и мучителя.

Унтан вӑл канава кӗрсе каять, чаваланать, темле тымарсем тупса хуппине тасатать, вӗсене вӑл, амӑшӗ паракан панулмипе варенирен мала хурса, тӑраничченех ҫиет.Потом он заберется в канаву, роется, отыскивает какие-то корешки, очищает от коры и ест всласть, предпочитая яблокам и варенью, которые дает маменька.

Вӑл картишӗнчен те чупса тухать: унӑн хурӑн ращине каяс килет; раща ҫав тери ҫывӑх пек туйӑнать ӑна, тавра ҫулпа мар, канавсемпе ҫатан картасем, шӑтӑксем урлӑ чупса тӳррӗн кайсан, вӑл ун патне пилӗк минутрах ҫитнӗ пулӗччӗ; анчах вӑл хӑрать: унта арҫурисем те, вӑрӑ-хурахсем те, хӑрушӑ тискер кайӑксем те пур, тесе калаҫаҫҫӗ.Он выбежит и за ворота: ему бы хотелось в березняк; он так близко кажется ему, что вот он в пять минут добрался бы до него, не кругом, по дороге, а прямо, через канаву, плетни и ямы; но он боится: там, говорят, и лешие, и разбойники, и страшные звери.

Унан типӗ ҫырмана та кайса пӑхас кӑмӑлӗ пур, вӑл сад пахчинчен мӗн пурӗ те аллӑ чалӑшра ҫеҫ; ача ҫыран хӗррине те чупса ҫитет ӗнтӗ, вулкан шӑтӑкне пӑхнӑ пек, аялалла пӑхса илесшӗн… анчах сасартӑк ун умне ҫак типӗ ҫырма ҫинчен каланисем, авалтанпах халӑх хушшинче ҫӳрекен халапсем тухса тӑраҫҫӗ; вӑл сехӗрленсе ӳкет, вара ни чӗрӗ, ни вилӗ, каялла ыткӑнать; хӑранипе чӗтреве ернӗскер, няни патне ҫитсе ӑна ыйхӑран вӑратать.Хочется ему и в овраг сбегать: он всего саженях в пятидесяти от сада; ребенок уж прибегал к краю, зажмурил глаза, хотел заглянуть, как в кратер вулкана… но вдруг перед ним восстали все толки и предания об этом овраге: его объял ужас, и он, ни жив ни мертв, мчится назад и, дрожа от страха, бросился к няньке и разбудил старуху.

Карчӑкӑн ыйхи сирӗлет, вӑл пуҫӗнчи тутӑрне майлать, кӑвакарнӑ ҫӳҫ пайӑркисене тирпейлесе чикет, вара, пачах ҫывӑрман пек пулса, Илья ҫине, улпут ҫурчӗн чӳречисем ҫине шанчӑксӑррӑн пӑхса илет, чӗрҫи ҫинче выртакан чӑлха йӗпписене чӗтрекен аллисемпе тӗрткелет.Она вспрянула от сна, поправила платок на голове, подобрала под него пальцем клочки седых волос и, притворяясь, что будто не спала совсем, подозрительно поглядывает на Илюшу, потом на барские окна и начинает дрожащими пальцами тыкать одну в другую спицы чулка, лежавшего у нее на коленях.

Ҫак вӑхӑтра шӑрӑх майӗпен чакса пырать; ҫутҫанталӑк йӑлтах чӗрӗлме тытӑнать; хӗвел те вӑрман патнелле шӑвать ӗнтӗ.Между тем жара начала понемногу спадать; в природе стало все поживее; солнце уже подвинулось к лесу.

Ҫуртра та хуллен-хулленех шӑплӑх сирӗлсе пырать: пӗр кӗтесре таҫта алӑк чӗриклетет; картишӗнче такамӑн ура сасси илтӗнет; унтан аслӑк ҫинче такам сунаслать.И в доме мало-помалу нарушалась тишина: в одном углу где-то скрипнула дверь; послышались по двору чьи-то шаги; на сеновале кто-то чихнул.

Часах пысӑк сӑмавар йӑтнӑ ҫын кухньӑран васкаса тухать.Вскоре из кухни торопливо пронес человек, Хӑй сӑмавар йывӑррине пула пӗкӗрӗлнӗ.нагибаясь от тяжести, огромный самовар. Чей ӗҫме пуҫтарӑнма тытӑнаҫҫӗ: пӗрин пичӗ пӗркеленнӗ, куҫӗсем те шывланса тӑраҫҫӗ; теприн выртнипе питҫӑмартийӗпе тӑнлавӗ хӗрелсе кайнӑ; виҫҫӗмӗшӗ, ыйха пула, ют сасӑпа калаҫать. Начали собираться к чаю: у кого лицо измято и глаза заплыли слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и висках; третий говорит со сна не своим голосом. Хӑйсем пурте мӑшӑлтатаҫҫӗ, ахлатаҫҫӗ, анаслаҫҫӗ, пуҫӗсене хыҫкалаҫҫӗ, шӑмшакӗсене ҫемҫетеҫҫӗ, аран-аран вӑранса ҫитеҫҫӗ. Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва приходя в себя.

Апатпа ыйхӑ вӗҫӗмсӗр ӑш хыптарать.Обед и сон рождали неутолимую жажду. Ӑш хыпни пыра хӗртет; вуникшер стакан чей ӗҫни те пулӑшмасть, ахлатни, нӑйкӑшни илтӗнет; кӗтмел шывӗ, груша шывӗ, кӑвас ӗҫме пуҫлаҫҫӗ, теприсем тата, типнӗ пырӗсене йӗпетесшӗн ҫеҫ, эмел ӗҫме пикенеҫҫӗ. Жажда палит горло; выпивается чашек по двенадцати чаю, но это не помогает: слышится оханье, стенанье; прибегают к брусничной, к грушевой воде, к квасу, а иные и к врачебному пособию, чтоб только залить засуху в горле.

Пурте ҫӳлти туррӑн мӗнле те пулин асапӗнчен хӑтӑласшӑн пулнӑ пекех, Арави ҫеҫенхирӗнчи ҫул ҫӳрекен караван шыв тупайман пекех, ӑш хыпнинчен ҫӑлӑнмалли майсем шыраҫҫӗ, пурте ниҫта кайса кӗрейми чупкалаҫҫӗ, пурте тертленеҫҫӗ.Все искали освобождения от жажды, как от какого-нибудь наказания Господня; все мечутся, все томятся, точно караван путешественников аравийской степи, не находящий нигде ключа воды.

Ача та кунта, амӑшӗ патӗнче: вӑл хӑй умӗнче тӑракан ҫынсен тӗлӗнмелле сӑн-пичӗсене тинкерсе сӑнать.Ребенок тут, подле маменьки: он вглядывается в странные окружающие его лица, Вӗсен ыйхӑллӑ та ҫыхӑнусӑр калаҫӑвӗсене итлет.вслушивается в их сонный и вялый разговор. Вӗсем ҫине пӑхни йӑпатать ӑна, вӗсем каланӑ тӗрлӗ пуш сӑмахсем тӗлӗнмелле пек туйӑнаҫҫӗ. Весело ему смотреть на них, любопытен кажется ему всякий сказанный ими вздор.

Чей ӗҫнӗ хыҫҫӑн кашниех мӗн те пулин тӑвать: пӗри ҫырма хӗррине кайса ҫыран тӑрӑх хуллен уткаласа ҫӳрет, ури вӗҫӗпе вӗтӗ чулсене шыва тӗрте-тӗрте антарать; тепри чӳрече умне ларать те куҫа курӑнакан кашни япаланах асӑрхаса юлать: картишӗнче кушак чупса иртет-и, чавка вӗҫсе каять-и, сӑнаса ларакан ҫын, пуҫне сылтӑмалла е сулахаялла пӑркаласа, ӑна та, кӑна та, куҫӗпе тата сӑмси вӗҫӗпе ӑсатса ярать.После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки в воду; другой сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Тепӗр чухне йытӑсем ҫапла чӳрече янахӗ ҫине лараҫҫӗ те, пуҫӗсене хӗвел питне хурса, пур иртен-ҫӳрене те тӗплӗн пӑхса ӑсатаҫҫӗ. Так иногда собаки любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.

Амӑшӗ Илюшӑн пуҫне тытса хӑй чӗркуҫҫийӗ ҫине хурать, ерипен кӑна унӑн ҫӳҫне турама тытӑнать, унӑн ҫӳҫӗ питӗ ҫемҫе пулнӑшӑн савӑнать, Настасья Ивановнӑна та, Степанида Тихоновнӑна та савӑнма хушать, вӗсемпе Илюшӑн пулас пурнӑҫӗ ҫинчен калаҫать, ӑна хӑй шухӑшласа кӑларнӑ, мӗнле те пулин эпопейӑн паттӑрӗ вырӑнне шутлать.Мать возьмет голову Илюши, положит к себе на колени и медленно расчесывает ему волосы, любуясь мягкостью их и заставляя любоваться и Настасью Ивановну, и Степаниду Тихоновну, и разговаривает с ними о будущности Илюши, ставит его героем какой-нибудь созданной ею блистательной эпопеи. Лешсем ачана пысӑк ырлӑх сунаҫҫӗ. Те сулят ему золотые горы.

Акӑ ӗнтӗ тӗттӗмленме тытӑнчӗ.Но вот начинает смеркаться. Кухньӑра каллех ҫатӑртатса вут ҫунать, каллех ҫӗҫӗсем пӗр ҫеммӗн шаклатни илтӗнет: каҫхи апат пӗҫереҫҫӗ. На кухне опять трещит огонь, опять раздается дробный стук ножей: готовится ужин.

Тарҫӑсем хапха умне пуҫтарӑнса тӑнӑ: унта тӑмра калани, ахӑлтатса кулни илтӗнет.Дворня собралась у ворот: там слышится балалайка, хохот. Ҫынсем мӑшӑрла выляҫҫӗ. Люди играют в горелки.

Хӗвел вӑрман хыҫне анса ларчӗ ӗнтӗ; вӑл кӑшт ҫеҫ темиҫе ӑшӑ пайӑрка кӑларса тӑрать, ҫав пайӑркасем вут ҫулӑмӗ пекех, хыр тӑррисене ылтӑн ҫутӑпа ҫутатса, пӗтӗм вӑрман витӗр йӑрӑмӑн-йӑрӑмӑн шӑтарса тухаҫҫӗ.А солнце уж опускалось за лес; оно бросало несколько чуть-чуть теплых лучей, которые прорезывались огненной полосой через весь лес, ярко обливая золотом верхушки сосен. Унтан пайӑркасем пӗрин хыҫҫӑн тепри сӳнме пуҫлаҫҫӗ; юлашки пӗр пайӑрки чылайлӑха юлать; вӑл, ҫинҫе йӗп пек, ҫара туратсем хушшине пырса тӑрӑннӑ; анчах акӑ вӑл та сӳнет. Потом лучи гасли один за другим; последний луч оставался долго; он, как тонкая игла, вонзился в чащу ветвей; но и тот потух.

Япаласем хӑйсен калӑпӑшне ҫухатаҫҫӗ: пурте вӗсем малтан сӑрӑ тӗспе, кайран хура тӗспе витӗнеҫҫӗ.Предметы теряли свою форму; все сливалось сначала в серую, потом в темную массу. Кайӑк юрри хуллен-хулленех вӑйсӑрланса пырать, часах вӗсем йӑлтах шӑпланаҫҫӗ, пӗри ҫеҫ, кутӑнскер, ыттисене хирӗҫленӗ евӗр, таврари шӑплӑхра, чарӑна-чарӑна, пӗчченех пӗр евӗрлӗ чӗриклетет, анчах лӑпланнӑҫемӗн лӑпланса пырать, унтан вара юлашки хут хуллен шӑхӑрса илет, хӑй таврашӗнчи ҫулҫӑсене ерипен хускатса чӗтренет те… ҫывӑрса каять. Пение птиц постепенно ослабевало; вскоре они совсем замолкли, кроме одной какой-то упрямой, которая, будто наперекор всем, среди общей тишины, одна монотонно чирикала с промежутками, но все реже и реже, и та, наконец, свистнула слабо, незвучно, в последний раз, встрепенулась, слегка пошевелив листья вокруг себя… и заснула.

Тавралӑх шӑпланать.Все смолкло. Шӑрчӑксем пӗр-пӗринпе ӑмӑртса хытӑрах чӑрӑклатаҫҫӗ. Одни кузнечики взапуски трещали сильнее. Ҫӗр ҫийӗн шурӑ пӑс ҫӗкленсе, ҫаранпа ҫырма ҫийӗн сарӑлать. Из земли поднялись белые пары и разостлались по лугу и по реке. Ҫырма та лӑпланать; кӑшт вӑхӑт иртсен, унта та сасартӑк юлашки хут тем чӑмпӑлтатать те шӑпланать. Река тоже присмирела; немного погодя и в ней вдруг кто-то плеснул еще в последний раз, и она стала неподвижна.

Нӳрӗ шӑрши ҫапать.Запахло сыростью. Тӗттӗмленнӗҫемӗн тӗттӗмленсе килет. Становилось все темнее и темнее. Йывӑҫсем пӗрлешсе темле усал япаласем пулса тӑраҫҫӗ; вӑрман хӑрушланать: унта сасартӑк тем шатӑртатать, хӑрушӑ чӗрчунсенчен пӗри вырӑнтан вырӑна куҫнӑ пек, ун ури айӗнче типӗ туратсем ҫатӑртатнӑ пек туйӑнать. Деревья сгруппировались в каких-то чудовищ; в лесу стало страшно: там кто-то вдруг заскрипит, точно одно из чудовищ переходит с своего места на другое, и сухой сучок, кажется, хрустит под его ногой.

Тӳпери пирвайхи ҫӑлтӑр чӗрӗ куҫ пек ҫуттӑн йӑлтӑртатса илет, ҫуртсен чӳречисенче те ҫутӑсем мӗлтлетме пуҫлаҫҫӗ.На небе ярко сверкнула, как живой глаз, первая звездочка, и в окнах дома замелькали огоньки.

Пӗтӗм тавралӑха хупласа тӑракан чаплӑ шӑплӑхӑн минучӗсем ҫитрӗҫ: пултаруллӑ ӑс вӑйлӑнрах ӗҫленӗ чухне, чӗрере вӑйлӑ кӑмӑл туртӑмӗсем хӑвӑртрах хыпса илнӗ чухне е тунсӑх ытларах пуснӑ чухне, хаяр чунта усал ӗҫсем тума хистекен шухӑшсем вӑйлӑнрах аталаннӑ чухне…Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы, когда в сердце живее вспыхивает страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли, и когда… Обломовкӑра пурте тутлӑн та лӑпкӑн ҫывӑраҫҫӗ. в Обломовке все почивают так крепко и покойно.

— Уҫӑлса ҫӳреме каяр, анне, — тет Илюша.— Пойдем, мама, гулять, — говорит Илюша.

— Мӗн эс, мӗн калаҫатӑн!— Что ты, Бог с тобой! Халӗ уҫӑлса ҫӳремелле-и, — хирӗҫ чӗнет амӑшӗ, — нӳрӗ, уруна шӑнтатӑн; тата хӑрушӑ та: халӗ вӑрманта арҫури ҫӳрет, вӑл пӗчӗк ачасене йӑтса каять. Теперь гулять, — отвечает она, — сыро, ножки простудишь; и страшно: в лесу теперь леший ходит, он уносит маленьких детей.

— Ӑҫта йӑтса каять вӑл?— Куда он уносит? Мӗнлескер вӑл? Какой он бывает? Ӑҫта пурӑнать? — ыйтать ача. Где живет? — спрашивает ребенок.

Амӑшӗ вара темӗн те пӗр шухӑшласа кӑларма тытӑнать.И мать давала волю своей необузданной фантазии.

Ача, пӗрре куҫне уҫса, тепре хупса, хӑйне ыйхӑ пусса иличченех амӑшӗ мӗн каланине итлет.Ребенок слушал ее, открывая и закрывая глаза, пока, наконец, сон не сморит его совсем. Унтан няня кӗрсе ӑна амӑшӗ чӗрҫийӗ ҫинчен илет, пуҫне хулпуҫҫийӗ ҫине усӑнтарса ҫӗклет те ыйхӑллӑскерне вырӑнӗ ҫине илсе каять. Приходила нянька и, взяв его с коленей матери, уносила сонного, с повисшей через ее плечо головой, в постель.

— Акӑ кун иртсе те кайрӗ, мухтав турра! — теҫҫӗ Обломовкӑра пурӑнакансем, вырӑнӗсем ҫине выртнӑ май эхлеткелесе те сӑхсӑхса.— Вот день-то и прошел, и слава Богу! — говорили обломовцы, ложась в постель, кряхтя и осеняя себя крестным знамением. — Лайӑх пурӑнса ирттертӗмӗр; ыран та ҫапла пурӑнма турӑ патӑр! — Прожили благополучно; дай Бог и завтра так! Мухтав сана, турӑ!Слава тебе, Господи!

Кайран Обломов тӗлӗкре урӑх вӑхӑта курчӗ: вӗҫӗ-хӗррисӗр хӗллехи каҫ, Илья няни ҫумне именчӗклӗн лӑпчӑнать, няня ӑна темле паллӑ мар ҫӗршыв ҫинчен пӑшӑлтатса калать; унта каҫ та, сивӗ те пулмасть, яланах тӗлӗнмелле япаласем пулса иртеҫҫӗ, пылпа сӗт ҫырмисем юхса выртаҫҫӗ, унта ҫулталӑк хушшинче никам та нимӗн те ӗҫлемест, Илья Ильич пек паттӑр каччӑсем кунӗ-кунӗпе выляса-кулса ҫӳреме ҫеҫ пӗлеҫҫӗ, ҫав тери чипер вӗсем, халапра каласа пама та, перопа ҫырса кӑтартма та май ҫук.Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Унта ырӑ кӑмӑллӑ асамҫӑ карчӑк та пур, — пирӗн патӑмӑрта вӑл тепӗр чухне ҫӑрттан пулӑ евӗр курӑнать, — ҫав асамҫӑ карчӑк мӗнле те пулин юратнӑ ҫынна, лӑпкӑ та йӑвашскерне, урӑхла каласан, пурте кӳрентерекен мӗнле те пулин услапа суйласа илет те, ӑна нимсӗрех тӗрлӗ ырлӑх-пурлӑх парса тултарать, услап вара пӗрмаях ҫиет тата янтӑ тумтирсем тӑхӑнса капӑрланать, унтан вӑл мӗнле те пулин ҫав тери чипер пикене, Милитриса Кирбитьевнӑна, качча илет.Там есть и добрая волшебница, являющаяся у нас иногда в виде щуки, которая изберет себе какого-нибудь любимца, тихого, безобидного, другими словами, какого-нибудь лентяя, которого все обижают, да и осыпает его, ни с того ни с сего, разным добром, а он знай кушает себе да наряжается в готовое платье, а потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне.

Ача куҫӗсене чарса пӑрахса, хӑлхине тӑратса, киленсе кайсах итлет.Ребенок, навострив уши и глаза, страстно впивался в рассказ.

Пурнӑҫра мӗн пулнине нянька юриех каламасӑр ирттерме пӗлет, ҫавӑнпа ача ӑсӗнче ҫав шухӑшласа кӑларнӑ халап-юмах мӗн ватӑличченех пурӑнать.Нянька или предание так искусно избегали в рассказе всего, что существует на самом деле, что воображение и ум, проникшись вымыслом, оставались уже у него в рабстве до старости. Пирӗн тӗп асаттесенчен, тен, хамӑртан та усаллӑн та хаяррӑн тӑрӑхлакан Ухмах-Емелька халапне нянька ырӑ кӑмӑлпа каласа кӑтартать. Нянька с добродушием повествовала сказку о Емеле-дурачке, эту злую и коварную сатиру на наших прадедов, а может быть, еще и на нас самих.

Ҫитӗннӗ Илья Ильич пыл та сӗт юхса выртакан ҫырмасем ҫуккине, ырӑ тӑвакан асамҫӑ карчӑксем ҫуккине кайран пӗлет пулсан та, няни каласа кӑтартнинчен шӳтлесе йӑл кулать пулин те, вӑл кулни чӗререн тухмасть, ун хыҫҫӑнах вӑл ассӑн сывласа илет, вӑл юмаха пурнӑҫпа арпаштарса ярать те: юмах мӗншӗн пурнӑҫ мар, пурнӑҫ мӗншӗн юмах мар, тесе час-часах хуйхӑрать.Взрослый Илья Ильич хотя после и узнает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц, хотя и шутит он с улыбкой над сказаниями няни, но улыбка эта не искренняя, она сопровождается тайным вздохом: сказка у него смешалась с жизнью, и он бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка.

Вӑл ирӗксӗрех Милитриса Кирбитьевна ҫинчен ӗмӗтленсе шухӑшлать; унӑн кӑмӑлӗ пӗрмаях леш еннелле, ҫынсем яланах выляса-кулма ҫеҫ пӗлнӗ ҫӗрелле, ӗҫпе хурлӑх ҫук тӗнченелле туртӑнать; унӑн кӑмӑлӗнче вара кӑмака ҫинче выртас, янтипе, хӑй ӗҫлесе туянман кӗпе-йӗмпе ҫӳрес тата ырӑ кӑмӑллӑ асамҫа карчӑк шучӗпе тӑранса пурӑнас ӗмӗт яланлӑхах тӑрса юлать.Он невольно мечтает о Милитрисе Кирбитьевне; его все тянет в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей; у него навсегда остается расположение полежать на печи, походить в готовом, незаработанном платье и поесть на счет доброй волшебницы.

