Текст: Ҫиччӗмӗш сыпӑк
Каллех ЗаполярьереСнова в Заполярье
Аэродромран хулана кайнӑ чух ҫул мар, кедр йывӑҫҫисем лартса тухнӑ аллейӑпа пымалла, ҫав кашласа ларакан пуян кедрсем ҫине пӑхса пынӑ май ирӗксӗрех эпӗ ҫак хамӑн ҫамрӑклӑхӑм иртнӗ хулана, кун-ҫулӑмри чи хӑюллӑ шанчӑкӑмсем ӳснӗ ҫӗре ҫитсе курманни нумай пулмастчӗ-ха тесе шухӑшласа илтӗм.Не дорога, а засаженная кедрами аллея вела к городу от аэродрома, и, глядя на эти шумные, богато раскинувшиеся кедры, я невольно подумал о том, что всё-таки давно я не был в этом городе моей молодости и самых смелых за всю жизнь надежд.
Павлов докторӑн урамне часах шыраса тупаймарӑм эпӗ, мӗншӗн тесен хам кунта пурӑннӑ чух ҫав урамра пӗртен пӗр ҫурт кӑна, Павлов хӑйех пурӑнакан ҫурт кӑна пурччӗ-ха, ытти ҫуртсем вара окрисполкомра ҫакӑнса тӑракан план ҫинче кӑна палӑратчӗҫ.Мне не сразу удалось найти улицу доктора Павлова по той причине, что в «мои» времена на этой улице стоял только один дом, принадлежавший самому доктору, а все остальные существовали лишь на плане, висевшем в окрисполкоме. Халӗ акӑ ҫӳлӗ кӳршисем хушшинче ҫав пӗчӗк ҫурт ҫухалсах кайнӑ иккен. Теперь среди высоких соседей затерялся маленький дом, Тахҫан унта эпӗ Климов штурманӑн дневникӗсене вула-вула каҫ хыҫҫӑн каҫ ирттереттӗм.в котором за чтением дневников штурмана Климова я некогда проводил свои вечера. Ҫамрӑк чухнехи ытарма ҫук савнӑ каҫсенче ҫав! Что это были за милые молодые вечера! Кӳршӗ пӳлӗмре Володя ҫепӗҫҫӗн утса иртетчӗ те урай хӑмисем ҫӑтӑртатса илетчӗҫ. Осторожно поскрипывали в соседней комнате половицы под лёгкими шагами Володи. Сасартӑк доктор ӗхлетсе илетчӗ, вӑл кӗнеке вуланӑ май чи хӗпӗртемелли вырӑна ҫитнӗ те аллисене сӑтӑркалатчӗ, унтан вӑл хӑйӗн кашни пушмакне темшӗн кӑшлама юратнӑ чӗрӗп ҫине кӑшкӑркаласа илетчӗ. Доктор вдруг крякал, крепко потирал руки и читал вслух понравившееся ему место из книги, а потом начинал кричать на ежа, который почему-то любил жевать его ночные туфли. Ман пӳлӗме — Анна Степановна кӗретчӗ — вӑл ҫӳлӗскер кӑна, кӑмӑллӑ ырӑ ҫын, ӑна пурин ҫинчен те калама юрать, пурне те шанма пулать ӑна каласан, — вара вӑл сӑмах хушмасӑрах ман умма темӗн пысӑкӑш кукӑль хунӑ турилкке лартатчӗ. Анна Степановна входила ко мне — большая, решительная, справедливая, которой можно было всё сказать, всё доверить, — и молча ставила передо мной тарелку с огромным куском пирога.
…Халь те пӗкӗрӗлмен иккен-ха вӑл, хуйха-суйха парӑнмасть, кӑшт ҫеҫ кӑвакарнӑ иккен те, усӑнарах аннӑ ҫӑвар аяккипе икӗ тарӑн йӗр хывӑннӑ.…Она и теперь не согнулась, не поддалась горю, только поседела, и две большие, глубокие складки повисли над опустившимся ртом. Унӑн кӳлепинче, пит-куҫӗнче, ытла пысӑк хӗрарӑмсем ватӑлнӑ чухнехинчи пек арҫын сӑнарӗ палӑрать. Что-то мужское показалось в её фигуре и выражении лица, как это бывает у очень больших стареющих женщин.