Обломов старик те, аслашшӗ те ача чухне ҫав юмахсене, ӗлӗк-авалтанпах улшӑнмасӑр, ӗмӗрсемпе ӑрусем витӗр пӗр евӗрлӗ тӑсӑлнӑскерне, хӑйсене пӑхакан хӗрарӑмсемпе арҫынсенчен илтнӗ.И старик Обломов, и дед выслушивали в детстве те же сказки, прошедшие в стереотипном издании старины, в устах нянек и дядек, сквозь века и поколения.

Ҫав хушӑра няня ачана тата тепӗр картина сӑнарласа парать.Няня между тем уж рисует другую картину воображению ребенка.

Вӑл ӑна Ахиллсемпе Улиссен паттӑр ӗҫӗсем ҫинчен, Илья Муромецӑн, Добрыня Никитичӑн, Алеша Поповичӑн чарусӑр хӑюлӑхӗ ҫинчен, Полкан-паттӑр ҫинчен, иртен-ҫӳрен Колечища ҫинчен, вӗсем Русь тӑрӑх ҫӳренине, басурмансен тем чухлӗ ҫарне мӗнле ҫапа-ҫапа аркатнине, сывламасӑр, ӗхлетмесӗр пӗр курка симпыл ӗҫсе ямалла тавлашнине каласа кӑтартать; унтан усал вӑрӑ-хурахсем ҫинчен, ҫывӑракан патша хӗрӗ ҫинчен, чулланса ларнӑ хуласемпе этемсем ҫинчен каласа парать; юлашкинчен пирӗн демонологи ҫине куҫса шуйттансемпе вилесене, хӑрушӑ тискерсемпе тухатмӑшсене асӑнать.Она повествует ему о подвигах наших Ахиллов и Улиссов, об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Калечище прохожем, о том, как они странствовали по Руси, побивали несметные полчища басурманов, как состязались в том, кто одним духом выпьет чару зелена вина и не крякнет; потом говорила о злых разбойниках, о спящих царевнах, окаменелых городах и людях; наконец, переходила к нашей демонологии, к мертвецам, к чудовищам и к оборотням.

Вӑл, Гомер пекех, ҫӑмӑллӑн та ырӑ кӑмӑллӑн, ҫавӑн пекех тӗплӗн те яр-уҫҫӑн курӑнмалла сӑнарласа, вырӑс пурнӑҫӗн Илиадине каласа парать; ҫав халапа ӗлӗк-авалах пирӗн гомеридсем хывнӑ; ун чухне этем ҫутҫанталӑкри, пурнӑҫри вӑрттӑнлӑхсене чухлайман, ун чухне вӑл тухатмӑшран та, арҫурирен те чӗтренӗ, таврари пӗтӗм инкекрен хӑтӑлма Алеша Попович ҫумӗнче хӳтлӗх шыранӑ, ун чухне сывлӑшра та, шывра та, вӑрманта та, уйра та тӗлӗнмелле ӗҫсем пула-пула иртнӗ.Она с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни, созданную нашими гомеридами тех туманных времен, когда человек еще не ладил с опасностями и тайнами природы и жизни, когда он трепетал и перед оборотнем, и перед лешим, и у Алеши Поповича искал защиты от окружавших его бед, когда и в воздухе, и в воде, и в лесу, и в поле царствовали чудеса.

Хӑрушӑ та тӗрӗс мар пулнӑ ун чухне ҫын пурнӑҫӗ; алкумӗ урлӑ ярса пусма та шиклӗ пулнӑ: астусах тӑр, ӑна тискер кайӑк ҫурса пӑрахать, вӑрӑ-хурах пусать, усал тутар пӗтӗм туприне туртса илет, е ҫын пӗр хыпарсӑр-йӗрсӗр ҫухалать.Страшна и неверна была жизнь тогдашнего человека; опасно было ему выйти за порог дома: его, того гляди, запорет зверь, зарежет разбойник, отнимет у него все злой татарин, или пропадет человек без вести, без всяких следов.

Е тата сасартӑк ҫӳлтен янӑ асапсем, ҫулӑм юпасемпе ҫӑмхасем килсе тухаҫҫӗ; лере вара, тин виле пытарнӑ шӑтӑк ҫинче, ҫутӑ курӑнса каять, е вӑрманта такам уткаласа ҫӳрет; вӑл, аллине хунар тытнӑ пекех, ҫитменнине тата хӑрушшӑн ахӑлтатать, тӗттӗмре куҫӗсене йӑлтӑртаттарать.А то вдруг явятся знамения небесные, огненные столпы да шары; а там, над свежей могилой, вспыхнет огонек, или в лесу кто-то прогуливается, будто с фонарем, да страшно хохочет и сверкает глазами в темноте.

Ҫынпа хӑйӗнпе те тем чухлех ӑнланмалла мар япаласем пулса иртеҫҫӗ: чылайччен аванах пурӑнать ҫын — ним те ҫук, унтан сасартӑк ӑнланса илмелле мар палкама пуҫлать е ют ҫын сассипе кӑшкӑрма тытӑнать, е каҫсерен ыйхӑ тӗлӗшпе аташса ҫӳрет; тепри кӗтмен ҫӗртенех кукӑрӑлса ӳкет те, ҫӗр ҫинче тапкалашма тапратать.И с самим человеком творилось столько непонятного: живет-живет человек долго и хорошо — ничего, да вдруг заговорит такое непутное, или учнет кричать не своим голосом, или бродить сонный по ночам; другого, ни с того ни с сего, начнет коробить и бить оземь. Ҫакӑн умӗн кӑна чӑх автанла авӑтнӑ тата пӳрт тӑрринче ҫӑхан кранклатнӑ иккен. А перед тем как сделаться этому, только что курица прокричала петухом да ворон прокаркал над крышей.

Нимӗн те тума пултарайман вӑйсӑр ҫын пурнӑҫ ҫине сехӗрленсе пӑхнӑ, вара хӑйне хупӑрласа тӑракан ҫутҫанталӑкӑн вӑрттӑнлӑхне уҫмалли уҫӑ шыранӑ.Терялся слабый человек, с ужасом озираясь в жизни, и искал в воображении ключа к таинствам окружающей его и своей собственной природы.

Тен, ыйхӑ, сӳрӗк пурнӑҫӑн ӗмӗрхи шӑплӑхӗ, ниҫта тухса ҫӳремесӗр пурӑнни, тӗрлӗрен чӑн-чӑн сехӗрленӳсем, тем те пӗр пулса иртнисемпе хӑрушлӑхсем чӑн пурнӑҫрах ҫынна урӑхла, пулма пултарайман пурнӑҫ шухӑшласа кӑларма хистенӗ пулӗ, ҫав пурнӑҫра вара ӗҫсӗр ӑс-тӑн валли иртӗнӳпе йӑпану е кулленхи ӗҫсен тупсӑмне шырамалла пулнӑ пулӗ.А может быть, сон, вечная тишина вялой жизни и отсутствие движения и всяких действительных страхов, приключений и опасностей заставляли человека творить среди естественного мира другой, несбыточный, и в нем искать разгула и потехи праздному воображению или разгадки обыкновенных сцеплений обстоятельств и причин явления вне самого явления.

Тӗттӗмре пурӑннӑ пирӗн мӗскӗн тӗп асаттесем; вӗсен хӑйсен кӑмӑлӗсене ҫӗклентерме те, тытса чарма та пултарайман, кайран вара майсӑр та усал ӗҫсенчен айваннӑн тӗлӗннӗ, вӗсен сӑлтавӗсене ҫутҫанталӑкӑн уҫӑмсӑр паллисем тӑрӑх тӗпчесе пӗлме тӑрӑшнӑ.Ощупью жили бедные предки наши; не окрыляли и не сдерживали они своей воли, а потом наивно дивились или ужасались неудобству, злу и допрашивались причин у немых, неясных иероглифов природы.

Ҫын вилни, вӗсен шучӗпе, малтанхи вилене хапхаран йӑтса кӑларнӑ чухне урисемпе мар, пуҫне малалла туса кӑларнинчен килнӗ; пушар — чӳрече умӗнче виҫӗ каҫ йытӑ уланӑран пулнӑ; вӗсем вилене хапхаран йӑтса тухнӑ чухне унӑн урисене малалла тума тӑрӑшнӑ, ҫиессе вара унччен мӗн ҫининех ҫинӗ, унчченхи пекех, ним сармасӑр, курӑк ҫине выртса ҫывӑрнӑ; улакан йытта хӗненӗ е картишӗнчен хӑваласа кӑларнӑ, хӑйӑ ҫинчи сӳнсе ҫитмен кӑварне те унчченхи пекех ҫӗрӗк урай хӑмисем хушшине пӑрахнӑ.Смерть у них приключалась от вынесенного перед тем из дома покойника головой, а не ногами из ворот; пожар — от того, что собака выла три ночи под окном; и они хлопотали, чтоб покойника выносили ногами из ворот, а ели все то же, по стольку же и спали по-прежнему на голой траве; воющую собаку били или сгоняли со двора, а искры от лучины все-таки сбрасывали в трещину гнилого пола.

Вырӑс ҫынни, ку тарана ҫитсе те, шухӑшласа кӑларнӑ япаласене, ӗлӗк-авалхи илӗртӳллӗ халапсене ӗненме юратать; тен, вӑл тата чылай вӑхӑтчен ҫав тӗшмӗшлӗхрен хӑтӑлса ҫитеймӗ.И поныне русский человек среди окружающей его строгой, лишенной вымысла действительности любит верить соблазнительным сказаниям старины, и долго, может быть, еще не отрешиться ему от этой веры.

Вут кайӑк ҫинчен калакан пирӗн чаплӑ юмаха итленӗҫемӗн, тухатнӑ замокӑн чӑрмавӗсемпе вӑрттӑнлӑхӗсем ҫинчен итленӗҫемӗн, ача е хӑйне паттӑр вырӑнне хурса харсӑрланать е юмахри паттӑрӑн ӑнӑҫсӑр пулнӑ ӗҫӗсемшӗн хуйхӑрса асапланать.Слушая от няни сказки о нашем золотом руне — Жар-птице, о преградах и тайниках волшебного замка, мальчик то бодрился, воображая себя героем подвига, — и мурашки бегали у него по спине, то страдал за неудачи храбреца.

Халап хыҫҫӑн халап юхать.Рассказ лился за рассказом. Няня хӗрӳллӗн, илемлӗн, киленсе, хушӑран хавхаланса каласа парать, мӗншӗн тесен, вал хӑй мӗн каланине ҫуррине хӑй те ӗненет. Няня повествовала с пылом, живописно, с увлечением, местами вдохновенно, потому что сама вполовину верила рассказам. Карчӑк куҫӗсем ялкӑшаҫҫӗ; пӑлханнипе пуҫӗ чӗтрет; сасси улшӑнсах пырать. Глаза старухи искрились огнем; голова дрожала от волнения; голос возвышался до непривычных нот.

Хӑй те пӗлмен хӑрушлӑхпа сехӗрленсе ӳкнӗ ача, куҫҫульне юхтарса, ун ҫумне лӑпчӑнать.Ребенок, объятый неведомым ужасом, жался к ней со слезами на глазах.

Ҫурҫӗр тӗлӗнче асап тӳсекенсем ҫинчен-и, е хӑйӗн касса илнӗ чӑн-чӑн урисене шыраса ялсем тӑрӑх ҫӳрекен йывӑҫ ураллӑ упа ҫинчен юмах пуҫланать-и — сехӗрленсе ӳкнӗ ачан ҫӳҫӗ вирелле тӑрать; кӑмӑлӗ пӗрре лӑпланать, тепре вӗреме пуҫлать; вӑл вара тертленет, савӑнать, унӑн нервисем хӗлӗх пекех туртӑнса тӑраҫҫӗ.Заходила ли речь о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, или о жертвах, томящихся в неволе у чудовища, или о медведе с деревянной ногой, который идет по селам и деревням отыскивать отрубленную у него натуральную ногу, — волосы ребенка трещали на голове от ужаса; детское воображение то застывало, то кипело; он испытывал мучительный, сладко болезненный процесс; нервы напрягались, как струны.

Нянька упа сӑмахӗсене салхуллӑ сассипе: «Чӗриклет, чӗриклет, йывӑҫ ура; эпӗ саласем тӑрӑх ҫӳрерӗм, эпӗ ялсем тӑрӑх ҫӳрерӗм, хӗрарӑмсем пурте ҫывӑраҫҫӗ, пӗр карчӑк ҫывӑрмасть, ман тирӗм ҫинче ларать, ман ашӑма пӗҫерет, ман ҫӑма арлать», теме пуҫласан, унтан, упа пӳрте кӗрсе хӑй урине вӑрлакана ярса илме хатӗрленнӗ тӗле ҫитсен, ача чӑтса тӑраймасть: вӑл, ҫӳҫенсе тата йынӑшса, няни аллисем ҫине ӳкет, хӑранипе унӑн куҫҫуль шӑпӑртатса тухать, ҫав хушӑрах ача хӑй тискер кайӑкӑн чӗрнисем хушшинче мар, кутник ҫинче, няни ҫумӗнче пулнипе хавасланса ахӑлтатса кулать.Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец, в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни.

Ача ӑс-тӑнне тӗлӗнмелле усал мӗлкесем вырнаҫаҫҫӗ; шиклӗхпе кичемлӗх унӑн чӗрине чылайлӑхах, тен, ӗмӗрлӗхех кӗрсе юлчӗҫ пулӗ.Населилось воображение мальчика странными призраками; боязнь и тоска засели надолго, может быть навсегда, в душу. Вӑл йӗри-таврана хурлӑхлӑн пӑхать, пурнӑҫри яланхи сиене, инкеке кӑна курать, пӗрмаях леш асамлӑ тӗнче ҫинчен шухӑшлать, — унта усал та, хуйхӑ та ҫук, тӑрӑшса ӗҫлени те кирлӗ мар, унта Милитриса Кирбитьевна пурӑнать, унта ҫав тери лайӑх тӑрантараҫҫӗ, ахалех тумлантараҫҫӗ… Он печально озирается вокруг и все видит в жизни вред, беду, все мечтает о той волшебной стороне, где нет зла, хлопот, печалей, где живет Милитриса Кирбитьевна, где так хорошо кормят и одевают даром…

Халап Обломовкӑра ача-пӑчасене ҫеҫ мар, ваттисене те мӗн виличченех хӑратса пурӑнать.Сказка не над одними детьми в Обломовке, но и над взрослыми до конца жизни сохраняет свою власть. Килте те, ялта та пурте, улпутпа арӑмӗнчен пуҫласа патмар тимӗрҫӗ Тарас таранах — тӗттӗм каҫсенче темшӗн чӗтренсе ӳкеҫҫӗ: кашни йывӑҫах ун чухне улӑп пек, кашни тӗмех вӑрӑ-хурах ушкӑнӗ пек курӑнать. Все в доме и в деревне, начиная от барина, жены его и до дюжего кузнеца Тараса, — все трепещут чего-то в темный вечер: всякое дерево превращается тогда в великана, всякий куст — в вертеп разбойников.

Чӳрече хупписем чӗриклетнипе, мӑрьере ҫил уланипе арҫынсем те, хӗрарӑмсем те, ача-пӑчасем те шурса каяҫҫӗ.Стук ставни и завыванье ветра в трубе заставляли бледнеть и мужчин, и женщин, и детей. Кӑшарни каҫӗсенче тӑхӑр сехет хыҫҫӑн хапхаран никам та пӗччен тухмасть; аслӑ калӑм каҫӗ никам та витене каймасть, — унта хӗртсурта курасран хӑрать. Никто в Крещенье не выйдет после десяти часов вечера один за ворота; всякий в ночь на Пасху побоится идти в конюшню, опасаясь застать там домового.

Обломовкӑра тухатмӑшсене те, вилесене те, — пурне те ӗненеҫҫӗ.В Обломовке верили всему: и оборотням и мертвецам. Хирте утӑ капанӗ утса ҫӳрет тесе калаччӑр вӗсене — вӗсем ним шухӑшласа тӑмасӑрах ҫакна ӗненеҫҫӗ; кам та пулсан: акӑ ҫак сурӑх мар, мӗнле те пулин Марфа е Степанида тухатмӑш, тесе сӑмах кӑларса ярсан — вӗсем сурӑхран та, Марфаран та хӑракан пулаҫҫӗ: мӗншӗн сурӑх сурӑхах пулманни ҫинчен, мӗншӗн Марфа тухатмӑш пулса тӑни ҫинчен ыйтса пӗлес шухӑш вӗсен пуҫне пырса та кӗмест, ҫитменнине тата ҫакна ӗненмесӗр иккӗленекенсем ҫине сиксех ӳкеҫҫӗ, — ҫав тери вӑйлӑ ӗненеҫҫӗ Обломовкӑра тӗлӗнмелле хӑвата! Расскажут ли им, что копна сена разгуливала по полю, — они не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое, или что такая-то Марфа или Степанида — ведьма, они будут бояться и барана и Марфы: им и в голову не придет спросить, отчего баран стал не бараном, а Марфа сделалась ведьмой, да еще накинутся и на того, кто бы вздумал усомниться в этом, — так сильна вера в чудесное в Обломовке!

Каярахпа Илья Ильич тӗнче — ӑнланмалла япала иккенне, вилесем шӑтӑксенчен тухманнине, улӑпсем курӑнсанах вӗсене балагансене хупса хунине, вӑрӑ-хурахсене тӗрмене лартнине хӑех курать; анчах усал мӗлкесене ӗненни пӗтсен те, шиклӗх юлашкийӗ, ӑнланса илмелле мар кичемлӗх, чӗрере юлатех.Илья Ильич и увидит после, что просто устроен мир, что не встают мертвецы из могил, что великанов, как только они заведутся, тотчас сажают в балаган, и разбойников — в тюрьму; но если пропадает самая вера в призраки, то остается какой-то осадок страха и безотчетной тоски.

Илья Ильич хӑрушӑ тискерсенчен инкек килменнине чухланӑ, мӗнле инкек-синкек пуррине вара аран-аран кӑна пӗлнӗ, апла пулсан та, кашни утӑмрах мӗнле те пулин хӑрушӑ инкек пуласса кӗтнӗ, шикленнӗ.Узнал Илья Ильич, что нет бед от чудовищ, а какие есть — едва знает, и на каждом шагу все ждет чего-то страшного и боится. Халӗ те-ха, тӗттӗм пӳлӗмре юлсан е вилнӗ ҫынна курсан, ача чухне чӗрине тӑрса юлнӑ усала систерекен кичемлӗхрен чӗтресе тӑрать; хӑй хӑранинчен ирхине кулать пулсан та, каҫхине каллех шурса каять. И теперь еще, оставшись в темной комнате или увидя покойника, он трепещет от зловещей, в детстве зароненной в душу тоски; смеясь над страхами своими поутру, он опять бледнеет вечером.

Малалла Илья Ильич сасартӑк хӑйне вунвиҫҫӗре е вунтӑваттӑри ача пулнине курать.Далее Илья Ильич вдруг увидел себя мальчиком лет тринадцати или четырнадцати.

Вӑл ӗнтӗ Верхлёвӑра, Обломовкӑран пилӗк ҫухрӑма яхӑн ларакан салара, пысӑках мар пансионра вӗренет; ку пансиона управляющи пулса ӗҫлекен Штольц ятлӑ нимӗҫ таврари дворянсен ачисем валли уҫнӑ.Он уж учился в селе Верхлёве, верстах в пяти от Обломовки, у тамошнего управляющего, немца Штольца, который завел небольшой пансион для детей окрестных дворян.

Штольцӑн Андрей ятлӑ ывӑлӗ пур, вӑл Обломовпа пӗр ҫулсенчех, тата Штольца тепӗр ача панӑ, ҫак ача унччен ниҫта та вӗренмен тесен те юрать, ытларах шӑтан-юхан чирпе тертленнӗ, куҫне е хӑлхине ҫыхса ҫӳресех ачалӑхне ирттернӗ; вӑл яланах эпӗ хам асанне патӗнче мар, ют кил-ҫуртра, вӑрӑ-хурахсем патӗнче пурӑнатап, мана ачашлакан никам та ҫук, никам та мана хам юратакан кукӑле пӗҫерсе памасть, тесе хурланса вӑрттӑн макӑрать.У него был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.

Ҫак ачасемсӗр пуҫне, халлӗхе пансионра урӑх ачасем ҫук-ха.Кроме этих детей, других еще в пансионе пока не было.

Нимӗн те тӑваймӑн, ашшӗпе-амӑшӗ ашкӑнчӑк Илюшӑна вӗренме лартрӗҫ-лартрӗҫех.Нечего делать, отец и мать посадили баловника Илюшу за книгу. Ҫакӑншӑн вӑл куҫҫуль юхтарчӗ, тархасласа макӑрчӗ, кутӑнлашрӗ. Это стоило слез, воплей, капризов. Юлашкинчен ӑна илсе кайрӗҫех. Наконец отвезли.

Нимӗҫ, ытти нимӗҫсем пекех, ӗҫчен те хытӑ тыткалакан ҫын пулчӗ.Немец был человек дельный и строгий, как почти все немцы. Обломовка ялӗ Верхлёвӑран пилӗкҫӗр ҫухрӑмра ларнӑ пулсан, тен, Илюша ун патӗнче мӗне те пулин лайӑххӑн вӗренме пулӗччӗ. Может быть, у него Илюша и успел бы выучиться чему-нибудь хорошенько, если б Обломовка была верстах в пятистах от Верхлёва. Капла мӗнле вӗренмелле-ха? А то как выучиться? Обломовкӑри шухӑш-кӑмӑлсем, пурнӑҫ йӑлисем, хӑнӑхусем Верхлӗвӑра та пур; ҫак ял та тахҫан авал Обломовка пулнӑ вӗт-ха; унта, Штольц ҫуртӗнчисӗр пуҫне, пур ҫӗрте те тӗнче пуҫланичченхи юлхавлӑх, ахаль йӑласем, лӑпкӑлӑх, хускалусӑрлӑх палӑрса тӑнӑ. Обаяние обломовской атмосферы, образа жизни и привычек простиралось и на Верхлёво; ведь оно тоже было некогда Обломовкой; там, кроме дома Штольца, все дышало тою же первобытною ленью, простотою нравов, тишиною и неподвижностью.

Ачан ӑсӗпе чӗри пӗрремӗш кӗнекене куриччен малтан пӗтӗмпех ҫав пурнӑҫӑн картинисемпе, ӗҫӗсемпе, йӑлисемпе тулса тӑнӑ.Ум и сердце ребенка исполнились всех картин, сцен и нравов этого быта прежде, нежели он увидел первую книгу. Ачан пуҫ миминче ӑс-тӑн мӗнле ир аталанма пуҫланине кам пӗлет-ха? А кто знает, как рано начинается развитие умственного зерна в детском мозгу? Ача чӗринче пирвайхи ӑнланусемпе асаилӳсем ҫуралнине мӗнле сӑнаса ӗлкӗрен-ха? Как уследить за рождением в младенческой душе первых понятий и впечатлений?

Тен, ача сӑмахсене те аран-аран кӑна каланӑ пулӗ-ха, тен, пачах та калама пултарайман пулӗ, утайман та пулӗ, пур япаласем ҫине те, ҫитӗнсе ҫитнисем каланӑ пек, айванла, тӗлӗнса кайса, ачалла пӑхнӑ пулӗ, вӑл ун чухнех хӑй таврашӗнче пулса иртекен япаласен пӗлтерӗшне тата вӗсем пӗр-пӗринпе ҫыхӑнса тӑнине ӑнланнӑ пулӗ, анчах ун ҫинчен хайне те, ыттисене те шарламан.Может быть, когда дитя еще едва выговаривало слова, а может быть, еще вовсе не выговаривало, даже не ходило, а только смотрело на все тем пристальным немым детским взглядом, который взрослые называют тупым, оно уж видело и угадывало значение и связь явлений окружающей его сферы, да только не признавалось в этом ни себе, ни другим.

Тен, Илюша, хӑй умӗнче мӗн калаҫнине, мӗн тунине тахҫантанпах асӑрхать, ӑнланать пулӗ: унӑн ашшӗ плис шӑлавар, мамӑк хурса ҫӗлетнӗ хӑмӑр пустав курткӑ тӑхӑннӑскер, аллисене ҫурӑм хыҫне тытать те, кӗтесрен кӗтесе кӑна уткаласа ҫӳрет, табак шӑршлать тата сӑмса шӑнкарать, урӑх нимӗн те тумасть; амӑшӗ вара кофе хыҫҫӑн чей ӗҫет, чей хыҫҫӑн апат ҫиет; ашшӗ ҫынсем утӑ ҫулса е тырӑ вырса миҫе капан тунине тӗрӗслеме те шутламасть, ӗҫри ҫитменлӗхсене курсан нихҫан та вӑрҫмасть, анчах ӑна сӑмса тутри хӑвӑрт пырса ан пар ҫеҫ — вӑл йӗркесӗрлӗхсем ҫинчен кӑшкӑрма тытӑнать, кил-ҫурта кутӑн-пуҫӑн ҫавӑрать.Может быть, Илюша уж давно замечает и понимает, что говорят и делают при нем: как батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь дом.

Урӑхла мар, ҫапла, шӑпах ҫапла, аслисем мӗнле пурӑннӑ, ҫавӑн пек пурӑнмаллине ача ӑсӗ тахҫанах тавҫӑрса илнӗ пулӗ, тен.Может быть, детский ум его давно решил, что так, а не иначе следует жить, как живут около него взрослые. Тата мӗнле урӑхла ӑнланма хушнӑ-ха ӑна? Да и как иначе прикажете решить ему? Мӗнле пурӑннӑ аслисем Обломовкӑра? А как жили взрослые в Обломовке?

Хӑйсем мӗншӗн пурӑнни ҫинчен шухӑшланӑ-и вӗсем?Делали ли они себе вопрос: зачем дана жизнь? Турӑ пӗлет. Бог весть. Мӗнле хирӗҫ тавӑрса каланӑ вӗсем ҫакна хирӗҫ? И как отвечали на него? Нимӗн те каламан пулас: ҫакӑ вӗсене питӗ те ҫӑмӑл та уҫӑмлӑ пек туйӑннӑ. Вероятно, никак: это казалось им очень просто и ясно.

Йывӑр пурнӑҫ ҫинчен, ӗҫ пирки пӑшӑрханса тертленекен, ҫӗр ҫинче пӗр кӗтесрен тепӗр кӗтесе темшӗн хӗвӗшсе ҫӳрекен, ӗмӗрӗпех пӗтмен вӗҫӗ-хӗррисӗр ӗҫшӗн пурнӑҫа шеллемен ҫынсем ҫинчен илтмен вӗсем.Не слыхивали они о так называемой многотрудной жизни, о людях, носящих томительные заботы в груди, снующих зачем-то из угла в угол по лицу земли или отдающих жизнь вечному, нескончаемому труду.

Обломовкӑра пурӑнакансем ӑш вӑрканине те ӗненмен, ӗмӗрӗпех таҫта, темшӗн туртӑнса, вӗҫӗмсӗр тӑрмашнине те пурнӑҫ вырӑнне шутламан: шухӑш-кӑмӑл туртӑмӗнчен вутран хӑранӑ пекех сехӗрленнӗ; тепӗр вырӑнти ҫынсен шалти туйӑмне, чунӗсен вут-ҫулӑмне пула часах ӳчӗсем ҫунса кайнӑ пулсан, Обломовка ҫыннисен чунӗ лӑпкӑн та пӗр чӑрмавсӑр тачка ӳтре киленнӗ.Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.

Пурнӑҫ вӗренӗ, ыттисене тертлентернӗ пек, вӑхӑтсӑр пӗркеленчӗкӗсемпе те, пурнӑҫ йӗркинчен кӑларакан инкек-синкексемпе тата чир-чӗрсемпе те тертлентермен.Не клеймила их жизнь, как других, ни преждевременными морщинами, ни нравственными разрушительными ударами и недугами.

Ырӑ ҫынсем: пурнӑҫа лӑпкӑ та ӗҫсӗр ирттермелле, вӑхӑтӑн-вӑхӑтӑн ҫеҫ ӑна кӑмӑла кайман ӑнсӑртлӑхсем: чир-чӗрсем, хирӗҫӳсем тата сӑмах майӗн каласан, ӗҫ пӑсма пултарать, тесе шутланӑ.Добрые люди понимали ее не иначе, как идеалом покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятными случайностями, как то: болезнями, убытками, ссорами и, между прочим, трудом.

Обломовецсем ӗҫе, вӑл хамӑр асаттен аслашшӗсемех панӑ асап пулнӑ пек, тӳссе ирттернӗ, анчах ӑна юратма пултарайман, мӗнле те пулин ӗҫ сиксе тухсан, яланах унран пӑраннӑ, ҫапла туни тивӗҫлӗ тесех шутланӑ.Они сносили труд как наказание, наложенное еще на праотцев наших, но любить не могли, и где был случай, всегда от него избавлялись, находя это возможным и должным.

Вӗсем нихҫан та ӑс-пуҫпа татса памалли е уҫӑмсӑр пурнӑҫ ыйтӑвӗсемпе чӑрманман: ҫавӑнпа та унти ҫынсем яланах сывлӑхлӑ та хаваслӑ пулнӑ, чылайччен пурӑннӑ; хӗрӗх ҫула ҫитнӗ арҫынсем каччӑ евӗрлӗ курӑннӑ; стариксем йывӑр та асаплӑ вилӗмпе кӗрешмен, ним тума пултарайми пуличчен пурӑннӑ та, вӑрттӑн вилнӗ пек, хуллен сивӗнсе пырса, ним туймасӑр юлашки сывлӑшне кӑларса вилнӗ.Они никогда не смущали себя никакими туманными умственными или нравственными вопросами: оттого всегда и цвели здоровьем и весельем, оттого там жили долго; мужчины в сорок лет походили на юношей; старики не боролись с трудной, мучительной смертью, а, дожив до невозможности, умирали как будто украдкой, тихо застывая и незаметно испуская последний вздох. Ӗлӗк халӑх ҫирӗпрех пулнӑ тесе ҫавӑнпа калаҫҫӗ те ӗнтӗ. Оттого и говорят, что прежде был крепче народ.

Ҫапла, чӑнах та, ҫирӗп пулнӑ: ун чухне пӗчӗк ачасене пурнӑҫ пӗлтерӗшне ӑнлантарса пама тата мӗнле те пулин кӑткӑс та йывӑр ӗҫе хӑнӑхтарма васкаман; ӑна кӗнеке вулаттарса ывӑнтарман, кӗнекесем пуҫра тем чухлӗ ыйту ҫуратаҫҫӗ, ыйтусем вара ӑспа чӗрене кӑшлаҫҫӗ, ӗмӗре кӗскетеҫҫӗ.Да, в самом деле крепче: прежде не торопились объяснять ребенку значения жизни и приготовлять его к ней, как к чему-то мудреному и нешуточному; не томили его над книгами, которые рождают в голове тьму вопросов, а вопросы гложут ум и сердце и сокращают жизнь.

Обломовкӑра пурӑнакансемшӗн пурнӑҫ йӗркисем хатӗр пулнӑ, ӑна ашшӗ-амӑшӗсем туса хӑварнӑ, вӗсем те ӑна аслашшӗсенчен ҫаплипех илсе юлнӑ, аслашшӗсене вара хӑйсен ашшӗсем, Веста вутҫулӑмне упранӑ пек, ним улӑштармасӑр тытса пыма пиллесе хӑварнӑ.Норма жизни была готова и преподана им родителями, а те приняли ее, тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти ее целость и неприкосновенность, как огонь Весты. Аслашшӗсемпе ашшӗсен вӑхӑтӗнче мӗнле пулнӑ, Илья Ильич ашшӗ вӑхӑтӗнче те ҫаплах пулнӑ, тен, халӗ те Обломовкӑра ҫавнашкалах пурӑнаҫҫӗ пулӗ. Как что делалось при дедах и отцах, так делалось при отце Ильи Ильича, так, может быть, делается еще и теперь в Обломовке.

Мӗн пирки шухӑшламалла, мӗн пирки пӑлханмалла, мӗн пӗлме тӑрӑшмалла, мӗнле тӗллевсем шырамалла вӗсен?О чем же им было задумываться и чем волноваться, что узнавать, каких целей добиваться?

Нимӗн те кирлӗ мар: пурнӑҫ, лӑпкӑ юханшыв пекех, вӗсен ҫумӗпе юхса иртет; вӗсен вара, кашниннех, ҫав ҫырма хӗрринче ларса, пурпӗрех пулса иртмелли япаласем хӑйсен умӗнче черетлӗн, чӗнмесӗрех туха-туха тӑнине сӑнаса ҫеҫ лармалла.Ничего не нужно: жизнь, как покойная река, текла мимо их; им оставалось только сидеть на берегу этой реки и наблюдать неизбежные явления, которые по очереди, без зову, представали пред каждого из них.

Акӑ ӗнтӗ, ҫывӑракан Илья Ильич умне ҫавӑн пекех черетлӗн, чӗрӗ картинӑсем евӗр, малтанах пурнӑҫӑн виҫӗ тӗп саманчӗ тухса тӑма пуҫларӗҫ: ача ҫурални, туй туни, виле пытарни, — ҫаксем вӗсен ҫемйинче те, тӑванӗсемпе паллакансем патӗнче те пӗр евӗрлех пулса иртеҫҫӗ.И вот воображению спящего Ильи Ильича начали так же по очереди, как живые картины, открываться сначала три главные акта жизни, разыгрывавшиеся как в его семействе, так у родственников и знакомых: родины, свадьба, похороны.

Унтан ун умӗнче пурнӑҫӑн хаваслӑ та хурлӑхлӑ вак пайӗсем пулса иртеҫҫӗ: ачана тӗне кӗртнисем, менельниксем, ҫемье праҫникӗсем, типӗ тытас умӗнхипе ун хыҫҫӑнхи эрнесем, шавлӑ апатсем, хурӑнташсене пуҫтарса тунӑ ӗҫкӗсем, сывлӑх суннисем, тав тунисем, чӑнласах макӑрнисем, ӑшшӑн кулнисем.Потом потянулась пестрая процессия веселых и печальных подразделений ее: крестин, именин, семейных праздников, заговенья, разговенья, шумных обедов, родственных съездов, приветствий, поздравлений, официальных слез и улыбок.

Ҫаксене йӑлтах ҫав тери тӗплӗн, пахан та чаплӑн туса ирттереҫҫӗ.Все отправлялось с такою точностью, так важно и торжественно.

Обломов хӑй паллакан сӑн-питсене те курать, тӗрлӗ йӑла йӗркисене тунӑ чухне вӗсем пит-куҫӗсене мӗнле пӗркелентернине, мӗнле тӑрӑшнине, хӗвӗшсе ҫӳренине те курать.Ему представлялись даже знакомые лица и мины их при разных обрядах, их заботливость и суета. Кирек мӗнле чӑкӑлтӑш ҫураҫу, кирек мӗнле чаплӑ туй пултӑр вӗсен — пӗтӗм йӑлапа, йӑлари йӗркесене ним сиктерсе хӑвармасӑр туса ирттереҫҫӗ. Дайте им какое хотите щекотливое сватовство, какую хотите торжественную свадьбу или именины — справят по всем правилам, без малейшего упущения. Кама ӑҫта лартмалла, мӗне мӗнле тумалла, туй ҫӳретнӗ чухне камӑн кампа ларса каймалла, йӑласене тытса пымалла-и — Обломовкӑра ҫаксене пурне те, кирек хӑҫан та пӗр йӑнӑшсӑр туса ирттереҫҫӗ. Кого где посадить, что и как подать, кому с кем ехать в церемонии, примету ли соблюсти — во всем этом никто никогда не делал ни малейшей ошибки в Обломовке.

Ачасене пӑхса ӳстерме пӗлмеҫҫӗ-и унта?Ребенка ли выходить не сумеют там? Пӑхса ҫеҫ тӑр, мӗнле хӗп-хӗрлӗ питлӗ самӑркка ачасене йӑтса е ертсе ҫӳреҫҫӗ унта ача амӑшӗсем. Стоит только взглянуть, каких розовых и увесистых купидонов носят и водят за собой тамошние матери. Вӗсем хӑйсен ачисене самӑр, шап-шурӑ та сывлӑхлӑ тӑвассишӗн тӑрӑшаҫҫӗ. Они на том стоят, чтоб дети были толстенькие, беленькие и здоровенькие.

Вӗсем ҫуркунне пуҫлансанах тӑри пӗҫерсе ҫимесен, ҫуркуннене пӗлесшӗн те мар, унсӑрӑн лӑпланмаҫҫӗ те.Они отступятся от весны, знать ее не захотят, если не испекут в начале ее жаворонка. Мӗнле пӗлмелле мар, туса ирттермелле мар вӗсен ҫакна? Как им не знать и не исполнять этого?

Кунта вӗсен пӗтӗм пурнӑҫӗпе науки, кунта вӗсен пӗтӗм хуйхи-суйхипе савӑнӑҫӗ; ҫавӑнпа та вӗсем ытти кирек мӗнле ӗҫпе чӑрмавран парӑнаҫҫӗ, урӑхла савӑнӑҫа пӗлмеҫҫӗ; вӗсен пурнӑҫӗ ҫак тӗпре тӑракан, пурпӗрех пулса иртекен япаласемпе ҫеҫ ҫыхӑнса тӑрать, вӗсен ӑсӗпе чӗринче те ҫав япаласем кӑна.Тут вся их жизнь и наука, тут все их скорби и радости: оттого они и гонят от себя всякую другую заботу и печаль и не знают других радостей; жизнь их кишела исключительно этими коренными и неизбежными событиями, которые и задавали бесконечную пищу их уму и сердцу.

Йӑлари уявсене, ӗҫкӗ-ҫикӗсене ӑшӗсене вӑркатса кӗтеҫҫӗ вӗсем, кайран вара, ача тӗне кӗртсен, ҫынна авлантарсан е пытарсан, ҫав ҫынна, унӑн шӑпине манаҫҫӗ те кулленхи сӳрӗк пурнӑҫпа пурӑнма пуҫлаҫҫӗ; ҫӗнӗрен килсе тухнӑ ҫавнашкал сӑлтавсем ҫеҫ — ачана тӗне кӗртни, туй туни, тата ыттисем — вӗсен ҫакнашкал пурнӑҫне каллех урӑхлатаҫҫӗ.Они с бьющимся от волнения сердцем ожидали обряда, пира, церемонии, а потом, окрестив, женив или похоронив человека, забывали самого человека и его судьбу и погружались в обычную апатию, из которой выводил их новый такой же случай — именины, свадьба и т. п.

Ача ҫуралсанах ашшӗ-амӑшӗсен пирвайхи ӗҫӗ — тивӗҫлӗ йӗркесене май килнӗ таран тӗрӗсрех, йӑла тӑрӑх мӗн кирлине пӗрне те сиктерсе хӑвармасӑр туса ирттересси, тепӗр майлӑ каласан, ачана тӗне кӗртнӗ хыҫҫӑн вӑйлӑ ӗҫкӗ-ҫикӗ тӑвасси пулать; унтан ҫуралнӑ ачана тӑрӑшса пӑхасси пуҫланать.Как только рождался ребенок, первою заботою родителей было как можно точнее, без малейших упущений, справить над ним все требуемые приличием обряды, то есть задать после крестин пир; затем начиналось заботливое ухаживанье за ним.

Амӑшӗ вара хӑй умне те, няньки умне те пӗр тӗллев лартать: ачана сывӑ ӳстермелле, вӑл шӑнса пӑсӑласран, унӑн куҫӗ йӑмӑхасран тата тӗрлӗ усал-тӗсел ересрен сыхламалла.Мать задавала себе и няньке задачу: выходить здоровенького ребенка, беречь его от простуды, от глаза и других враждебных обстоятельств. Ача ялан хавас пултӑр, нумай ҫитӗр, тесе чунтан тӑрӑшаҫҫӗ. Усердно хлопотали, чтоб дитя было всегда весело и кушало много.

Ачана ура ҫине тӑратсанах, урӑхла каласан, ӑна пӑхакан няня кирлӗ мар пулсанах, амӑшӗн чӗрине вӑрттӑн шухӑш пырса кӗрет — ачи валли ун пекех сывлӑхлӑ та хӗрлӗ питле мӑшӑр шырамалла.Только лишь поставят на ноги молодца, то есть когда нянька станет ему не нужна, как в сердце матери закрадывается уже тайное желание приискать ему подругу — тоже поздоровее, порумянее.

Каллех вара ӗҫкӗ-ҫикӗ ирттерес, юлашкинчен туй тӑвас тапхӑрсем ҫитеҫҫӗ: пурнӑҫӑн пӗтӗм савӑнӑҫӗ ҫакӑнта пулать.Опять настает эпоха обрядов, пиров, наконец свадьба; на этом и сосредоточивался весь пафос жизни.

Кайран вара каллех кивви пуҫланать: ача ҫуратасси, ӑна тӗне кӗртесси, ӗҫкӗ-ҫикӗсем ирттересси, ун чухне виле пытарас шухӑш ҫук-ха, анчах ку нумайлӑха мар: пӗрисем теприсене вырӑн параҫҫӗ, ачасем ҫитӗнсе ҫитсе каччӑ пулаҫҫӗ, авланаҫҫӗ, хӑйсене евӗрлӗ чунсем ҫуратаҫҫӗ, — ҫапла вара, пурнӑҫ хай йӗркипе вӗҫӗ-хӗррисӗр пӗр евӗрлӗ тӑсӑлса пырать те, виле шӑтӑкӗ патне ҫитсен вӗҫленет.Потом уже начинались повторения: рождение детей, обряды, пиры, пока похороны не изменят декорации; но ненадолго: одни лица уступают место другим, дети становятся юношами и вместе с тем женихами, женятся, производят подобных себе — и так жизнь по этой программе тянется беспрерывной однообразною тканью, незаметно обрываясь у самой могилы.

Чӑн та, вӑхӑтӑн-вӑхӑтӑн Обломовкӑра пурӑнакансен урӑхла чӑрмавсем те сиксе тухкаланӑ, анчах вӗсем ҫав чӑрмавсене ытлашши пӑшӑрханмасӑрах кӗтсе илнӗ, чӑрмавсем вара, чул хӳме ҫумӗнче хӳтлӗх тупайман кайӑксем аяккалла вӗҫнӗ евӗр, Обломовка ҫыннисенчен аяккалла пӑрӑннӑ.Навязывались им, правда, порой и другие заботы, но обломовцы встречали их по большей части с стоическою неподвижностью, и заботы, покружившись над головами их, мчались мимо, как птицы, которые прилетят к гладкой стене и, не найдя местечка приютиться, потрепещут напрасно крыльями около твердого камня и летят далее.

Ҫапла, сӑмахран, пӗррехинче галерейӑн пӗр пайӗ ҫуртӑн хӑрах енчен сасартӑк ишӗлсе аннӑ та чӗпӗ амӑшӗпе чӗпписене ишӗлчӗк айне тунӑ; унччен маларах кӑна галерея айӗнче лутра пукан ҫинче ларнӑ Аксиньйӑна, Антип арӑмне, лекнӗ пулӗччӗ, анчах вӑл, хӑй телейне пула, галерея ишӗлес умӗн сӳс илме кайнӑ.Так, например, однажды часть галереи с одной стороны дома вдруг обрушилась и погребла под развалинами своими наседку с цыплятами; досталось бы и Аксинье, жене Антипа, которая уселась было под галереей с донцом, да на ту пору, к счастью своему, пошла за мочками.