— Мӗнле чӗнмелле ӗнтӗ халӗ сире? — терӗ вӑл аптранипе, ҫурчӗ умӗнчи пӗчӗк садра тӗл пулса столовӑйне кӗрсен, кунта вара шӑпах ӗлӗкхи пек, сарӑ урайӗ таса, ун ҫине ялти пек ҫӳхе палас сарнӑ.— Как же вас называть теперь? — сказала она с недоумением, когда мы встретились в садике перед домом и вошли в столовую, кажется совершенно прежнюю, с жёлтым чистым полом и деревенскими половиками. — Ун чухне эсир ачаччӗ вӗт! — Вы же мальчиком были тогда. Миҫе ҫул иртрӗ-ха? Сколько лет прошло? Вунпиллӗк-и? Пятнадцать? Ҫирӗм-и? Двадцать?
— Тӑхӑр ҫул кӑна-ха, Анна Степановна.— Только девять, Анна Степановна. Мана эсир Саня тесех чӗнӗр. А называйте Саня. Сирӗншӗн эпӗ кирек хӑҫан та Саня. Для вас я всегда буду Саня.
Эпӗ Володя ҫинчен пӗлнине куҫран пӑхсах сисрӗ вӑл, анчах йывӑра асӑнса чунне ыраттарас мар тенипе пайтах вӑхӑт хушши ун ҫинчен каламарӗ, пӗрле тӗл пулсанах, ҫинчех калани мана та хуйха ӳкернӗ пулӗччӗ терӗ пулас, туйрӑм ӑна эпӗ хам та.С первого взгляда она поняла, что я знаю о Володе, но долго не говорила о нём из того душевного такта, который — я это почувствовал — не позволил ей так сразу, в первые минуты встречи, заставить меня разделить с нею горе. Эпӗ хам темле сӑмах пуҫларӑм та, вӑл мана пӳлсе хӑвӑрт кӑна: «Кайран!» тесе хучӗ. Я сам что-то начал, но она перебила и быстро сказала: «Потом!»
— Епле эсир пирӗн пата?— Что же вы, к нам? Нумайлӑха-и? Надолго ли? Савӑнсах кайрӑм ӗнтӗ сирӗн сывлӑхӑршӑн! Как я рада, что живы-здоровы!
— Нумайлӑха мар, Анна Степановна.— Ненадолго, Анна Степановна. Паянах вӗҫсе каятпӑр. Сегодня же улетаем.
— Тинӗс летчикӗ ӗнтӗ, орденсем чылай, — терӗ вӑл, эпӗ чылай орденлӑ тинӗс летчикӗ пулнӑшӑн хӑй те мӑнаҫланнӑ пек пулса.— Морской лётчик, в орденах, — сказала она, как будто вместе со мной гордилась, что я морской лётчик и в орденах. — Халь ӑҫтан килтӗр-ха тата? — Откуда же теперь? Мӗнле фронтра? С какого фронта?
— Ҫӗнӗ Ҫӗртен килтӗмӗр, унччен Полярнӑйра пулсаттӑм.— Сейчас с Новой Земли, а прежде из Полярного. Иван Иваныч патӗнчен тӳрех кунта! Да прямо от Ивана Иваныча!
— Юрӗ ӗнтӗ!— Полно!
— Чӑнах.— Да, да.
Анна Степановна сӑмах чӗнмесӗр тӑчӗ.Анна Степановна помолчала.
— Куртӑр-и вара ӑна?— Значит, видели его?
— Мӗн унта, куртӑм темелли кӑна!— Да какое там видел! Эпир унпа час-часах тӗл пулатпӑр. Мы встречаемся очень часто. Ун ҫинчен ҫырмарӗ-и вара вӑл? Разве он не писал вам об этом?
— Ҫырчӗ, — терӗ те Анна Степановна, вара вӑл Катя ҫинчен пӗлнине тавҫӑрса илтӗм.— Писал, — сказала Анна Степановна.
И я понял, что она знает о Кате.
Хӑй мана Володя ҫинчен калаҫма тытӑнсан пӳлнӗ пек пӳлмелле марччӗ-ха ӑна манӑн.Но мне не нужно было останавливать её, как она остановила меня, когда я заговорил о Володе. Ӗнтӗ кам пултӑр-ха манӑн тунсӑхласа ҫитнӗ никама пӗлтереймен пӗтӗм туйӑма унран та тарӑнрах, нумайрах пӗлекенни? Кто же глубже и сильнее, чем она, мог почувствовать мою тоску и волнение — всё, о чём я ни с кем не мог говорить? Вӑл йӑпатмарӗ мана, хӑй хуйхине вӑл манӑннипе танлаштармарӗ — ыталаса кӑна илчӗ те пуҫӑмран чуптурӗ, эпӗ вара ун аллине чуптурӑм. Она не утешала меня, не сравнивала своего горя с моим — только обняла и поцеловала в голову, а я поцеловал её руки.
— Эпппин мӗнле пурӑнать-ха унта манӑн ватти?— Ну, как же старик мой? Сывах-и? Здоров?