Килте шӑв-шав пуҫланнӑ: пурте, ватти те, вӗтти те, чупса ҫитнӗ, чӗп амӑшӗпе чӗпсем вырӑнне унта улпут майри хӑй Илья Ильичпа уткаласа ҫӳреме пултарни ҫинчен шухӑшласа, сехӗрленсе ӳкнӗ.В доме сделался гвалт: все прибежали, от мала до велика, и ужаснулись, представив себе, что вместо наседки с цыплятами тут могла прохаживаться сама барыня с Ильей Ильичом.

Пурте ахлатса янӑ, пӗр-пӗрне ӳпкелешме пуҫланӑ, мӗнле-ха никам та ҫакӑн ҫинчен шухӑшлама пултарайман: пӗрин — астумалла пулнӑ, теприн — тӳрлетме хушмалла, виҫҫӗмӗшӗн — юсамалла пулнӑ.Все ахнули и начали упрекать друг друга в том, как это давно в голову не пришло: одному — напомнить, другому — велеть поправить, третьему — поправить.

Галерея ишӗлсе аннинчен пурте тӗлӗннӗ, унччен кӑна-ха вӗсем вӑл ҫапла чылайччен тытӑнса ларнинчен тӗлӗннӗ пулнӑ.Все дались диву, что галерея обрушилась, а накануне дивились, как это она так долго держится!

Ҫакна мӗнле йӗркелесе хурасси ҫинчен шухӑшлама, калаҫма тытӑннӑ; чӑхпа чӗпписене шелленӗ, Илья Ильича галерея патне ҫывӑха та ямалла марри ҫинчен хытарса, майӗпен харпӑр хӑй вырӑнӗсене саланнӑ.Начались заботы и толки, как поправить дело: пожалели о наседке с цыплятами и медленно разошлись по своим местам, настрого запретив подводить к галерее Илью Ильича.

Кайран, тепӗр виҫӗ эрнерен, ишӗлсе аннӑ хӑмасемпе карлӑксене, ҫул ҫинче ан кансӗрлеччӗр тесе, сарай патне сӗтӗрсе пӑрахма Андрюшкӑна, Петрушкӑна, Васькӑна хушнӑ.Потом, недели через три, велено было Андрюшке, Петрушке, Ваське обрушившиеся доски и перила оттащить к сараям, чтоб они не лежали на дороге. Вӗсем унта ҫуркуннечченех выртнӑ. Там валялись они до весны.

Обломов старик, ҫав хӑмасене чӳречерен курсан, кашнинчех галерейӑна юсас пирки шухӑшлама тытӑннӑ: платнике чӗнсе илнӗ, галерейӑна мӗнле лайӑхрах тӑвасси ҫинчен канашлама пуҫланӑ: ҫӗнӗ галерея тумалла-и, юлашкине ишсе пӑрахмалла-и; унтан платнике кӑларса янӑ.Старик Обломов всякий раз, как увидит их из окошка, так и озаботится мыслью о поправке: призовет плотника, начнет совещаться, как лучше сделать, новую ли галерею выстроить или сломать и остатки; потом отпустит его домой,

— Киле кай, эпӗ шухӑшласа пӑхӑп, — тет вӑл. сказав: «Поди себе, а я подумаю».

Ҫакӑ вара Васька е Мотька улпут патне пырса: акӑ вӑл, Мотька, паян ирхине ишӗлмесӗр юлнӑ галерея ҫине хӑпарчӗ те унта кӗтессем пӳртрен пачах уйрӑлнӑ, пӑхса ҫеҫ тӑр, каллех ишӗлсе анать, тесе каличченех ҫапла пулнӑ.Это продолжалось до тех пор, пока Васька или Мотька донес барину, что, вот-де, когда он, Мотька, сего утра лазил на остатки галереи, так углы совсем отстали от стен и, того гляди, рухнут опять.

Ун хыҫҫӑн платнике юлашки канашлӑва чӗнтернӗ, ун чухне вара сыхланса юлнӑ галерейӑн сыпӑкне ишӗлчӗк юлашкисемпе чаракласа лартма йышӑннӑ та, ҫак ӗҫе ҫав уйӑх вӗҫленнӗ тӗлех туса пӗтернӗ.Тогда призван был плотник на окончательное совещание, вследствие которого решено было подпереть пока старыми обломками остальную часть уцелевшей галереи, что и было сделано к концу того же месяца.

— Э! — О! Ара галерея ҫӗнӗ пекех пулчӗ вӗт! — тенӗ старик арӑмне. Да галерея-то пойдет опять заново! — сказал старик жене. — Пӑх-ха, Федот юпасене мӗнле илемлӗ лартса тухнӑ, шӑп та шай предводитель ҫурчӗн колоннисем пек! — Смотри-ка, как Федот красиво расставил бревна, точно колонны у предводителя в дому! Халӗ ӗнтӗ аван пулчӗ; каллех чылайччен ларать! Вот теперь и хорошо: опять надолго!

Галерейӑпа пӗрлех хапхана та турлетмеллеччӗ, крыльцана та юсасан авӑн пулатчӗ, ансӑр картлашкасем хушшинчен тӗпсакайне кушаксем ҫеҫ мар, сыснасем те кӗрсе каяҫҫӗ, тесе такам астутарнӑ ӑна.Кто-то напомнил ему, что вот кстати бы уж и ворота исправить, и крыльцо починить, а то, дескать, сквозь ступеньки не только кошки, и свиньи пролезают в подвал.

— Ҫапла, ҫапла, юсамалла, — тенӗ те Илья Иванович, ҫийӗнчех крыльцана пӑхма кайнӑ.— Да, да, надо, — заботливо отвечал Илья Иванович и шел тотчас осмотреть крыльцо.

— Чӑнах та-ҫке, куратӑн пулӗ, мӗнле тӗрексӗрленнӗ, — тенӗ вӑл, крыльцана сӑпка пек енчен енне силлесе.— В самом деле, видишь ведь как, совсем расшаталось, — говорил он, качая ногами крыльцо, как колыбель.

— Ара вӑл туса лартнӑ хыҫҫӑнах силленсе тӑратчӗ вӗт, — астутарнӑ ӑна такам.— Да оно и тогда шаталось, как его сделали, — заметил кто-то.

— Мӗнех вара силленнӗ пулсан? — хирӗҫ тавӑрнӑ Обломов.— Так что ж, что шаталось? — отвечал Обломов. — Юсаман пулсан та, вунултӑ ҫул хушшинче ишӗлсе анман-ҫке вӑл. — Да вот не развалилось же, даром что шестнадцать лет без поправки стоит. Ҫирӗп тунӑ ун чухне Лука!.. Славно тогда сделал Лука!.. Платник-тӑк платник пулнӑ… вилчӗ — тӑпри ҫӑмӑл пултӑр! Вот был плотник, так плотник… умер — царство ему небесное! Халь иртӗхсе кайрӗҫ: ун пек тумаҫҫӗ. Нынче избаловались: не сделают так.

Унтан вӑл тепӗр еннелле пӑхма тытӑннӑ, крыльци вара халӗ те сулланкаласа тӑрать, ишӗлсе анман-ха, теҫҫӗ.И он обращал глаза в другую сторону, а крыльцо, говорят, шатается и до сих пор и все еще не развалилось.

Чӑнах та, лайӑх платник пулнӑ пулас ҫав Лука.Видно, в самом деле славный был плотник этот Лука.

Тепӗр тесен, хуҫасем пирки тивӗҫлине каламалла: инкек килсе тухсан е пӗр-пӗр япала майсӑр пулсан, вӗсем тепӗр чухне ҫав тери пӑшӑрханаҫҫӗ, хӗрӳленеҫҫӗ те, ҫиленеҫҫӗ те.Надо, впрочем, отдать хозяевам справедливость: иной раз в беде или неудобстве они очень обеспокоятся, даже погорячатся и рассердятся.

Мӗнле-ха ӑна ҫапла юхӑнтарса ямалла, ҫакнашкал хӑвармалла, теҫҫӗ.Как, дескать, можно запускать или оставлять то и другое? Халех кирлӗ мерӑсем йышӑнмалла. Надо сейчас принять меры. Калаҫма та: е канав урлӑ хывнӑ кӗпере юсасси ҫинчен, выльӑхсем йывӑҫсене сиен тӑвасран е пӗр вырӑнта сад пахчине карта тытасси ҫинчен ҫеҫ калаҫҫӗ, мӗншӗн тесен унта, пӗр тӗлте, карта тӳнсе кайнӑ та ҫӗрте выртать. И говорят только о том, как бы починить мостик, что ли, через канаву или огородить в одном месте сад, чтоб скотина не портила деревьев, потому что часть плетня в одном месте совсем лежала на земле.

Илья Иванович ҫакна майлассишӗн питӗ тӑрӑшнӑ, пӗррехинче вара, сад пахчинче уҫӑлса ҫӳренӗ чухне, эхлеткелесе тата ахлаткаласа, хӑй аллисемпех картана тытса ҫӗкленӗ те, пахчаҫа ҫийӗнчех икӗ шалча ҫапса лартма хушнӑ; Обломов ҫакнашкал тӑрӑшнипе ҫатан карта ҫӑвӗпех ҫапла ларса ирттернӗ, хӗлле ҫеҫ ӑна тепӗр хут юр тӳнтерсе янӑ.Илья Иванович простер свою заботливость даже до того, что однажды, гуляя по саду, собственноручно приподнял, кряхтя и охая, плетень и велел садовнику поставить поскорей две жерди: плетень благодаря этой распорядительности Обломова простоял так все лето, и только зимой снегом повалило его опять.

Юлашкинчен тата акӑ мӗн патне ҫитнӗ: Архип лашипе тата пички-качкипе кӗпер ҫинчен канава тӳнсе кайсан, ҫийӗнчех кӗпер ҫине виҫӗ ҫӗнӗ хӑма сарса хунӑ.Наконец даже дошло до того, что на мостик настлали три новые доски, тотчас же, как только Антип свалился с него, с лошадью и с бочкой, в канаву. Антип суранӗсенчен те сывалса ҫитеймен пулнӑ-ха, кӗпере ҫӗнӗрен туса хума та ӗлкӗрнӗ. Он еще не успел выздороветь от ушиба, а уж мостик отделан был заново.

Сад пахчи карти тепӗр хут тӳнсе кайсан, ӗнесемпе качакасем те нумаях ырӑ курса юлайман: вӗсем хурлӑхан тӗмӗсене ҫеҫ ҫисе янӑ, вуннӑмӗш ҫӑкана кӑшласа хуппине сӳме тытӑннӑ, выльӑхсем улмуҫҫисем патне ҫитиччен картана кирлӗ пек тытса лартма тата ун тавра канав чавса тухма хушнӑ.Коровы и козы тоже немного взяли после нового падения плетня в саду: они съели только смородинные кусты да принялись обдирать десятую липу, а до яблонь и не дошли, как последовало распоряжение врыть плетень как надо и даже окопать канавкой.

Лекнӗ те-ҫке вара пахчара тытнӑ икӗ ӗнепе пӗр качакана: вӗсен аяк пӗрчисене чиперех шутласа янӑ!Досталось же и двум коровам и козе, пойманным на деле: славно вздули бока!

Илья Ильич тӗлӗкре тата ашшӗ-амӑшӗ килӗнчи пысӑк та тӗксӗм хӑна пӳлӗмне курать, унта — яланах ҫитӗпе витӗнсе тӑракан авалхи каврӑҫ кресласем пысӑк та майсӑр хытӑ диван, ӑна сарнӑ сенкер бархат тӗссӗрленнӗ, пӑнчӑн-пӑнчӑн вараланса пӗтнӗ; унтах пысӑк сӑран кресла пур.Снится еще Илье Ильичу большая темная гостиная в родительском доме, с ясеневыми старинными креслами, вечно покрытыми чехлами, с огромным, неуклюжим и жестким диваном, обитым полинялым голубым барканом в пятнах, и одним большим кожаным креслом.

Хӗллехи вӑрӑм ҫӗр пуҫланать.Наступает длинный зимний вечер.

Амӑшӗ, урисене хӑй айне хуҫлатса диван ҫине ларнӑ та, юлхавлӑн чӑлха ҫыхать, анаслакалать, хушӑран пуҫне йӗппе хыҫкаласа илет.Мать сидит на диване, поджав ноги под себя, и лениво вяжет детский чулок, зевая и почесывая по временам спицей голову.

Ун ҫывӑхӗнче Настасья Ивановнӑпа Пелагея Игнатьевна пуҫӗсене чиксе лараҫҫӗ, вӗсем праҫник кунӗ Илюшӑна е ун ашшӗне парнелеме, е хӑйсем валли пикенсех тем ҫӗлеҫҫӗ.Подле нее сидит Настасья Ивановна да Пелагея Игнатьевна и, уткнув носы в работу, прилежно шьют что-нибудь к празднику для Илюши, или для отца его, или для самих себя.

Ашшӗ, аллисене хыҫалалла тытса, пӳлӗм тӑрӑх каллӗ-маллӗ уткаласа ҫӳрет е кресла ҫине пырса ларать, кӑштах ларать те, хӑй ури сассипе тимлӗн итлесе, каллех уткаласа ҫӳреме пуҫлать.Отец, заложив руки назад, ходит по комнате взад и вперед, в совершенном удовольствии, или присядет в кресло и, посидев немного, начнет опять ходить, внимательно прислушиваясь к звуку собственных шагов. Унтан табак шӑршлать, сунасласа илет те каллех шӑршлать. Потом понюхает табаку, высморкается и опять понюхает.

Пӳлӗмре пӗртен-пӗр ҫурта тӗксӗммӗн ҫунать, ӑна та пулин хӗллехи е кӗркуннехи каҫсенче кӑна ҫутаҫҫӗ.В комнате тускло горит одна сальная свечка, и то это допускалось только в зимние и осенние вечера. Ҫуллахи каҫсенче пурте ҫуртасӑр, кун ҫутипе выртса кун ҫутипе тӑма тӑрӑшаҫҫӗ. В летние месяцы все старались ложиться и вставать без свечей, при дневном свете.

Ҫакна вӗсем хӑнӑхнӑран та, укҫа перекетлесшӗн те ҫапла тӑваҫҫӗ.Это частью делалось по привычке, частью из экономии.

Килте туса хатӗрлемен, аякран туянакан кирек мӗнле япалана та Обломовка ҫыннисем ҫав тери хыткукарла тыткалаҫҫӗ. На всякий предмет, который производился не дома, а приобретался покупкою, обломовцы были до крайности скупы.

Вӗсем хӑна килнӗ ятпа кӑмӑллӑнах лайӑх кӑркка е вунӑ-вуникӗ чӗп пусаҫҫӗ, анчах апат-ҫимӗҫе пӗр иҫӗм ҫырли те ытлашши хумаҫҫӗ, ҫав хӑна хӑй ирӗкӗпе пӗр черкке эрех тултарса ӗҫсен — вӗсем шурса каяҫҫӗ.Они с радушием заколют отличную индейку или дюжину цыплят к приезду гостя, но лишней изюминки в кушанье не положат, и побледнеют, как тот же гость самовольно вздумает сам налить себе в рюмку вина.

Тепӗр тесен, кунта унашкал иртӗнни пулман, тесен те юрать: пӗр-пӗр пуҫтах, пӗтнӗ этем, тен, ҫапла тӑвӗччӗ: унашкал хӑнана кунта картишне те кӗртмеҫҫӗ.Впрочем, такого разврата там почти не случалось: это сделает разве сорванец какой-нибудь, погибший в общем мнении человек; такого гостя и во двор не пустят.

Ҫук, ун пек мар йӑласем кунта: кунта хӑна виҫӗ хут сӗнтермесӗр ниме те тӗкӗнсе пӑхмасть.Нет, не такие нравы были там: гость там прежде троекратного потчеванья и не дотронется ни до чего. Вӑл питӗ лайӑх ӑнланать: ҫиме лартнӑ апата е ӗҫме панӑ эрехе пӗр хутчен ҫеҫ сӗнни, тутанса пӑхма хушнинчен ытларах, ан ҫи, ан ӗҫ, тенине пӗлтерет. Он очень хорошо знает, что однократное потчеванье чаще заключает в себе просьбу отказаться от предлагаемого блюда или вина, нежели отведать его.

Кашни хӑнашӑнах икӗ ҫурта ҫутмаҫҫӗ: ҫуртана хулара укҫалла туяннӑ, ӑна, ытти япаласем пекех, хуҫа арӑмӗ ҫӑрапа питӗрсе усрать.Не для всякого зажгут и две свечи: свечка покупалась в городе на деньги и береглась, как все покупные вещи, под ключом самой хозяйки. Ҫурта тӗпӗсене тирпейлӗн шутлаҫҫӗ те пытарса хураҫҫӗ. Огарки бережно считались и прятались.

Кунта укҫа тӑкаклама юратмаҫҫӗ, хӑшпӗр япала питӗ кирлӗ пулсан та, уншӑн тӳлемелли укҫана ҫав тери хӗрхенсе параҫҫӗ, ӑна та пулин — тӑкакӗ пӗчӗк пулсан кӑна.Вообще там денег тратить не любили, и, как ни необходима была вещь, но деньги за нее выдавались всегда с великим соболезнованием, и то если издержка была незначительна. Тӑкакламалла пулсан, ытларах йынӑшса макӑрса тата вӑрҫса тӑкаклаҫҫӗ. Значительная же трата сопровождалась стонами, воплями и бранью.

Обломовка ҫыннисем укҫа тӑкакличчен кирек мӗнле майсӑрлӑха та чӑтма килӗшеҫҫӗ, ӑна майлӑ япала вырӑнне шутлама та хӑнӑхса ҫитнӗ.Обломовцы соглашались лучше терпеть всякого рода неудобства, даже привыкли не считать их неудобствами, чем тратить деньги.

Ҫакна пула хӑна пӳлӗмӗнчи диван та тахҫантанпах вараланса пӗтнипех ларать, ҫакна пула Илья Ивановичӑн сӑран пуканӗн те ячӗ ҫеҫ юлнӑ, чӑннипех вара вӑл — те мунчаларан, те кантрасенчен тунӑскер кӑна: сӑранӗ мӗн пурӗ те хыҫӗнче ҫеҫ пӗр татӑк тӑрса юлнӑ, ытти ҫӗрти пилӗк ҫул каяллах пулӗ ӗнтӗ таткаланса пӗтнӗ, хӑпӑнса ӳкнӗ; тен, укҫа хӗрхеннине пулах хапхи чалӑшнӑ, крыльци силленсе тӑрать.От этого и диван в гостиной давным-давно весь в пятнах, от этого и кожаное кресло Ильи Ивановича только называется кожаным, а в самом-то деле оно — не то мочальное, не то веревочное: кожи-то осталось только на спинке один клочок, а остальная уж пять лет как развалилась в куски и слезла; оттого же, может быть, и ворота все кривы, и крыльцо шатается. Ҫапах чи кирлӗ ӗҫшӗн те пулин сасартӑк икҫӗр, виҫҫӗр, пилӗкҫӗр тенкӗ тӳлесси вӗсемшӗн ҫакӑнса вилесси пекех туйӑннӑ. Но заплатить за что-нибудь, хоть самонужнейшее, вдруг двести, триста, пятьсот рублей казалось им чуть не самоубийством.

Ҫамрӑк помещиксенчен пӗри Мускава кайса пӗр дюжина кӗпешӗн виҫҫӗр тенкӗ, пӗр атӑшӑн ҫирӗм пилӗк тенкӗ, туй кунӗ валли туяннӑ жилетшӑн хӗрӗх тӗнкӗ тӳленӗ тенине илтсен, Обломов сӑхсӑхса илнӗ те, хӑвӑрттӑн ҫапла каласа хунӑ: «Ҫав маттура тӗрмене хупса лартмалла», тенӗ.Услыхав, что один из окрестных молодых помещиков ездил в Москву и заплатил там за дюжину рубашек триста рублей, двадцать пять рублей за сапоги и сорок рублей за жилет к свадьбе, старик Обломов перекрестился и сказал с выражением ужаса, скороговоркой, что «этакого молодца надо посадить в острог».

Вӗсем политикӑлла экономи чӑнлӑхӗсене: укҫа-тенкӗ ҫаврӑнӑшне хӑвӑртлатмаллине; ӗҫ тухӑҫлӑхне хӑпартмаллине тата продуктсене улӑштармаллине ӑнланмаҫҫӗ.Вообще они глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов. Вӗсем, хӑйсен айванлӑхне пула, укҫа-тенкӗпе пӗртен-пӗр майпа усӑ курмаллине пӗлеҫҫӗ: ӑна арчара тытса усраҫҫӗ. Они в простоте души понимали и приводили в исполнение единственное употребление капиталов — держать их в сундуке.

Хӑна пӳлӗмӗнчи креслосем ҫинче килтисем, е куллен кунта ҫӳрекенсем кашниех хӑйне майлӑ вырнаҫаҫҫӗ те мӑшлатса лараҫҫӗ.На креслах в гостиной, в разных положениях, сидят и сопят обитатели или обычные посетители дома.

Вӗсем пӗр-пӗринпе кашни кунах курнӑҫаҫҫӗ; ӑс-тӑнри пултарулӑхсем пурин те тахҫанах иксӗлнӗ, тулашри хыпарсене вӗсем сахал илтеҫҫӗ, ҫавӑнпа ытлашши калаҫмаҫҫӗ те.Между собеседниками по большей части царствует глубокое молчание: все видятся ежедневно друг с другом; умственные сокровища взаимно исчерпаны и изведаны, а новостей извне получается мало.

Шӑп; Илья Иванович килте ҫӗлетнӗ аттисемпе кӗмсӗртеттерсе уткалани илтӗнет, стена ҫумӗнчи хупӑлчаллӑ сехет маятникӗ майпен шаккать, Пелагея Игнатьевна е Настасья Ивановна хушӑран аллипе туртса е шӑлпа ҫыртса ҫип татни масар ҫинчи евӗр шӑплӑха сирет.Тихо; только раздаются шаги тяжелых, домашней работы сапог Ильи Ивановича, еще стенные часы в футляре глухо постукивают маятником, да порванная время от времени рукой или зубами нитка у Пелагеи Игнатьевны или у Настасьи Ивановны нарушает глубокую тишину.

Тепӗр чухне ҫавнашкал ҫур сехет иртет, кам та пулин сасӑпах анаслать те: «Каҫар, турӑҫӑм!» тесе мӑкӑртатса, ҫӑварӗ ҫине хӗрес хурать.Так иногда пройдет полчаса, разве кто-нибудь зевнет вслух и перекрестит рот, примолвив: «Господи помилуй!»

Ун хыҫҫӑн юнашар лараканӗ анаслать, унтан тепри, хуллен, команда панӑ пекех, ҫӑварне карать; пурте анаслама ерсе каяҫҫӗ, хӑшин-пӗрин тата куҫҫулӗ те тухать.За ним зевнет сосед, потом следующий, медленно, как будто по команде, отворяет рот, и так далее, заразительная игра воздуха в легких обойдет всех, причем иного прошибет слеза.

Илья Иванович чӳрече патне пырса тӑрать те, тулалла пӑхса, кӑштах тӗлӗннӗ пек каласа хурать:Или Илья Иванович пойдет к окну, взглянет туда и скажет с некоторым удивлением:

— Халӗ пилӗк сехет кӑна, тулта, авӑ, мӗнле тӗттӗм! «Еще пять часов только, а уж как темно на дворе!»

— Ҫапла, — хирӗҫ тавӑрса калать кам та пулин, — ҫак вӑхӑтра яланах тӗттӗм; вӑрӑм ҫӗрсем пуҫланаҫҫӗ.— Да, — ответит кто-нибудь, — об эту пору всегда темно; длинные вечера наступают.

Ҫуркунне вара вӗсем вӑрӑм кунсем пуҫланнинчен тӗлӗнеҫҫӗ, хӗпӗртеҫҫӗ.А весной удивятся и обрадуются, что длинные дни наступают. Ыйт-ха вӗсенчен: мӗне кирлӗ вӗсене ҫав вӑрӑм кунсем — ҫакна вӗсем хӑйсем те пӗлмеҫҫӗ. А спросите-ка, зачем им эти длинные дни, так они и сами не знают.

Вӗсем каллех шӑпланаҫҫӗ.И опять замолчат.

Кам та пулин ҫурта ҫинчи ҫункава илсе пӑрахма тӑрсан, сасартӑк ӑна сӳнтерет те — пурте чӗтресе ӳкеҫҫӗ.А там кто-нибудь станет снимать со свечи и вдруг погасит — все встрепенутся:

— Кӗтмен хӑна пулать! — тет ҫийӗнчех кам та пулин. «Нечаянный гость!» — скажет непременно кто-нибудь. Тепӗр чухне ҫакӑн хыҫҫӑн калаҫу пуҫланса каять.Иногда на этом завяжется разговор.

— Кам пулма пултарать-ха ҫак хӑна? — тет кил хуҫи арӑмӗ, — Настасья Фаддеевна мар-ши?— Кто ж бы это гость? — скажет хозяйка. – Уж не Настасья ли Фаддеевна? Ай, турӑ патӑрах! Ах, дай-то Господи! Ҫук ара, вӑл праҫник умӗн килмест. Да нет; она ближе праздника не будет. Вӑт хавасланнӑ пулӑттӑмӑр! То-то бы радости! Килес пулсан, унпа иксӗмӗр ыталанса тӑраничченех макӑрнӑ пулӑттӑмӑр! То-то бы обнялись да наплакались с ней вдвоем! Ирхи кӗлӗсене те, кӑнтӑрлахисене те пӗрле… И к заутрене и к обедне бы вместе… Ӑҫта манӑн ӑна ҫитме! Да куда мне за ней! Эпӗ, ҫамрӑкрах пулсан та, ун чухлӗ чӑтма пултараймастӑп. Я даром что моложе, а не выстоять мне столько!

— Вӑл хӑҫан пирӗн патӑмӑртан кайнӑччӗ-ха? — ыйтать Илья Иванович.— А когда, бишь, она уехала от нас? — спросил Илья Иванович. — Илен кунӗ хыҫҫӑн пулас-и? — Кажется, после Ильина дня?

— Мӗн эс, Илья Иванович, яланах пӑтраштаратӑн!— Что ты, Илья Иваныч! Всегда перепутаешь! Вӑл ҫимӗк кунне те кӗтсе тӑмарӗ, — тӳрлетет ӑна арӑмӗ. Она и семика не дождалась, — поправила жена.

— Вӑл кунта Питрав кунӗ пулчӗ пулас, — хирӗҫлет ӑна Илья Иванович.— Она, кажется, в петровки здесь была, — возражает Илья Иванович.

— Эсӗ яланах ҫапла! — тет арӑмӗ ӳпкелешсе.— Ты всегда так! — с упреком скажет жена. — Тавлашатӑн та, намӑсланатӑн ҫеҫ… — Споришь, только срамишься…

— Ну, мӗнле-ха Питрав кунӗ пулман вара вӑл?— Ну, как же не была в петровки? Ун чухне ара пӗрмай кӑмпа кукли пӗҫернӗччӗ: вӑл юратать… Еще тогда всё пироги с грибами пекли: она любит…

— Ара вӑл Марья Онисимовна пулчӗ: вӑл кӑмпа кукли юратать — мӗнле-ха ҫавна та астумастӑн!— Так это Марья Онисимовна: она любит пироги с грибами — как это не помнишь! Марья Онисимовна Илен кунӗччен ҫеҫ те мар, Прохорпа Никонор праҫникӗччен хӑнара пулчӗ. Да и Марья Онисимовна не до Ильина дня, а до Прохора и Никанора гостила.

Мӗн чухлӗ вӑхӑт иртнине вӗсем праҫниксем тӑрӑх, ҫулталӑк вӑхӑчӗ тӑрӑх, ҫемьере е кил-ҫуртра пулса иртнӗ тӗрлӗ ӗҫсем тӑрӑх шута илсе пыраҫҫӗ, нихҫан та хӑш уйӑхне те, хӑш кунне те асӑнмаҫҫӗ.Они вели счет времени по праздникам, по временам года, по разным семейным и домашним случаям, не ссылаясь никогда ни на месяцы, ни на числа. Тен, ку пӑртаках, Обломовсӑр пуҫне, ыттисем пурте уйӑхсен ячӗсене тата хисеп йӗркисене пӑтраштарса янинчен те килнӗ пулӗ. Может быть, это происходило частью и оттого, что, кроме самого Обломова, прочие всё путали и названия месяцев, и порядок чисел.

Тавлашса парӑнтарнӑ Илья Иванович шӑпланать те, каллех пӗтӗм ушкӑн ним шарламасӑр ларать.Замолчит побежденный Илья Иванович, и опять все общество погрузится в дремоту. Илюша та, амӑшӗн ҫурӑмӗ хыҫне тӳнсе кайса, тӗлӗрме пуҫлать, тепӗр чухне ҫывӑрсах каять. Илюша, завалившись за спину матери, тоже дремлет, а иногда и совсем спит.

— Ҫапла, — тет унтан хӑнасенчен пӗри, хашлатса сывласа, — акӑ Марья Онисимовна упӑшки, ҫӗре кӗнӗ Василий Фомич, турӑ ҫырлахтӑр, мӗнле сывлӑхлӑ ҫынччӗ, ҫапах та вилсе кайрӗ!— Да, — скажет потом какой-нибудь из гостей с глубоким вздохом, — вот муж-то Марьи Онисимовны, покойник Василий Фомич, какой был, Бог с ним, здоровый, а умер! Утмӑл ҫула ҫитиччен те пурӑнаймарӗ, — унашкал ҫынсен ҫӗр ҫул пурӑнмалла! И шестидесяти лет не прожил, — жить бы этакому сто лет!

— Пурте вилетпӗр, кам хӑҫан вилесси — турӑ ирӗкӗнче! — хирӗҫ тавӑрать Пелагея Игнатьевна, ассӑн сывласа.— Все умрем, кому когда — воля Божья! — возражает Пелагея Игнатьевна со вздохом. — Теприсем вилеҫҫӗ, Хлоповсем акӑ тӗне кӗртсе ӗлкӗреймеҫҫӗ: Анна Андреевна татах ҫуратса панӑ, тет, — ку улттӑмӗш ӗнтӗ. — Кто умирает, а вот у Хлоповых так не поспевают крестить: говорят, Анна Андреевна опять родила — уж это шестой.

— Пӗр Анна Андреевна ҫеҫ-и ун пекки! — тет хуҫа арӑмӗ.— Одна ли Анна Андреевна! — сказала хозяйка. — Акӑ унӑн шӑллӗне авлантараҫҫӗ те, каллех ачасем пулаҫҫӗ — ҫавӑн чухлӗ ҫеҫ чӑрмав пулать-и! — Вот как брата-то ее женят и пойдут дети — столько ли еще будет хлопот! Пӗчӗккисем те ӳссе ҫитӗнеҫҫӗ, вӗсен те авланма вӑхӑчӗ ҫитет; унтан хӗрӗсене качча параҫҫӗ, анчах ӑҫта кунта каччисем? И меньшие подрастают, тоже в женихи смотрят; там дочерей выдавай замуж, а где женихи здесь? Халӗ вӗт пурте тупраллисене, укҫаллисене илесшӗн… Нынче, вишь, ведь все хотят приданого, да всё деньгами…

— Мӗн калаҫатӑр ҫак эсир? — ыйтать Илья Иванович, сӑмахлакансем патне пырса.— Что вы такое говорите? — спросил Илья Иванович, подойдя к беседовавшим.

— Калаҫатпӑр акӑ, мӗн…— Да вот говорим, что…

Вара вӗсем хӑйсем мӗн калаҫнине ӑна тепӗр хут каласа параҫҫӗ.И ему повторяют рассказ.

— Акӑ мӗнле вӑл, ҫын пурнӑҫӗ! — вӗрентсе каланӑ пек калать Илья Иванович.— Вот жизнь-то человеческая! — поучительно произнес Илья Иванович. — Пӗри вилет, тепри ҫуралать, виҫҫӗмӗшӗ авланать, эпир акӑ ватӑлсах пыратпӑр: ҫулталӑкпа ҫулталӑк хушши мар, кунпа кун хушши те пӗр пек пурӑнаймастпӑр! — Один умирает, другой родится, третий женится, а мы вот всё стареемся: не то что год на год, день на день не приходится! Мӗншӗн ҫапла ку? Зачем это так? Мӗнле лайӑх пулмалла кашни кунах ӗнерхи пек, ӗнерхи ыранхи пек пулсан! То ли бы дело, если б каждый день как вчера, вчера как завтра!.. Шухӑшлама та кичем… Грустно, как подумаешь…

— Ватти ватӑлать, ҫамрӑк вара ӳсет! — ыйхӑллӑ сасӑпа калать тахӑшӗ кӗтесрен.— Старый старится, а молодой растет! — сонным голосом кто-то сказал из угла.

— Турра ытларах кӗлтумалла та нимӗн ҫинчен те шухӑшламалла мар! — хыттӑн асӑрхаттарать хуҫа арӑмӗ.— Надо Богу больше молиться да не думать ни о чем! — строго заметила хозяйка.

— Тӗрӗс, тӗрӗс, — шиклӗн те хӑвӑрттӑн хирӗҫ чӗнет те философи ыйтӑвӗсем ҫинчен калаҫма шутланӑ Илья Иванович, унтан каллех каллӗ-маллӗ уткалама пуҫлать.— Правда, правда, — трусливо, скороговоркой отозвался Илья Иванович, вздумавший было пофилософствовать, и пошел опять ходить взад и вперед.

Каллех чылайччен шарламаҫҫӗ; йӗпсемпе тирсе туртакан ҫипсем ҫеҫ сӑрӑлтатаҫҫӗ.Долго опять молчат; скрипят только продеваемые взад и вперед иглой нитки. Тепӗр чухне вара хуҫа арӑмӗ шӑплӑха сирет. Иногда хозяйка нарушит молчание.

— Тӗттӗм тулта, — тет вӑл.— Да, темно на дворе, — скажет она. — Акӑ, турӑ парсан, сурхурине кӗтсе илетпӗр, хурӑнташсем хӑнана килеҫҫӗ, ун чухне хаваслӑрах пулать, ҫӗр иртсе кайнине те сиссе юлаймастӑн. — Вот, Бог даст, как дождемся Святок, приедут погостить свои, ужо будет повеселее, и не видно, как будут проходить вечера. Маланья Петровна килсе ҫитсенччӗ, вӑт мӗнле ашкӑннӑ пулӗччӗ! Вот если б Маланья Петровна приехала, уж тут было бы проказ-то! Мӗн кӑна шухӑшласа кӑлармасть вӑл! Какие только веселые глупости не придумывал он! Тӑхлан та ирӗлтерет, ӑвӑс та шӑратать, хапхаран та чупса тухать: манӑн хӗрсене пӗтӗмпех йӗркерен кӑларса ярать. И олово лить, и воск топить, и за ворота бегать; девок у меня всех с пути собьет. Тӗрлӗрен вӑйӑсем шухӑшласа кӑларать… ҫапла, чӑнах та! Затеет игры разные… такая право!

— Ҫапла, светски дама! — асӑрхаттарать калаҫакан арҫынсенчен пӗри.— Да, светская дама! — заметил один из собеседников. — Виҫӗмҫулхине вӑл ту ҫинчен ярӑнма шут тытрӗ, Лука Савич куҫхаршине шӑтарса пӑрахнӑччӗ-ха ун чухне… — В третьем году она и с гор выдумала кататься, вот как еще Лука Савич бровь расшиб…

Сасартӑк пурте чӗтренсе илеҫҫӗ, Лука Савич ҫине пӑхаҫҫӗ те ахӑлтатса кулса яраҫҫӗ.Вдруг все встрепенулись, посмотрели на Луку Савича и разразились хохотом.

— Мӗнле пулчӗ-ха вӑл сан, Лука Савич?— Как это ты, Лука Савич? Нуккӑ, ну, каласа пар? — тет Илья Иванович, хӑй вара каҫса кайсах кулать. Ну-ка, ну расскажи! — говорит Илья Иванович и помирает со смеху.

Пурте вара чарӑнмасӑр ахӑлтатаҫҫӗ, Илюша та ыйхӑран вӑранать, вӑл та ахӑлтатать.И все продолжают хохотать, и Илюша проснулся, и он хохочет.

— Ну, мӗн каламалли пур унта! — тет именнӗ Лука Савич.— Ну, чего рассказывать! — говорит смущенный Лука Савич. — Ӑна пӗтӗмпех, авӑ, Алексей Наумыч шухӑшласа кӑларнӑ: пачах нимӗн те пулман! — Это все вон Алексей Наумыч выдумал: ничего и не было совсем.

— Э! — пурте пӗр харӑссӑн ярса илеҫҫӗ ун сӑмахне.— Э! — хором подхватили все. — Мӗнле-ха апла нимӗн те пулман? — Да как же ничего не было? Эпир вилнӗ-и вара?.. Мы-то умерли разве?.. Ҫамку авӑ, ҫамку, халӗ те ҫӗвӗ курӑнать вӗт… А лоб-то, лоб-то, вон и до сих пор рубец виден…

Пурте ахӑлтатса кулса яраҫҫӗ.И захохотали.

— Мӗн кулатӑр-ха, ара, эсир? — кулма чарӑннӑ хушӑра каласа пӗтерме тӑрӑшать Лука Савич.— Да что вы смеетесь? — старается выговорить в промежутках смеха Лука Савич. — Эпӗ… апла та пулман пулӑттӑм… ара, пӗтӗмпех Васька, хурах… кивӗ ҫунашка тыттарнӑ… ҫунашка ман айра саланса кайрӗ те… эпӗ вара… — Я бы… и не того… да все Васька, разбойник… салазки старые подсунул… они и разъехались подо мной… я и того…

Пурте ахӑлтатни унӑн сассине хупласа хурать.Общий хохот покрыл его голос. Вӑл хӑй мӗнле ӳкнине ӑнлантарса пама ахалех тӑрӑшать, пурте ахӑлтатса кулаҫҫӗ, кулнӑ сасӑ кайри пӳлӗмпе хӗрсен пӳлӗмне те ҫитет, пӗтӗм пӳрте ҫавӑрса илет, пурте пулса иртнӗ кулӑшла ӗҫе аса илеҫҫӗ, пурте чылайччен, харсӑррӑн, халиччен илтменле, Олимп туррисем пек ахӑлтатаҫҫӗ. Напрасно он силился досказать историю своего падения: хохот разлился по всему обществу, проник до передней и до девичьей, объял весь дом, все вспомнили забавный случай, все хохочут долго, дружно, несказанно, как олимпийские Боги. Шӑпланма ҫеҫ тытӑнаҫҫӗ, кам та пулин каллех кулса ярать те — пуҫланать вара. Только начнут умолкать, кто-нибудь подхватит опять — и пошло писать.

Юлашкинчен аран-аран лӑпланаҫҫӗ.Наконец кое-как, с трудом успокоились.

— Мӗнле, кӑҫал сурхуринче ярӑнтӑн-и, Лука Савич? — ыйтать Илья Иванович, пӗр вӑхӑта шӑпланнӑ хыҫҫӑн.— А что, ныне о Святках будешь кататься, Лука Савич? — спросил, помолчав, Илья Иванович.

Каллех пурте ахӑлтатма пуҫлаҫҫӗ те пӗр вунӑ минута яхӑн чарӑнмасӑр кулаҫҫӗ.Опять общий взрыв хохота, продолжавшийся минут десять.

— Типӗ эрнинче Антипа тӑвайкки тума хушмалла мар-и? — тет Обломов каллех кӗтмен ҫӗртен.— Не велеть ли Антипке постом сделать гору? — вдруг опять скажет Обломов. — Лука Савич питӗ ярӑнасшӑн, чӑтса тӑраймасть, тейӗпӗр… — Лука Савич, мол, охотник большой, не терпится ему…

Пӗтӗм ушкӑн каҫса кайсах кулни ӑна каласа пӗтерме памасть.Хохот всей компании не дал договорить ему.

— Леш ҫунашка… пур-и-ха? — кулӑпа чыхӑнса кайса, аран-аран ыйтать калаҫакансенчен пӗри.— Да целы ли те… салазки-то? — едва от смеха выговорил один из собеседников.

Каллех кулӑ.Опять смех.

Пурте чылайччен кулаҫҫӗ, юлашкинчен, хуллен-хулленех лӑпланма пуҫлаҫҫӗ: пӗри куҫҫульне шӑлать, тепри сӑмсине шӑнкӑртать, виҫҫӗмӗшӗ чарӑна пӗлмесӗр ӳсӗрет, сурать, аран-аран ҫеҫ каласа хурать:Долго смеялись все, наконец стали мало-помалу затихать: иной утирал слезы, другой сморкался, третий кашлял неистово и плевал, с трудом выговаривая:

— Эх, турӑҫӑм!— Ах ты, Господи! Сурчӑк пачах аптратса ҫитерчӗ… култарчӗ вӑл ун чухне, чӑнах та! Задушила мокрота совсем… насмешил тогда, ей-богу! Мӗнле ҫылӑх! Такой грех! Хӑй — ҫурӑмне ҫӳлелле тӑратнӑ, сӑхман аркисене айккинелле сарса пӑрахнӑ. Как он спиной-то кверху, а полы кафтана врозь…

Ҫакӑн хыҫҫӑн, юлашки хут, чи вӑрӑма пыракан ахӑлтату пуҫланать, унтан пурте калаҫма чарӑнаҫҫӗ.Тут следовал окончательно последний, самый продолжительный раскат хохота, и затем все смолкло. Пӗри ассӑн сывласа илет, тепри мӑкӑртаткаласа сасӑпах анасласа илет, вара пурте шӑпланаҫҫӗ. Один вздохнул, другой зевнул вслух, с приговоркой, и все погрузилось в молчание.

Унчченхи пекех сехет маятникӗ сулланни, Обломов уринчи атӑ сасси тата ҫип ҫыртса татни ҫеҫ илтӗнсе тӑрать.По-прежнему слышалось только качанье маятника, стук сапог Обломова да легкий треск откушенной нитки.

Сасартӑк Илья Иванович сӑмси вӗҫне тытать те, шикленсе ӳксе, урай варринче чарӑнса тӑрать.Вдруг Илья Иванович остановился посреди комнаты с встревоженным видом, держась за кончик носа.

— Ку мӗн инкекӗ тата?— Что это за беда? Пӑх-ха! — тет вӑл. Смотрите-ка! — сказал он. — Кам та пулин вилет пулас: манӑн сӑмса вӗҫӗ кӗҫӗтсе кайрӗ… — Быть покойнику: у меня кончик носа все чешется…

— Ах, эсӗ те ҫав, турӑҫӑм! — аллисене сулса каларӗ арӑмӗ.— Ах ты, Господи! — всплеснув руками, сказала жена. — Сӑмса вӗҫ кӗҫӗтет пулсан, мӗнле ҫын вилесси пултӑр-ха вӑл? — Какой же это покойник, коли кончик чешется?  — Сӑмса кӑкӗ кӗҫӗтсен — кам та пулин вилет. Покойник — когда переносье чешется. Ну, Илья Иваныч, мӗнле-ха эсӗ, турӑҫӑм, час манатӑн? Ну, Илья Иваныч, какой ты, Бог с тобой, беспамятный! Хӑҫан та пулсан ҫынсем хушшинче е хӑнара ҫапла калӑн та — намӑс пулать вӗт. Вот этак скажешь в людях когда-нибудь или при гостях и — стыдно будет.