— Сывлӑхӗ питӗ начар.— Совершенно здоров.
— Ватӑлса ҫитрӗ вӗт ӗҫлеме те, — терӗ Анна Степановна тарӑн шухӑшлӑн.— Стар уж стал служить, — задумчиво сказала Анна Степановна. — Ӑна кунти вырӑнти халӑхпа ӗҫлеме ҫӑмӑлтарах-ха, ирӗкре. — Ему тут легко с местным народом, на воле. Утмӑл пӗр ҫула ҫитсе ҫар службинче тӑрасси кулӑш мар вӗт вӑл. А это не шутка — в шестьдесят один год военная служба. Эсир кунта вӗҫсе килни ҫинчен туссене пӗлтерме юрӗ-ши? Можно, я друзьям сообщу, что вы прилетели? Вӑхӑтӑр мӗнле пек-ха сирӗн? Как у вас время?
— Ҫӗрле пуличчен вӑхӑтӑм пур-ха, — терӗм те, вӑл сӗтел ҫине ман умма ҫӑкӑрпа пулӑ хучӗ, килте вӗретнӗ эрехне пӗр кружка лартрӗ те (ун пек эрехе Заполярьере питӗ хӑватлӑ тӑваҫҫӗ вара), явлӑкне уртрӗ те, — айӑп ан тӑвӑр, — тесе тухса кайрӗ.Я сказал, что время до ночи, и, поставив передо мной хлеб, рыбу и кружку самодельного вина, которое очень вкусно делали в Заполярье, она накинула платок, извинилась и вышла.
Анна Степановнӑна туссем патне ярса хам вӗҫсе килни ҫинчен пӗлтермелле туни ман енчен, чӑнах та, ҫӑмӑлттайла шухӑшчӗ ӗнтӗ.Да, это было легкомысленно с моей стороны позволить Анне Степановне сообщить друзьям, что я прилетел. Акӑ ҫур сехет те иртмерӗ, сад умне ҫӑмӑллӑн ҫӳрекен машина ҫитсе те чарӑнчӗ, вара тӗлӗнсех кайрӑм эпӗ — машинӑпа пӗтӗмпех хам экипажӑм килнӗччӗ. Не прошло и получаса, как легковая машина остановилась у садика, и я с удивлением увидел в ней весь свой экипаж. Стрелокпа радист темме хытӑ кулатчӗҫ, штурман вара, хӑйӗн шалпар шӑлаварӗпе ҫурҫӗр флочӗпех чапа тухнӑскер, шоферпа юнашар ларнӑччӗ те, чӗлӗм тӗтӗмне пикенсе вӗретчӗ. Стрелок и радист чему-то громко смеялись, а штурман в знаменитых на весь Северный флот широких парадных штанах сидел рядом с шофёром и равнодушно пускал в воздух большие шары дыма.
— Саня, Ледков юлташ пире сана илме ячӗ, — терӗ вӑл, эпӗ тухсан.— Саня, за нами прислал товарищ Ледков, — сказал он, когда я вышел. — Лар та халех ун патне каятпӑр. — Садись и едем к нему немедля. Ун патӗнчех апатланӑпӑр та, унтан вара… Мы позавтракаем у него, а потом…
— Мӗнле Ледков юлташ тетӗн?— Какой товарищ Ледков?
— Пӗлместӗп.- Не знаю. Тутӑр ҫыхнӑ пӗр ҫӳлӗ майра аэродрома пычӗ те: Ледков юлташ сире илсе кайма ячӗ, терӗ. Высокая дама в платке приехала на аэродром и сказала, что за нами послал товарищ Ледков. Майри окрисполком патӗнчен тухрӗ. Она вышла у окрисполкома.
— Ледков тетӗр-и?— Ледков? Чимӗр-ха… аса илтӗм-ҫке! Постойте-ка… ах, помню! Ледковах ҫав ӗнте! Ну конечно, Ледков!
Иван Иванычпа иксӗмӗр ҫапла Ванокан становищине вӗҫсе кайнӑччӗ те, унта окрисполком членӗ Ледков юлташ урине йывӑр амантнӑскер, выртатчӗ, ҫавах иккен вӑл.Это был тот самый член окрисполкома, за которым мы с Иван Иванычем некогда летали в становище Ванокан, где Ледков лежал, тяжело раненный в ногу. Ненец Ҫурҫӗрӗнче ӑна Ҫӗнӗ Ҫӗр ҫинче чапа тухнӑ Илья Вылкӑран сахал мар пӗлсе тӑраҫҫӗ. На ненецком Севере он был известен не меньше, чем знаменитый Иван Вылка на Новой Земле. Сӑмах ман каласан, Ледков ҫинчен иртнӗ кунсенче ҫеҫ Полярмӑйра доктор каласа кӑтартнӑччӗ-ха, вӑл имӗш питӗ ӗҫчен те хӑюллӑ иккен, вӑрҫӑн пирвайхи эрнисенчех округри пӗтӗм пурнӑҫа, сапаланса куҫса ҫӳрекен халӑхӑн пӗтӗм пурнӑҫне вӑрҫӑ задачисене пӑхӑнтарса тӑратма пултарнӑ. Кстати сказать, совсем недавно в Полярном доктор рассказывал о Ледкове: каким он стал энергичным, смелым работником и как сумел в первые же недели подчинить всю жизнь огромного округа, с разбросанным кочевым населением, задачам войны.