— Сӑмса вӗҫӗ кӗҫӗтни мӗне пӗлтерет-ха вара? — ыйтрӗ именнӗ Илья Иванович.— А что же это значит, кончик-то чешется? — спросил сконфуженный Илья Иванович.

— Эрех ӗҫессе.— В рюмку смотреть. Ӑҫтан ҫын вилессе пултӑр-ха вӑл! А то, как это можно: покойник!

— Пурне те арпаштаратӑп! — терӗ Илья Иванович.— Все путаю! — сказал Илья Иванович. — Ӑҫтан астуса ҫитерен-ха вӗсене: е сӑмса айккинчен кӗҫӗтет, е вӗҫӗнчен, е куҫхарши… — Где тут упомнить: то сбоку нос чешется, то с конца, то брови…

— Айккинчен кӗҫӗтни, — терӗ Пелагея Ивановна ун сӑмахне пӳлсе, — хыпар илтессине пӗлтерет; куҫхарши кӗҫӗтни — макӑрасса; ҫамка — пуҫ таясса; сылтӑм енчен кӗҫӗтни — арҫын килессе, сулахай енчен — хӗрарӑма курасса; хӑлха кӗҫӗтни — ҫумӑр пуласса, тута — чуптӑвасса, усси — кучченеҫ ҫиессе, чавса — ҫӗнӗ вырӑнта ҫывӑрасса, ура лаппи кӗҫӗтни ҫула тухасса пӗлтерет…— Сбоку, — подхватила Пелагея Ивановна, — означает вести; брови чешутся — слезы; лоб — кланяться; с правой стороны чешется — мужчине, с левой — женщине; уши зачешутся — значит, к дождю, губы — целоваться, усы — гостинцы есть, локоть — на новом месте спать, подошвы — дорога…

— Ну, Пелагея Ивановна, маттур та! — терӗ Илья Иванович, — ҫу йӳнелессе вара ӗнсе кӗҫӗтет-и-мӗн…— Ну, Пелагея Ивановна, молодец! — сказал Илья Иванович, — а то еще когда масло дешево будет, так затылок, что ли, чешется…

Хӗрарӑмсем кулкалама тата пӑшӑлтатма пуҫларӗҫ; хӑш-пӗр арҫынсем йӑл кулчӗҫ; каллех пурте ахӑлтатса кулса яма та хатӗрччӗ ӗнтӗ, анчах ҫак самантра пӳлӗмре, пӗр-пӗрин ҫине сиксе ӳкме хатӗрленсе тӑнӑ йытӑпа кушак хӑрлатнӑ пек, темле сасӑ илтӗнсе кайрӗ.Дамы начали смеяться и перешептываться; некоторые из мужчин улыбались; готовился опять взрыв хохота, но в эту минуту в комнате раздалось в одно время как будто ворчанье собаки и шипенье кошки, когда они собираются броситься друг на друга. Ку сехет янӑрани пулчӗ. Это загудели часы.

— Э! — О! Тӑхӑр сехет ҫитрӗ вӗт ара! — хавассӑн, тӗлӗнсе каларӗ Илья Иванович. Да уж девять часов! — с радостным изумлением произнес Илья Иванович. — Пӑх-ха эсӗ, вӑхӑт мӗнле иртни те сисӗнмерӗ пулас. — Смотри-ка, пожалуй, и не видать, как время прошло. Эй! Эй! Васька, Ванька, Мотька! Васька! Ванька, Мотька!

Ҫывӑрнипе пӗркеленсе пӗтнӗ пит-куҫлӑ виҫӗ ҫын кӗрсе тӑчӗҫ.Явились три заспанные физиономии.

— Мӗншӗн-ха эсир апат лартмастӑр? — терӗ Обломов тӗлӗнсе те тарӑхса.— Что ж вы не накрываете на стол? — с удивлением и досадой спросил Обломов. — Господасем ҫинчен шухӑшласа та пӑхмастӑр-и? — Нет, чтоб подумать о господах? Ну, мӗн туса таратӑр? Ну, чего стоите? Халех эрех парӑр! Скорей, водки!

— Акӑ мӗншӗн сӑмса вӗҫӗ кӗҫӗтнӗ! — хӑвӑрттӑн каласа хучӗ Пелагея Ивановна.— Вот отчего кончик носа чесался! — живо сказала Пелагея Ивановна. — Эрех ӗҫнӗ чухне черкке тӗпне пӑхӑр. — Будете пить водку и посмотрите в рюмку.

Каҫхи апат хыҫҫӑн пӗрне-пӗри чуптуса хӗрес хураҫҫӗ те хӑйсен вырӑнӗсем патнелле саланаҫҫӗ, вара вӗсен ним шухӑшсӑр пуҫӗсене ыйхӑ ҫавӑрса илет.После ужина, почмокавшись и перекрестив друг друга, все расходятся по своим постелям, и сон воцаряется над беспечными головами.

Кунашкал пӗр-икӗ каҫ ҫеҫ мар, эрни эрнипе, уйӑхӗпе, ҫулсемпе ҫапла ирттернӗ кунсемпе ҫӗрсене Илья Ильич тӗлӗкӗнче курать.Видит Илья Ильич во сне не один, не два такие вечера, но целые недели, месяцы и годы так проводимых дней и вечеров.

Ҫак пурнӑҫӑн пӗревӗрлӗхне никам та пӑсман, Обломовкӑра пурӑнакансене хӑйсене те йывӑр пулман ҫакӑн евӗрлӗ пурнӑҫ, мӗншӗн тесен, вӗсем урӑхла пурнӑҫпа, урӑхла йӑласем ҫинчен пачах та шухӑшламан, шухӑшласа илме пултарнӑ пулсан та, сехӗрленсе ӳксе, ҫав пурнӑҫран пӑрӑннӑ пулӗччӗҫ.Ничто не нарушало однообразия этой жизни, и сами обломовцы не тяготились ею, потому что и не представляли себе другого житья-бытья; а если б и смогли представить, то с ужасом отвернулись бы от него.

Вӗсем урӑхла пурнӑҫпа пурӑнма килӗшмен, ӑна юратман та пулӗччӗҫ.Другой жизни и не хотели и не любили бы они. Тӗрлӗ сӑлтава пула вӗсен йӑлинче кирек мӗнле улшӑну пулсан та, вӗсем пӑшӑрханнӑ пулӗччӗҫ. Им бы жаль было, если б обстоятельства внесли перемены в их быт, какие бы то ни были. Ыранхи кун паянхи евӗрлӗ, тепӗр кунне ыранхи евӗрлӗ пурнӑҫ пулмасан, вӗсене кичемлӗх тертлентерсе ҫитернӗ пулӗччӗ. Их загрызет тоска, если завтра не будет похоже на сегодня, а послезавтра на завтра.

Мӗне кирлӗ-ха вӗсене ыттисем курасшӑн ҫуннӑ пурнӑҫри тӗрлӗ улшӑнусем, ӑнсӑртран килсе тухан япаласем?Зачем им разнообразие, перемены, случайности, на которые напрашиваются другие? Ан тив ыттисем ҫав япаласемпе тертленччӗр, вӗсене, Обломовка ҫыннисене, ыттисен ҫумӗнче ӗҫ ҫук. Пусть же другие и расхлебывают эту чашу, а им, обломовцам, ни до чего и дела нет. Ан тив ыттисем мӗнле пурнӑҫ тенӗ, ҫавӑн пек пурӑнччӑр. Пусть другие живут, как хотят.

Пур тӗрле ӑнсӑртлӑхсем те, вӗсенчен хӑть мӗнле пайта пулсан та, вӗсем чӑрмав кӳреҫҫӗ: вӗсемшӗн тӑрмашмалла, тӑрӑшмалла, чупмалла, вырӑнта ан лар, суту-илӳ ту е ҫыр — пӗр сӑмахпа каласан, ҫаврӑнкаламалла, шӳт-им ку!Ведь случайности, хоть бы и выгоды какие-нибудь, беспокойны: они требуют хлопот, забот, беготни, не посиди на месте, торгуй или пиши, — словом, поворачивайся, шутка ли!

Вӗсем темиҫе вуншар ҫул хушши унчченхи пекех мӑшӑлтатнӑ, тӗлӗрнӗ, анасланӑ, е ялти кулӑшран ахӑлтатса кулнӑ, е ушкӑнпа пуҫтарӑнса, ҫӗрле кам мӗнле тӗлӗк курни ҫинчен кала-кала панӑ.Они продолжали целые десятки лет сопеть, дремать и зевать, или заливаться добродушным смехом от деревенского юмора, или, собираясь в кружок, рассказывали, что кто видел ночью во сне.

Хӑрушӑ тӗлӗк пулсан — пурте шухӑша кайнӑ, чӑнласах хӑраса ӳкнӗ; малашне мӗн пулассине пӗлтерекен тӗлӗк пулсан — вӑл мӗнлине, хуйхӑллине е лайӑххине кура, пурте чӑнласах хавасланнӑ е хурланнӑ.Если сон был страшный — все задумывались, боялись не шутя; если пророческий — все непритворно радовались или печалились, смотря по тому, горестное или утешительное снилось во сне. Тӗлӗк мӗнле те пулин йӑлана тытса пыма хушать пулсан — ҫакна пурнӑҫлама ҫийӗнчех кирлӗ ӗҫсем тума тытӑннӑ. Требовал ли сон соблюдения какой-нибудь приметы, тотчас для этого принимались деятельные меры.

Ку пулмасан, картла вылянӑ; ухмахла, харпӑр хӑй козырьле, праҫниксенче хӑнасемпе бастонла е гранпасьянсла вылянӑ, черви корольпе е хӗрес майрапа юмӑҫ пӑхнӑ, туй пуласса е кам та пулин венчете тӑрасса малтанах каласа хунӑ.Не это, так играют в дураки, в свои козыри, а по праздникам с гостями в бостон, или раскладывают гран-пасьянс, гадают на червонного короля да на трефовую даму, предсказывая марьяж.

Тепӗр чухне мӗнле те пулин Наталья Фаддеевна пӗр-икӗ эрнелӗхе хӑнана килет.Иногда приедет какая-нибудь Наталья Фаддеевна гостить на неделю, на две. Малтанах карчӑксем ялта кам мӗнле пурӑннине, кам мӗн тунине пӗтӗмпех суйласа тухаҫҫӗ; вӗсем ҫемьери йӑласемпе йӗркесене, вӑрттӑн пулса иртекен ӗҫсепе ҫеҫ мар, кашнин ӑшӗнчи шухӑшӗсемпе ӗмӗчӗсене те тишкереҫҫӗ, чунӗсене кӗреҫҫӗ, ятлаҫҫӗ, тивӗҫсӗррисене хурлаҫҫӗ, пуринчен ытларах шанчӑксӑр упӑшкасене лекет, унтан тӗрлӗрен пулса иртнӗ ӗҫсене: менельниксене, тӗне кӗртнисене, ача ҫуратнисене, кам мӗнле хӑна тунине, кама чӗннине, кама чӗнменнине шутласа тухаҫҫӗ. Сначала старухи переберут весь околоток, кто как живет, кто что делает; они проникнут не только в семейный быт, в закулисную жизнь, но в сокровенные помыслы и намерения каждого, влезут в душу, побранят, обсудят недостойных, всего более неверных мужей, потом пересчитают разные случаи: именины, крестины, родины, кто чем угощал, кого звал, кого нет.

Ҫак ывӑнтарса ҫитерсен, ҫӗнӗ тумӗсене, кӗписене, салопӗсене, юбкисемпе чӑлхисене те пӗр-пӗрне кӑтартаҫҫӗ.Уставши от этого, начнут показывать обновки, платья, салопы, даже юбки и чулки. Хуҫа ӑрӑмӗ вара килте тӗртсе тунӑ мӗнле те пулин катан пирӗсемпе, ҫипписемпе, чӗнтӗрӗсемпе мухтанать. Хозяйка похвастается какими-нибудь полотнами, нитками, кружевами домашнего изделия.

Анчах ку та вӗҫне ҫитет.Но истощится и это. Ун чухне вара кофепе, чейпе, варенипе йӑпанаҫҫӗ. Тогда пробавляются кофеями, чаями, вареньями. Унтан вара шӑпланаҫҫӗ. Потом уже переходят к молчанию.

Пӗр-пӗрин ҫине пӑхса чылайччен лараҫҫӗ, вӑхӑтӑн-вӑхӑтӑн тем пирки ассӑн сывлаҫҫӗ.Сидят подолгу, глядя друг на друга, по временам тяжко о чем-то вздыхают. Тепӗр чухне хӑшӗ те пулин макӑрса ярать. Иногда которая-нибудь и заплачет.

— Мӗн эсӗ, тӑванӑм? — ыйтать тепри шикленсе.— Что ты, мать моя? — спросит в тревоге другая.

— Ах, ӑш вӑркать, чиперккем! — хирӗҫ тавӑрать хӗрарӑм хӑна, ассӑн сывласа.— Ох, грустно, голубушка! — отвечает с тяжким вздохом гостья. — Ҫиллентернӗ эпир ҫӳлти турра, каяннӑйсем. — Прогневали мы Господа Бога, окаянные. Ыррине кӗтмелли ҫук. Не бывать добру.

— Ах, ан хӑрат, сехрене ан хӑпарт, тӑванӑм! — пӳлет ӑна кил хуҫи арӑмӗ.— Ах, не пугай, не стращай, родная! — прерывает хозяйка.

— Ҫапла, ара, — сӑмахне малалла тӑсать лешӗ, — юлашки кунсем ҫывхарчӗҫ: чӗлхе чӗлхене хирӗҫ, патшалӑх патшалӑха хирӗҫ тӑрать…— Да, да, — продолжает та, — пришли последние дни: восстанет язык на язык, царство на царство… Ахӑр самана ҫитет! — аран-аран каласа хурать те Наталья Фаддеевна юлашкинчен, иккӗшӗ те чӗререн татӑлса макӑраҫҫӗ. наступит светопреставление! — выговаривает наконец Наталья Фаддеевна, и обе плачут горько.

Ҫакӑн пек ӗнентерсе калама Наталья Фаддеевнӑн нимӗнле сӑлтав та пулман, никам та никама хирӗҫ тӑман, кометӑсем те ҫав ҫулхине пулман, анчах карчӑксен тепӗр чухне малтанах уҫӑмсӑррӑн туйса тӑни пулкалать.Основания никакого к такому заключению со стороны Натальи Фаддеевны не было, никто ни на кого не восставал, даже кометы в тот год не было, но у старух бывают иногда темные предчувствия.

Тен, тепӗр чухне, мӗнле те пулин ӑнсӑртлӑхпа, сӑмахран, пуртре пулнисенчен пурне те, пӗчӗккинчен пуҫласа пысӑккисем таранах, сӗрӗм тивсен, вӑхӑта ҫапла ирттересси улшӑнать пулӗ.Изредка разве это провождение времени нарушится каким-нибудь нечаянным случаем, когда, например, все угорят целым домом, от мала до велика.

Чир-чӗрсем ҫинчен Обломов килӗнче те, ялта та калаҫни илтӗнмен тесен те юрать; тӗттӗмре кам та пулсан мӗнле те пулин шалча ҫине пырса тӑрӑнать е аслӑк ҫинчен йӑванса анать, е хуралтӑ тӑрӗнчен хӑма ӳксе пуҫран ҫапать.Других болезней почти и не слыхать было в дому и деревне; разве кто-нибудь напорется на какой-нибудь кол в темноте, или свернется с сеновала, или с крыши свалится доска да ударит по голове.

Анчах ҫавӑн пеккисем сайра хутра кӑна пулкалаҫҫӗ, ҫакнашкал ӑнсӑртлӑхсене хирӗҫ килте сӑнаса тунӑ майсем пулнӑ: суранланнӑ вырӑна ҫӑлри мӑкпа е сывлӑмпа сӑтӑраҫҫӗ, турӑ шыве сыптараҫҫӗ, е чӗлхе вӗреҫҫӗ те — пурте иртсе каять.Но все это случалось редко, и против таких нечаянностей употреблялись домашние испытанные средства: ушибленное место потрут бодягой или зарей, дадут выпить святой водицы или пошепчут — и все пройдет.

Анчах сӗрӗм тивни час-часах пулкалать.Но угар случался частенько. Ун чухне вара пурте вырӑнпах выртаҫҫӗ; ахлатни, йынӑшни илтӗнсе тӑрать; пӗри пуҫӗ ҫине хӑяр хурса тултарать те питшӑллипе ҫавӑрса ҫыхать; тепри хӑлха шӑтӑкӗсене шур ҫырли чикет, хӗрен шӑршлать, виҫҫӗмӗшӗ кӗпе вӗҫҫӗн сивӗ ҫӗре тухать, тӑваттӑмӑшӗ ним туймиех урайӗнче йӑваланать. Тогда все валяются вповалку по постелям; слышится оханье, стоны; один обложит голову огурцами и повяжется полотенцем, другой положит клюквы в уши и нюхает хрен, третий в одной рубашке уйдет на мороз, четвертый просто валяется без чувств на полу.

Сӗрӗм тивнӗ вӑхӑтӑн-вӑхӑтӑн, уйӑхра пӗрре е икӗ хутчен пулса иртет, мӗншӗн тесен ӑшша ахалех мӑрьерен кӑларса яма юратмаҫҫӗ, кӑмакара «Роберт-шуйттан» оперӑри евӗр ҫулӑм вылянӑ чухнех юшка хупаҫҫӗ.Это случалось периодически один или два раза в месяц, потому что тепла даром в трубу пускать не любили и закрывали печи, когда в них бегали еще такие огоньки, как в «Роберте-дьяволе». Пӗр кутник патне те, пӗр кӑмака патне те пырса пӳрнепе перӗнме ҫук: хӑмпӑланса тухасса кӗтсех тӑр. Ни к одной лежанке, ни к одной печке нельзя было приложить руки: того и гляди, вскочит пузырь.

Пӗррехинче ҫеҫ Обломовка ҫыннисен пурнӑҫ йӗркине кӗтмен ҫӗртен килсе тухнӑ япала пӑсрӗ.Однажды только однообразие их быта нарушилось уж подлинно нечаянным случаем.

Хырӑм йывӑрланичченех апатланнӑ хыҫҫӑн пурте чей ӗҫме пуҫтарӑнсан, сасартӑк Обломовӑн хуларан таврӑннӑ мужикӗ килсе кӗчӗ те, хӗвӗнчен чакаланкаласа, Илья Иванович Обломов патне ҫырнӑ лӳчӗркеннӗ ҫырӑва аран-аран кӑна туртса кӑларчӗ.Когда, отдохнув после трудного обеда, все собрались к чаю, вдруг пришел воротившийся из города обломовский мужик, и уж он доставал, доставал из-за пазухи, наконец насилу достал скомканное письмо на имя Ильи Иваныча Обломова.

Тӗлӗннипе пурте хытса кайрӗҫ; кил хуҫи арӑмӗн пит-куҫӗ улшӑнчӗ; пурин куҫӗсем те, сӑмса тӑрӑх пӑхса, ҫыру ҫине тинкерме пуҫларӗҫ.Все обомлели; хозяйка даже изменилась немного в лице; глаза у всех устремились и носы вытянулись по направлению к письму.

— Мӗнле тӗлӗнмелле япала!— Что за диковина! Камран ку? — терӗ улпут майри, тинех тӑна кӗрсе. От кого это? — произнесла наконец барыня, опомнившись.

Обломов ҫырӑва аллине илчӗ, аптраса ӳкнипе унпа ним тума пӗлмесӗр, аллинче ҫавӑркаласа тӑчӗ.Обломов взял письмо и с недоумением ворочал его в руках, не зная, что с ним делать.

— Ӑҫтан тупрӑн ара ӑна? — ыйтрӗ вӑл мужикрен.— Да ты где взял? — спросил он мужика. — Кам пачӗ ӑна сана? — Кто тебе дал?

— Эпӗ хулара хваттерте вырнаҫнӑ ҫуртра, итле-ха эсӗ, — хирӗҫ тавӑрчӗ мужик, — пуштӑран икӗ хутчен ыйтма пычӗҫ: Обломов ҫыннисем ҫук-и тесе: акӑ, тет, улпут патне ҫыру пур, тет.— А на дворе, где я приставал в городе-то, слышь ты, — отвечал мужик, — с пошты приходили два раза спрашивать, нет ли обломовских мужиков: письмо, слышь, к барину есть.

— Ну?— Ну?

— Ну, эпӗ малтанах нимӗн те шарламарӑм: салтак ҫырупа каялла тухса кайрӗ.— Ну, я перво-наперво притаился: солдат и ушел с письмом-то. Ара мана Верхлева тиекӗ курнӑ та, вӑл каласа панӑ. Да верхлёвский дьячок видал меня, он и сказал. Иккӗмӗш хут пычӗҫ. Пришел вдругорядь. Иккӗмӗш хут пырсан вӑрҫма пуҫларӗҫ те ҫыру пачӗҫ тата пилӗк пус укҫа илчӗҫ. Как пришли вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак взяли. Эпӗ: кунпа мӗн тумалла-ха, ӑна ӑҫта хумалла, тесе ыйтрӑм. Я спросил, что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Акӑ вӑт, сирӗн алла пама хушрӗҫ. Так вот велели вашей милости отдать.

— Санӑн илмелле марччӗ, — ҫилессӗн астутарчӗ ӑна улпут майри.— А ты бы не брал, — сердито заметила барыня.

— Эпӗ ахаль те илмесӗр тӑтӑм.— Я и то не брал. Мӗне кирлӗ пире ҫыру таврашӗ, терӗм, — пире кирлӗ мар. На что, мол, нам письмо-то, — нам не надо. Пире ҫыру илме хушса яман, терӗм, эпӗ пултараймастӑп: хӑпӑнӑр ман ҫумран хӑвӑр ҫырӑвӑрпа! Нам, мол, не наказывали писем брать — я не смею: подите вы, с письмом-то! Салтак ҫав тери хытӑ вӑрҫма пуҫларӗ: начальствӑна элек парасшӑнччӗ вӑл; эпӗ илтӗм вара. Да пошел больно ругаться солдат-то: хотел начальству жаловаться; я и взял.

— Ухмах! — терӗ улпут майри.— Дурак! — сказала барыня.

— Камран пулма пултарать-ха ку? — шухӑшлӑн каларӗ Обломов, адресӗ ҫине пӑхкаласа.— От кого ж бы это? — задумчиво говорил Обломов, рассматривая адрес. — Алли палланӑскер пек туйӑнать, чӑнах та! — Рука как будто знакомая право!

Вара ҫыру алӑран алла куҫса ҫӳреме пуҫларӗ.И письмо пошло ходить из рук в руки. Пурте сӑмах ваклама, тавҫӑрса илесшӗн пулса калаҫма тытӑнчӗҫ: ҫыру камран тата унта мӗн ҫинчен ҫырни пулма пултарать? Начались толки и догадки: от кого и о чем оно могло быть? Юлашкинчен пурте аптраса ӳкрӗҫ. Все, наконец, стали в тупик.

Илья Иванович куҫлӑхне шыраса тупма хушрӗ: ӑна сехет ҫурра яхӑн шырарӗҫ.Илья Иванович велел сыскать очки: их отыскивали часа полтора. Вӑл куҫлӑхне тӑхӑнчӗ, ҫырӑва уҫса пӑхма та шутласа хунӑччӗ ӗнтӗ. Он надел их и уже подумывал было вскрыть письмо.

— Ҫитӗ, ан уҫ, Илья Иванович, — чарчӗ ӑна арӑмӗ, хӑраса ӳксе, — кам пӗлет вӑл мӗнле ҫырӑвне?— Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его жена, — кто его знает, какое оно там письмо-то? Тен, темле хӑрушӑскер пуль, мӗнле те пулин инкек. может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Пӗлетӗн вӗт халӗ халӑх мӗнлине! Вишь, ведь народ-то нынче какой стал! Ыран е тепӗр кунне те ӗлкӗретӗн — вӑл санран ниҫта та тармасть. Завтра или послезавтра успеешь — не уйдет оно от тебя.

Ҫакӑн хыҫҫӑн ҫырӑва, куҫлӑхпа пӗрле, ещӗке питӗрсе илчӗҫ.И письмо с очками было спрятано под замок. Пурте вара чей ӗҫме пуҫларӗҫ. Все занялись чаем. Ҫыру кунта сайра тӗл пулакан япала пулман пулсан, Обломовка ҫыннисен ӑсӗсене пӑлхатман пулсан, темиҫе ҫул хушши унтах выртнӑ пулӗччӗ. Оно бы пролежало там годы, если б не было слишком необыкновенным явлением и не взволновало умы обломовцев. Тепӗр кунне те, чей ӗҫне чухне, ҫыру ҫинчен калаҫрӗҫ. За чаем и на другой день у всех только и разговора было что о письме.

Юлашкинчен чӑтса тӑраймарӗҫ, тӑваттӑмӗш кунне вара ушкӑнпа пуҫтарӑнса, именчӗклӗн, ҫырӑва уҫрӗҫ.Наконец не вытерпели, и на четвертый день, собравшись толпой, с смущением распечатали. Обломов ҫыру ҫине алӑ пуснине пӑхса илчӗ. Обломов взглянул на подпись.

— «Радищев», — вуласа тухрӗ вӑл.— «Радищев», — прочитал он. — Э! — Э! Ара ку Филипп Матвеевичран-ҫке! Да это от Филиппа Матвеича!

— А!— А! Э! А! Акӑ камран иккен! — терӗҫ пур енчен те. Вот от кого! — поднялось со всех сторон. Ара вӑл ку тарана ҫитсе те чӗрӗ-и? — Да как это он еще жив по сю пору? Пӑх-ха эс ӑна, вилмен! Поди ты, еще не умер! Ну, тав турра! Ну, слава Богу! Мӗн ҫырать вӑл? Что он пишет?

Обломов сасӑпа вуласа пачӗ.Обломов стал читать вслух. Филипп Матвеевич сӑра юхтармалли рецепт ҫырса пӗлтерме ыйтать иккен, — Обломовкӑра сӑра лайӑх тӑваҫҫӗ. Оказалось, что Филипп Матвеевич просит прислать ему рецепт пива, которое особенно хорошо варили в Обломовке.

— Ҫырса ярас пулать, ҫырас пулать ӑна! — калаҫма пуҫларӗҫ пурте.— Послать, послать ему! — заговорили все. — Ҫыру ҫырса ярас пулать. — Надо написать письмецо.

Ҫапла икӗ эрне иртсе кайрӗ.Так прошло недели две.

— Ҫырас пулать, ҫырмалла! — тет Илья Иванович арӑмне.— Надо, надо написать! — твердил Илья Иванович жене. — Рецепт ӑҫта-ха? — Где рецепт-то?

— Ӑҫта ара вӑл? — хирӗҫ тавӑрать арӑмӗ.— А где он? — отвечала жена. — Ӑна шараса тупмалла-ха. — Еще надо сыскать. Тӑхта, мӗн васкамалла? Да погоди, что торопиться? Акӑ, тура парсан, типӗ эрни хыҫҫӑнхи праҫнике кӗтсе илӗпӗр, ун чухне ҫырса ярӑн: ҫырасси ниҫта та тармасть… Вот, Бог даст, дождемся праздника, разговеемся, тогда и напишешь; еще не уйдет…

— Чӑнах та, праҫник ҫинчен те ҫырса пӗлтеретӗп, — тет Илья Иванович.— В самом деле, о празднике лучше напишу, — сказал Илья Иванович.

Праҫникре каллех ҫыру пирки сӑмах тапратаҫҫӗ.На празднике опять зашла речь о письме. Илья Иванович ҫыру ҫырма йӑлтах хатӗрленсе ҫитет. Илья Иванович собрался совсем писать. Вӑл кабинетне кӗрсе каять, куҫлӑхне тӑхӑнса сӗтел хушшине ларать. Он удалился в кабинет, надел очки и сел к столу.

Ҫуртра масар ҫинчи пекех шӑплӑх тӑрать; ҫынсене таплаттарса пусма та, шавлама та чараҫҫӗ.В доме воцарилась глубокая тишина; людям не велено было топать и шуметь. «Улпут ҫырать!» теҫҫӗ пурте хӑюсӑррӑн, хуҫана хисеп туса, — ҫавнашкал сасӑпа пӳртре виле выртнӑ чухне калаҫаҫҫӗ. «Барин пишет!» — говорили все таким робко-почтительным голосом, каким говорят, когда в доме есть покойник.

Вӑл, чӗтрекен аллипе, темле хӑрушӑ ӗҫ тунӑ пек, ҫав тери асӑрханса, «Ырӑ кӑмӑллӑ государь» тесе ҫырса хурать; ун патне арӑмӗ пырса кӗрет.Он только было вывел: «Милостивый государь» медленно, криво, дрожащей рукой и с такою осторожностью, как будто делал какое-нибудь опасное дело, как к нему явилась жена.

— Шырарӑм, шырарӑм — рецепт ҫук, — тет вӑл.— Искала, искала — нету рецепта, — сказала она. — Ҫывӑракан пӳлӗмри шкапра шыраса пӑхмалла-ха тата. — Надо еще в спальне в шкафу поискать. Ҫырӑва мӗнле ямалла-ха вара ӑна? Да как посылать письмо-то?

— Почтӑпа ямалла, — хирӗҫ тавӑрать Илья Иванович.— С почтой надо, — отвечал Илья Иванович.

— Мӗн чухлӗ кирлӗ пулать-ха?— А что туда стоит? Обломов кивӗ календарь кӑларать.Обломов достал старый календарь.

— Хӗрӗх пус, — тет вӑл.— Сорок копеек, — сказал он.

— Акӑ тата, кирлӗ мар ҫӗре хӗрӗх пус тӑкакламалла! — астутарать арӑмӗ.— Вот, сорок копеек на пустяки бросать! — заметила она. — Тӑхтӑр луччӑ, тен, унта хуларан ҫула май каякансем тупӑнӗҫ. — Лучше подождем, не будет ли из города оказии туда. Эсӗ мужиксене пӗлме хуш. Ты вели узнавать мужикам.

— Чӑнах та, ҫула май каякансемпе авантарах пулать, — хирӗҫ тавӑрать те Илья Ильич, перона сӗтел ҫине шаклаттарать, унтан ӑна чернил савӑчӗ ҫине чикет, куҫлӑхне хывать.— И в самом деле по оказии-то лучше, — отвечал Илья Иванович и, пощелкав перо об стол, всунул в чернильницу и снял очки.

— Чӑнах та аванрах пулать, — пӗтерет вӑл хӑй сӑмахне.— Право, лучше, — заключил он, — — Ниҫта та тармасть: ҫырса пӗлтерме ӗлкӗрӗпӗр.еще не уйдет: успеем послать.

Кӗтсе илчӗ-ши Филипп Матвеевич ҫав рецепта — паллӑ мар.Неизвестно, дождался ли Филипп Матвеевич рецепта.

Илья Иванович тепӗр чухне аллине кӗнеке те тытать — кирек мӗнли пулсан та уншӑн пурпӗрех.Илья Иванович иногда возьмет и книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Кӗнеке вулани кирлӗ ӗҫ вырӑнӗнче пулма пултарни ҫинчен шухӑшламан та вӑл, ӑна ытлашши капӑрланни вырӑнне хунӑ; унсӑр та ҫӑмӑллӑнах ҫырлахма пулать, тенӗ; акӑ, калӑпӑр, стена ҫумӗнче картина пулсан та, пулмасан та юрать, уҫӑлса ҫӳреме кайсан та, каймасан та юрать; ҫавӑн пекех, уншӑн та пурпӗрех, кирек мӗнле кӗнеке пултӑр; вӑл ӑна кичемлӗхрен тата ӗҫ ҫукран йӑпанмалли япала вырӑнне шутлать. Он и не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину на стене, можно и не иметь, можно пойти прогуляться, можно и не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была книга; он смотрел на нее, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.

— Чылайранпа кӗнеке вуламан, — тет вӑл, е тепӗр чухне ҫак сӑмахсене улӑштарса: — Кӗнеке вуласа пӑхам-ха, — тет, е, ытахальтен, иртсе пынӑ чухне, хайӗн пиччӗшӗнчен юлнӑ кӗнекесен пӗчӗк купине ӑнсӑртран курать те, суйламасӑрах, аллине мӗн лекнине кӑларса илет.— Давно не читал книги, — скажет он или иногда изменит фразу: — Дай-ка, почитаю книгу, — скажет или просто, мимоходом, случайно увидит доставшуюся ему после брата небольшую кучку книг и вынет, не выбирая, что попадется. Голиков лекет-и ӑна. Голиков ли попадется ему. Тӗлӗксене ӑнлантарса паракан ҫӗнӗ кӗнеке-и, Херасков ҫырнӑ Россияда, е Сумароковӑн трагедийӗсем-и тата виҫӗмҫулхи Ведомостьсем-и — вӑл пурне те пӗр пекех килӗштерсе вулать, вӑхӑтӑн-вӑхӑтӑн калаҫкаласа илет: Новейший ли Сонник, Хераскова Россияда, или трагедия Сумарокова, или, наконец, третьегодичные ведомости — он все читает с равным удовольствием, приговаривая по временам:

— Куратӑн-и, мӗн шухӑшласа кӑларнӑ!— Видишь, что ведь выдумал! Экей, вӑрӑ-хурах! Экой разбойник! Эх, ҫӗр ҫӑтасшӗ! Ах, чтоб тебе пусто было!

Ҫавнашкал кӑшкӑрни авторсене лекет — ҫак ят унӑн куҫӗ умӗнче нимле хисепе те тивӗҫлӗ мар; вӑл тата, ҫитменнине, ӗлӗк-авалхи ҫынсем евӗрлӗ, писательсене курайман йӑлана та хӑнӑхса ҫитнӗ.Эти восклицания относились к авторам — звание, которое в глазах его не пользовалось никаким уважением; он даже усвоил себе и то полупрезрение к писателям, которое питали к ним люди старого времени. Вӑл, унчченхи нумай ҫынсем пекех, ҫыракансене хаваслӑ ҫын, ҫапкаланчӑк, ӗҫке ернӗ е мыскараҫӑ этем вырӑнне хурать. Он, как и многие тогда, почитал сочинителя не иначе как весельчаком, гулякой, пьяницей и потешником, вроде плясуна.

Тепӗр чухне вӑл виҫӗмҫулхи хаҫатсене сасӑпа, пурте илтмелле вуласа парать те хыпарсем пӗлтерет:Иногда он из третьегодичных газет почитает и вслух, для всех, или так сообщает им известия.

— Акӑ Гагаран ҫыраҫҫӗ, — тет вӑл, — его величество король кӗске вӑхӑта ҫул ҫӳресе, двореца тӗрӗс-тӗкӗлех таврӑннӑ, — тет те, итлекенсене пурне те куҫлӑхӗ ҫийӗн пӑхса ҫаврӑнать.— Вот из Гаги пишут, — скажет он, — что его величество король изволил благополучно возвратиться из кратковременного путешествия во дворец, — и при этом поглядит через очки на всех слушателей.

Е тата:Или:

— Венӑра ҫав-ҫав посланник хӑйӗн кредитивнӑй грамотине панӑ, — тет.— В Вене такой-то посланник вручил свои кредитивные грамоты.

— Акӑ кунта тата ҫапла ҫыраҫҫӗ, — вулать вӑл малалла, — Жанлис госпожа сочиненийӗсене вырӑсла куҫарнӑ.— А вот тут пишут, — читал он еще, — что сочинения госпожи Жанлис перевели на российский язык.

— Вӗсене, — асӑрхаттарать итлекенсенчен пӗри, пӗчӗк хуҫалӑхлӑ помещик, — пирӗн пеккисенчен, дворянсенчен, укҫа илӗртсе илме тесе шухӑшласа кӑлараҫҫӗ пулӗ.— Это все, чай, для того переводят, — замечает один из слушателей, мелкопоместный помещик, — чтоб у нашего брата, дворянина, деньги выманивать.

Мӗскӗн Илюша вара пӗрмаях Штольц патне вӗренме ҫӳрет.А бедный Илюша ездит да ездит учиться к Штольцу.

Тунтикун ирхине вӑранма ҫеҫ ӗлкӗрет, ӑна хуйхӑ пусса илет. Как только он проснется в понедельник, на него уж нападает тоска. Вӑл крыльца ҫинчен хыттӑн кӑшкӑракан Ваҫкӑн сассине илтет: Он слышит резкий голос Васьки, который кричит с крыльца:

— Антипка!— Антипка! Ҫӳреннине кӳл: улпут ачине нимӗҫ патне илсе каймалла! Закладывай пегую: барчонка к немцу везти!

Унӑн чӗри кӑртах сиксе илет.Сердце дрогнет у него. Вӑл амӑшӗ патне хурлӑхлӑн пырса кӗрет. Он печальный приходит к матери. Амӑшӗ вӑл мӗншӗн хурланнине пӗлет, ӑна сӑмахпа йӑпатма тытӑнать, хӑй вара ывӑлӗпе пӗр эрне хушши уйрӑм пурӑнма тивнишӗн пӑшӑрханать. Та знает отчего и начинает золотить пилюлю, втайне вздыхая сама о разлуке с ним на целую неделю.

Ҫав ирхине ӑна мӗн ҫитермеллине те пӗлмеҫҫӗ, ун валли тесе булкӑсем, кӗлентӗрсем пӗҫерсе лартаҫҫӗ, ӑна вара тӑварланӑ апат-ҫимӗҫ, печенисем, варенисем, тӗрлӗрен пастиласем, ытти тӗрлӗ типӗ е шӗвек тутлӑ япаласем парса яраҫҫӗ.Не знают, чем и накормить его в то утро, напекут ему булочек и крендельков, отпустят с ним соленья, печенья, варенья, пастил разных и других всяких сухих и мокрых лакомств и даже съестных припасов. Ҫаксене пурне те нимӗҫ патӗнче умран юличчен ҫитерменшӗн парса яраҫҫӗ. Все это отпускалось в тех видах, что у немца нежирно кормят.

— Унта самӑрланаймӑн, — теҫҫӗ Обломов ҫыннисем, — кӑнтӑр апатне шӳрпе, ӑшаланӑ какай тата ҫӗрулми лартаҫҫӗ, чейпе ӗҫме ҫу параҫҫӗ, каҫхи апатра вара моргенфри — сӑмсуна шӑл.— Там не разъешься, — говорили обломовцы, — обедать-то дадут супу, да жаркого, да картофелю, к чаю масла, а ужинать-то морген фри — нос утри.

Илья Ильич тӗлӗкӗнче акӑ мӗнле тунтикунсем ытларах курать: вӑл кун ҫӳрен кӗсрене кӳлме хушакан Ваҫкӑн сасси илтӗнмест, амӑшӗ те Илюшӑна чей ӗҫме йӑл кулса тата ӑшӑ хыпарпа кӗтсе илет:Впрочем, Илье Ильичу снятся больше такие понедельники, когда он не слышит голоса Васьки, приказывающего закладывать пегашку, и когда мать встречает его за чаем с улыбкой и с приятною новостью:

— Паян ниҫта та каймастӑн; кӗҫнерникун пысӑк праҫник: виҫӗ куншӑн каллӗ-маллӗ чуптарса ҫуремелле-и вара?— Сегодня не поедешь; в четверг большой праздник: стоит ли ездить взад и вперед на три дня?

Е тепӗр чухне ӑна сасартӑк ҫапла пӗлтереҫҫӗ:Или иногда вдруг объявит ему:

— Паян ваттисен эрни — вӗренес шухӑш мар: икерчӗ пӗҫеретпӗр.«Сегодня родительская неделя, — не до ученья: блины будем печь».

Кун пек мар-тӑк урӑхла пулкалать, амӑшӗ тунтикун ирхине ун ҫине тинкерсе пӑхать те:
— Санӑн паян куҫусем темле сывӑ мар пек. Чирлемен-и эсӗ? — тесе ыйтать те, пуҫне пӑркаласа илет.А не то, так мать посмотрит утром в понедельник пристально на него, да и скажет:
— Что-то у тебя глаза несвежи сегодня. Здоров ли ты? — и покачает головой.

Чее ача сывах, анчах шарламасть.Лукавый мальчишка здоровехонек, но молчит.

— Пӗр эрне пек килте лар-ха пӗреххут, — тет амӑшӗ, — кайран курӑпӑр — турӑ мӗн парӗ.— Посиди-ка ты эту недельку дома, — скажет она, — а там — что Бог даст.

Килтисем тата пурте: вӗренмелли кунпа ваттисен шӑматкунӗ ниепле те пӗр вӑхӑтрах пулмалла маррине, е кӗҫнерникун праҫник пулнӑшӑн эрнипех вӗренме каймалла маррине ҫирӗп ӗненсе тӑраҫҫӗ.И все в доме были проникнуты убеждением, что ученье и родительская суббота никак не должны совпадать вместе, или что праздник в четверг — неодолимая преграда к ученью во всю неделю.

Тен, тепӗр чухне, тарҫӑ е пӗр-пӗр хӗр тарҫӑ ҫеҫ, улпут ачи тарӑхтарнӑскерсем:
— У, ашкӑнчӑк! Хӑҫан кайса ҫухалӑн эсӗ хӑвӑн нимӗҫӳ патне! — тесе мӑкӑртатса илеҫҫӗ пулӗ.Разве только иногда слуга или девка, которым достанется за барчонка, проворчат:
— У, баловень! Скоро ли провалишься к своему немцу?

Тепӗр чухне, кӗтмен ҫӗртен, эрне варринче е эрне пуҫламӑшӗнче пурте паллакан ҫӳрен кӗсрепе Антипка Илья Ильича илме нимӗҫ патне ҫитсе кӗрет.В другой раз вдруг к немцу Антипка явится на знакомой пегашке, среди или в начале недели, за Ильей Ильичом.

— Марья Савишна е Наталья Фаддеевна, е тата Кузовковсем хӑйсен ачисемпе пӗрле хӑнана килнӗ имӗш, айтӑр, киле каймалла, — тет Антипка.— Приехала, дескать, Марья Савишна, или Наталья Фаддеевна гостить, или Кузовковы со своими детьми, так пожалуйте домой!

Вара Илюша виҫӗ эрне яхӑн килте хӑналанать, унтан, пӑхатӑн, мӑнкун умӗнхи эрне те инҫе мар ӗнтӗ, унтан праҫник, унтан ҫемьере кам та пулин: Фома эрнинче вӗренмеҫҫӗ, тесе шутлать; ҫулла пуличчен икӗ эрне пек юлать — кайма та кирлӗ мар, ҫулла вӗт нимӗҫ хӑй те канать, вӗренессине кӗркуннеччен тытӑнмасан авантарах та пулать.И недели три Илюша гостит дома, а там, смотришь, до Страстной недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что на Фоминой неделе не учатся; до лета остается недели две — не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж лучше до осени отложить.

Пӑхатӑн, Илья Ильич ҫур ҫула яхӑн канса ирттерет тата мӗнле ҫитӗнет вӑл ҫак хушӑра!Посмотришь, Илья Ильич и отгуляется в полгода, и как вырастет он в это время! Мӗнле самӑрланать! Как потолстеет! Мӗнле лайӑх ҫывӑрать! Как спит славно! Вӗҫӗ-хӗррисӗр савӑнаҫҫӗ килте; шӑматкун, нимӗҫ патӗнчен таврӑннӑ чух, мӗнле начарланнӑччӗ ача! Не налюбуются на него в доме, замечая, напротив, что, возвратясь в субботу от немца, ребенок худ и бледен.

— Инкек инҫетре ҫӳрет-и ? — теҫҫӗ ашшӗпе амӑшӗ.— Долго ли до греха? — говорили отец и мать. — Вӗренесси тармӗ вӑл, акӑ сывлӑха укҫалла туянаймӑн; пурнӑҫра сывлӑх пуринчен те хакли. — Ученье-то не уйдет, а здоровья не купишь; здоровье дороже всего в жизни. Пӑх-ха, вӗренӳрен вӑл больницӑран тарнӑ пекех тарать: пачах хухать, начарланать… ҫитменнине ашкӑнчӑк: вӗҫӗмсӗр чупӗччӗ вӑл! Вишь, он из ученья как из больницы воротится: жирок весь пропадает, жиденький такой… да и шалун: все бы ему бегать!

— Ҫапла, — асӑрхать ашшӗ, — вӗренесси вӑл ҫӑмӑл ӗҫ мар: кирек кама та така мӑйраки пек авса хурать!— Да, — заметит отец, — ученье-то не свой брат: хоть кого в бараний рог свернет!

Вара ачаш ашшӗпе амӑшӗ ывӑлне киле хӑвармалли сӑлтавсем шыраҫҫӗ.И нежные родители продолжали приискивать предлоги удерживать сына дома. Праҫниксемсӗр пуҫне те сӑлтавсем пур. За предлогами, и кроме праздников, дело не ставало. Хӗлле вӗсене сивӗ пек туйӑнать, ҫулла шӑрӑхпа кайма та кӑмӑллӑ мар, тепӗр чухне тата ҫумӑр ҫӑвать, кӗркунне пылчӑк кансӗрлет. Зимой казалось им холодно, летом по жаре тоже не годится ехать, а иногда и дождь пойдет, осенью слякоть мешает. Тепӗр чухне Антипка та шанчӑксӑррӑн курӑнать: ӳсӗр тесен ӳсӗр мар вӑл, хӑй темле хӑрушла пӑхать — инкек ан пултӑрччӗ, ӑҫта та пулсан кӗрсе ларӗ, е мӗн те пулин татӑлса кайӗ. Иногда Антипка что-то сомнителен покажется: пьян не пьян, а как-то дико смотрит: беды бы не было, завязнет или оборвется где-нибудь.

Обломовсем ҫав сӑлтавсене хӑйсем умӗнче те, уйрӑмах Штольц умӗнче, тӳрре кӑларма тӑрӑшаҫҫӗ; ачана ҫапла ачаша вӗрентнӗшӗн Штольц куҫ умӗнче те, куҫ хыҫӗнче те ятлаҫма именмест.Обломовы старались, впрочем, придать как можно более законности этим предлогам в своих собственных глазах и особенно в глазах Штольца, который не щадил и в глаза и за глаза доннерветтеров за такое баловство.

Простаковсемпе Скотининсен вӑхӑчӗсем тахҫанах иртсе кайнӑ ӗнтӗ.Времена Простаковых и Скотининых миновались давно. Вӗренни — ҫутӑ, вӗренменни — тӗттӗмлӗх, тени саласемпе ялсем тӑрӑх кӗнеке сутса ҫӳрекенсемпе халӑх хушшине саланчӗ. Пословица: ученье свет, а неученье тьма, бродила уже по селам и деревням вместе с книгами, развозимыми букинистами.

Вӗреннин уссине стариксем ӑнланнӑ, анчах ун пӗтӗм уссине мар.Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его выгоду. Пурте вӗреннипе кӑна ҫын шутне кӗрсе пынине, урӑхла каласан, чинсем, хӗрессем тата укҫа илнине, авалхи подьячисемшӗн, ӗҫре сӗвӗрӗлнӗ ӗҫченсемшӗн, тахҫанхи йӑласемпе ватӑлса кайнӑскерсемшӗн, йывӑр килнине курнӑ вӗсем. Они видели, что уж все начали выходить в люди, то есть приобретать чины, кресты и деньги не иначе, как только путем ученья; что старым подьячим, заторелым на службе дельцам, состаревшимся в давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось плохо.

Тата хутла пӗлни ҫеҫ мар, ҫак пурнӑҫра халиччен илтмен ытти наукӑсене те тем пулсан та, вӗренме кирлӗ текен усал хыпарсем ҫӳреме пуҫларӗҫ.Стали носиться зловещие слухи о необходимости не только знания грамоты, но и других, до тех пор не слыханных в том быту наук. Титулярнӑй советникпе коллежский асессор хушшинче тӗпсӗр ҫырма пулса тӑчӗ, темле диплом вара ҫак ҫырма урлӑ хунӑ кӗпер вырӑнне пулчӗ. Между титулярным советником и коллежским асессором разверзалась бездна, мостом через которую служил какой-то диплом.

Авалхи служащисем, взятка илекенсем, пӗтсе пыма пуҫларӗҫ.Старые служаки, чада привычки и питомцы взяток, стали исчезать. Вилме ӗлкӗрейменнисене нумайӑшне, шанчӑксӑррине кура, ӗҫрен хӑваласа кӑларчӗҫ, теприсене суда пачӗҫ; ҫӗнӗ йӗркесем ҫине алӑ сулса, ыррӑн та сиввӗн ӗҫрен тухса, малтанах майлаштарнӑ кӗтесӗсене вырнаҫма ӗлкӗрнисем чи телейлисем пулчӗҫ. Многих, которые не успели умереть, выгнали за неблагонадежность, других отдали под суд: самые счастливые были те, которые, махнув рукой на новый порядок вещей, убрались подобру да поздорову в благоприобретенные углы.

Обломов ҫыннисем вара ҫакна чухласа илнӗ тата вӗренӳ уссине ӑнланнӑ, анчах куҫа курӑнакан усса ҫеҫ.Обломовы смекали это и понимали выгоду образования, но только эту очевидную выгоду. Вӗренес, нумай пӗлес килнине вӗсем уҫӑмсӑррӑн кӑна ӑнланнӑ-ха, ҫавӑнпа та хӑйсен Илюшӗ валли халлӗхе ыттисенчен аслӑрах пулмалли майсем тупасшӑн пулнӑ. О внутренней потребности ученья они имели еще смутное и отдаленное понятие, и оттого им хотелось уловить для своего Илюши пока некоторые блестящие преимущества.

Ӑна валли ятарласах ҫӗлетнӗ мундир ҫинчен те ӗмӗтленнӗ вӗсем, вӑл палатӑра советник пулнине те ӑсра сӑнарланӑ, амӑшӗ ӑна губернатор та тӑвасшӑн пулнӑ; анчах ҫаксем патне мӗнле те пулин йӳнӗрех хакпа, тӗрлӗ чеелӗхсемпе, вӗренӳпе хисеп ҫулӗ ҫинчи чулсемпе чӑрмавсенчен вӑрттӑн ҫаврӑнса иртсе, вӗсен урлӑ ҫӑмӑллӑн каҫса ҫитесшӗн тӑрӑшнӑ, урӑхла каласан, чунпа ӳт-пӗве халтан ямасӑр, ҫӑмӑллӑн, ача чухнех турӑ пиллесе панӑ самӑрлӑха чакармасӑр, ахаллен, йӑлисене тытса пырса, мӗнле те пулин аттестат илмелле, унтан Илюша пур наукӑсемпе искусствӑсене те вӗренсе тухнӑ, тесе ҫырнӑ пултӑр.Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором; но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с разными хитростями, обойти тайком разбросанные по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например, учиться слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретенной полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошел все науки и искусства.

Обломов хӑй ачине пӑхса ҫитӗнтерес тӗлӗшпе тунӑ ҫак йӗркесене Штольц йӗркисем вӑйлӑн хирӗҫ тӑнӑ.Вся эта обломовская система воспитания встретила сильную оппозицию в системе Штольца. Кӗрешӳ икӗ енчен те ҫирӗп пулнӑ. Борьба была с обеих сторон упорная. Штольц хӑйне хирӗҫ тӑракансене тӳррӗн, уҫҫӑн, ҫине тӑрса парӑнтарнӑ, лешсем вара унран тӗрлӗрен май тупса, чееленсе пӑрӑннӑ. Штольц прямо, открыто и настойчиво поражал соперников, а они уклонялись от ударов вышесказанными и другими хитростями.

Пӗри те ҫӗнтереймен; нимӗҫ ҫине тӑни, тен, Обломовсен кутӑнлӑхӗпе тӳрленейми йӑлисене ҫӗнтерсе ҫиеле тухнӑ пулӗччӗ, анчах нимӗҫ хӑй енчен те йывӑрлӑх тӗл пулнӑ, ҫавӑнпа ку та, лешсем те ҫӗнтерме пултарайман.Победа не решалась никак; может быть, немецкая настойчивость и преодолела бы упрямство и закоснелость обломовцев, но немец встретил затруднения на своей собственной стороне, и победе не суждено было решиться ни на ту, ни на другую сторону. Ӗҫ акӑ мӗнле пулнӑ; Штольц ывӑлӗ Обломова иртӗнтерсе е уроксем каласа пынӑ, е уншӑн вырӑсла куҫарнӑ. Дело в том, что сын Штольца баловал Обломова, то подсказывая ему уроки, то делая за него переводы.

Илья Ильич хӑйӗн килӗнчи пурнӑҫне тата Штольц патӗнче мӗнле пурӑннине уҫҫӑнах курать.Илье Ильичу ясно видится и домашний быт его, и житье у Штольца.

Килӗнче вӑл тин ҫеҫ ыйхӑран вӑраннӑ-ха, ун вырӑнӗ патӗнче Захарка (кайран чаплӑ камердинер пулнӑ Захар Трофимыч) хатӗр тӑрать.Он только что проснется у себя дома, как у постели его уже стоит Захарка, впоследствии знаменитый камердинер его Захар Трофимыч.

Захар, нянька пекех, ӑна чӑлхисене, пушмакӗсене тӑхӑнтарать, Илюша вара, вунтӑватӑ ҫула ҫитнӗ ача, выртнӑ ҫӗртех ҫаврӑнкаласа е пӗр урине, е теприне тӑсса пама ҫеҫ пӗлет; мӗн те пулин урӑхла пек туйӑнсан, Захаркӑна сӑмсаран тапать.Захар, как, бывало, нянька, натягивает ему чулки, надевает башмаки, а Илюша, уже четырнадцатилетний мальчик, только и знает, что подставляет ему лежа то ту, то другую ногу; а чуть что покажется ему не так, то он поддаст Захарке ногой в нос.

Кӑмӑлсӑрланнӑ Захар элеклеме пӑхсан, аслисенчен те ӗнсерен туянать.Если недовольный Захарка вздумает пожаловаться, то получит еще от старших колотушку.

Кайран Захарка ун пуҫне турать, куртка тӑхӑнтарать, Илья Ильича ытлашши чӑрмантарас мар тесе, унӑн аллисене асӑрханса ҫанӑ ӑшне чикет, тата Илья Ильичӑн мӗн тумаллине аса илтерет: ирхине тӑрсанах пит-куҫне ҫумалла тата ытти те.Потом Захарка чешет голову, натягивает куртку, осторожно продевая руки Ильи Ильича в рукава, чтоб не слишком беспокоить его, и напоминает Илье Ильичу, что надо сделать то, другое: вставши поутру, умыться и т. п.

Илья Ильичӑн мӗн те пулин тӑвас килсен, вӑл куҫне ҫеҫ хӗссе илет — виҫӗ-тӑватӑ тарҫӑ ун кӑмӑлне тултарма ыткӑнаҫҫӗ; мӗн те пулин ӳкерет-и вӑл, мӗнле те пулин япала илсе килмелле пулать-и, вӑл илеймест, мӗн те пулин пырса памалла-и, чей илсе килмелле-и унӑн, ҫивӗч ачан, пурне те хӑйӗн тӑвасси килет, анчах акӑ сасартӑк ашшӗпе амӑшӗ, виҫӗ инкӗшӗ, пиллӗкӗн пӗр харӑс кӑшкӑрса пӑрахаҫҫӗ:Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит только мигнуть — уж трое-четверо слуг кидаются исполнять его желание; уронит ли он что-нибудь, достать ли ему нужно вещь, да не достанет, — принести ли что, сбегать ли за чем: ему иногда, как резвому мальчику, так и хочется броситься и переделать все самому, а тут вдруг отец и мать, да три тетки в пять голосов и закричат:

— Мӗншӗн?- Почему? Ӑҫта каятӑн? Куда идешь? Васька, Ванька, Захарка мӗн тӑваҫҫӗ вара? А Васька, а Ванька, а Захарка на что? Эй! Эй! Ваҫка, Ванька, Захарка! Васька! Ванька! Захарка! Мӗн пӑхса тӑратӑр эсир, карма ҫӑварсем! Чего вы смотрите, разини? Эпӗ акӑ сире!.. Вот я вас!..

Илья Ильич хӑй валли нимӗн те тума пултараймасть.И не удастся никак Илье Ильичу сделать что-нибудь самому для себя. Капла авантарах пулнине кайрантарах вӑл пӗлсе ҫитрӗ те хӑй те вӗсем пек кӑшкӑрма пуҫларӗ:После он нашел, что оно и покойнее гораздо, и сам выучился покрикивать:

— Эй! – Эй! Ваҫка! Васька! Ванька! Ванька! Ҫавна пар, кӑна пар! подай то, дай другое! Ку кирлӗ мар, ҫавна пар! Не хочу того, хочу этого! Чуп, илсе кил! Сбегай, принеси!»

Ашшӗпе амӑшӗ ачашлани ӑна час-часах йӑлӑхтарса та ҫитерет.Подчас нежная заботливость родителей и надоедала ему.

Пусма картлашки тӑрӑх е картиш урлӑ чупса каять-и вӑл, сасартӑк ун хыҫҫӑн вунӑ сасӑ сехӗрленсе кӑшкӑраҫҫӗ:Побежит ли он с лестницы или по двору, вдруг вслед ему раздастся в десять отчаянных голосов:  — Ах, ах! «Ах, ах! Тытӑр ӑна, тытса чарӑр! Поддержите, остановите! Ӳкет, аманса пӗтет… чарӑн, чарӑн! Упадет, расшибется… стой, стой!»

Хӗлле ҫенӗке чупса тухма е форточка уҫма тытӑнать-и вӑл — каллех кӑшкӑраҫҫӗ:Задумает ли он выскочить зимой в сени или отворить форточку, — опять крики:  — Ай, ӑҫта каятӑн?«Ай, куда? Ун пек юрать-и? Как можно? Ан чуп, ан кай, ан уҫ: ӳкетӗн, шӑнса пӑсӑлатӑн… Не бегай, не ходи, не отворяй: убьешься, простудишься…»

Илюша вара, ют ҫӗртен илсе килнӗ чечек теплицӑра усраннӑ пек, ачашланса усранаканскер, килте тунсӑхласа ларать, кӗленче айӗнчи ҫав чечек пекех хуллен те черченкке ҫитӗнет.И Илюша с печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ҫутта тухасшӑн пулса ҫул шыракан вӑйӗсем хӑй ӑшӗнчех шанса халсӑрланаҫҫӗ. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая.

Тепӗр чухне тата вӑл ҫав тери ҫирӗп, сывлӑхлӑ та хавас вӑранать; туять вӑл: ун ӑшӗнче, пӗр-пӗр шуйттан ҫури кӗрсе вырнаҫнӑ пекех, темскер вӗресе тӑрать; ҫак шуйттан ҫури ӑна е хуралтӑ тӑррине хӑпарма, е хӑла лаша утланса ҫаран ҫине, утӑ ҫулнӑ ҫӗре, сиккипе чуптарма е карта ҫине хӑпарса ларма, е ялта йытӑсене вӑрҫтарма илӗртет; е сасартӑк унӑн урам тӑрӑх ӗрӗхтерсе ҫӳресси килет, унтан хире, шырлан тӑрӑх хурӑн ращине ҫитесси, виҫҫӗ сиксех типӗ ҫырма тӗпӗнче пуласси, е ачасемпе пӗрлешсе кайса юрпа вылясса, вӑй танлаштарса пӑхасси килет.А иногда он проснется такой бодрый, свежий, веселый; он чувствует: в нем играет что-то, кипит, точно поселился бесенок какой-нибудь, который так и поддразнивает его то влезть на крышу, то сесть на савраску да поскакать в луга, где сено косят, или посидеть на заборе верхом, или подразнить деревенских собак; или вдруг захочется пуститься бегом по деревне, потом в поле, по буеракам, в березняк, да в три скачка броситься на дно оврага, или увязаться за мальчишками играть в снежки, попробовать свои силы.

Шуйттан ҫури мӗн те пулин тутарасшӑн ӑна: вӑл чӑтать-чӑтать те, юлашкинчен, текех чӑтса тӑраймасть, сасартӑк вара хӗлле, картузсӑрах, крыльца ҫинчен картишне сикет, унтан хапхаран тухать, икӗ аллипе те юр катрамкки ывӑҫласа тытать те ачасен ушкӑнне ыткӑнать.Бесенок так и подмывает его: он крепится, крепится, наконец не вытерпит, и вдруг, без картуза, зимой, прыг с крыльца на двор, оттуда за ворота, захватил в обе руки по кому снега и мчится к куче мальчишек.

Сулхӑн ҫил ун питне касать, сивӗ хӑлхине чӗпӗтет, ҫӑварӗпе карланкине сивӗ сывлӑш питӗрет, чӗри вара савӑнӑҫпа хыпса илет — вӑл ыткӑнса чупать, ӑҫтан кӑна урисем ӗлкӗрсе пыраҫҫӗ, хӑй вара ҫухӑрать те, ахӑлтатать те.Свежий ветер так и режет ему лицо, за уши щиплет мороз, в рот и горло пахнуло холодом, а грудь охватило радостью — он мчится, откуда ноги взялись, сам и визжит и хохочет.

Акӑ вӑл ачасем патне ҫитрӗ; юрпа печӗ — тивертеймерӗ: хӑнӑхман; тата тепре юр чӑмӑртаса илесшӗнччӗ ҫеҫ, ун питне лаппӑшӗпех юр катрамкки хупӑрласа хучӗ; вӑл ӳкрӗ, выляма хӑнӑхманнипе ыратать те ун, унпа пӗрлех хавас та ӑна, вӑл ахӑлтатса та кулать, куҫӗсем те шывланнӑ…Вот и мальчишки: он бац снегом — мимо: сноровки нет, только хотел захватить еще снежку, как все лицо залепила ему целая глыба снегу: он упал; и больно ему с непривычки, и весело, и хохочет он, и слезы у него на глазах…

Килӗнче вара шӑв-шав: Илюша ҫук!А в доме гвалт: Илюши нет! Кӑшкӑрашу, ҫухӑрашу. Крик, шум. Захар урама сиксе тухать, ун хыҫҫӑн Ваҫка, Митька, Ванька — пурте аптраса ӳксе картиш тӑрӑх чупаҫҫӗ. На двор выскочил Захарка, за ним Васька, Митька, Ванька — все бегут, растерянные, по двору.

Вӗсем хыҫҫӑн икӗ йытӑ вӗсен ури тупанӗсенчен ҫакӑнса чупаҫҫӗ, йытӑсем, паллах ӗнтӗ, чупакан ҫынпа ним интересленмесӗр тӑма пултараймаҫҫӗ.За ними кинулись, хватая их за пятки, две собаки, которые, как известно, не могут равнодушно видеть бегущего человека.

Ҫынсем кӑшкӑрашса, йынӑшса, йытӑсем хӑрӑлтатса, урам тӑрӑх ыткӑнаҫҫӗ.Люди с криками, с воплями, собаки с лаем мчатся по деревне.

Юлашкинчен вӗсем ачасем патне чупса ҫитеҫҫӗ те вӗсене тивӗҫлӗ наказани параҫҫӗ: хӑшне ҫӳҫрен, хӑшне хӑлхаран ярса илнӗ, теприсене ӗнсерен тӑхӑнтараҫҫӗ; вӗсен ашшӗсене те хӑратаҫҫӗ.Наконец набежали на мальчишек и начали чинить правосудие: кого за волосы, кого за уши, иному подзатыльника; пригрозили и отцам их.

Кайран вара улпут ачине ҫавӑрса тытаҫҫӗ, хӑйсемпе пӗрле илсе пынӑ тӑлӑппа, ашшӗн кӗрӗкӗпе чӗркеҫҫӗ, ҫиелтен икӗ утиялпа витеҫҫӗ те, алӑсем ҫине ҫӗклесе, килне чаплӑн илсе ҫитереҫҫӗ.Потом уже овладели барчонком, окутали его в захваченный тулуп, потом в отцовскую шубу, потом в два одеяла, и торжественно принесли на руках домой.

Килте вӑл вилнӗ пулӗ тесе те сехӗрленсе ӳкнӗ; анчах ӑна, чӗрӗ те сывӑскерне курсан, ашшӗпе амӑшӗ мӗнле хавасланнине ҫырса параймӑн.Дома отчаялись уже видеть его, считая погибшим; но при виде его, живого и невредимого, радость родителей была неописанна. Ҫӳлти турра тав тӑваҫҫӗ, унтан Илюшӑна пӗтнӗк курӑкӗпе е упа паланӗпе вӗретнӗ шыв та, каҫа хирӗҫ хӑмла ҫырли шерпечӗ те ӗҫтереҫҫӗ, виҫӗ кун хушши вырӑнпа вырттараҫҫӗ; анчах ӑна пӗр япала ҫеҫ — каллех юрпа выляни ҫеҫ усӑллӑ пулнӑ пулӗччӗ… Возблагодарили Господа Бога, потом напоили его мятой, там бузиной, к вечеру еще малиной, и продержали дня три в постели, а ему бы одно могло быть полезно: опять играть в снежки…