— Эсӗ Татаринов капитана тупман-и-ха тесе те интересленетчӗ вӑл, — терӗ мана доктор.— Между прочим, — сказал доктор, — он интересовался, нашёл ли ты капитана Татаринова. — Астӑватӑн пуль, сана эпир экспедицийӳпе кӗтеттӗмӗр те, вӑл таҫти стойбищӑсене те ҫитсе ҫӳрерӗ, ненецсем урлӑ ыйтса пӗлесшӗн пулчӗ. Помнишь, когда мы ждали тебя с экспедицией, — ведь он даже ездил в какие-то стойбища, опрашивал ненцев. Вӑл пӗлкеленӗ тӑрӑх, пӗр-пӗр ратнере «Святая Мария» ҫинчен сӑмах-юмах ҫӳренӗ пулать. По его сведениям, в одном из родов должны были храниться предания о «Святой Марии».
Ледков пире Заполярьере епле хапӑл туса кӗтсе илни каламасӑр та паллӑ ӗнтӗ (ӑна эпӗ кашт ҫеҫ астӑваттӑмччӗ, унӑн ҫирӗп те тулли сӑн-пичӗ чулпа сӑрса тунӑ пек, мӑйӑхне китайла шӑртласа кастарнӑ, хӑй вӑл ватӑ мар-ха, пире кӗтсе илсе окрисполком крыльци ҫинче тӑра парать).Нетрудно представить себе, что Ледков (я смутно помнил его и удивился, когда ещё далеко не старый человек, с крепким, точно сложенным из булыжников лицом и острыми китайскими усами, встречая нас, вышел на крыльцо окрисполкома) радушно принял нас в Заполярье. Апат тунӑ чух эпӗ Иван Иваныч доктор Ҫурҫӗр флотӗнче епле паттӑррӑн ӗҫлени ҫинчен сӑмах тухса каларӑм, ҫавӑн хыҫҫӑн эпир лесозавода кайрӑмӑр, унтан ҫӗнӗ поликлиникӑна, тата таҫта-таҫта ҫитрӗмӗр. После обеда, на котором я произнёс длинную речь, посвящённую доктору Ивану Иванычу и его боевой деятельности на Северном флоте, мы поехали на лесозавод, потом в новую поликлинику и так далее. Пур ҫӗрте те эпир ӗҫнӗ, ҫинӗ, эпӗ пур ҫӗрте те Иван Иваныч ҫинчен кала-кала кӑтартрӑм, каланӑ май юлашкинчен мана хама та Иван Иваныч ӗҫлемен пулсан Ҫурҫӗрти тинӗс ҫулӗсене сыхлас ӗҫ пит ӑнӑҫман та пулӗччӗ пек туйӑнчӗ. Везде мы что-то ели и пили, и везде я рассказывал об Иване Иваныче, так что в конце концов мне самому стало казаться, что без участия Ивана Иваныча защита наших северных морских путей могла бы, пожалуй, потерпеть неудачу.
Заполярьене эпӗ ытарса илейми пӑхса ҫӳрерӗм.С глубоким интересом осматривал я Заполярье. Эпӗ кунтан кайнӑ чухне хула ултӑ ҫулта кӑначчӗ-ха. Когда я уехал, городу пошёл шестой год. Халӗ акӑ вӑл вунпилӗк ҫултан та иртнӗ, ҫав иртнӗ вӑхӑтне харама яманни пӑхсанах курӑнать, вӗсенчен чи ӑнӑҫлӑ ҫулӗсенчен виҫҫӗшӗ вӑрҫӑ ҫулӗсем пулчӗҫ-ха. Теперь ему минуло пятнадцать, и с первого взгляда можно было заключить, что он не потерял времени даром, в особенности если вспомнить, что три самых дорогих года были отданы на войну.
Ҫакӑнта та, фронтран икӗ пин ҫурӑ километр аякра та, вӑрҫӑ пыни пур енчен пӑхсан та палӑрать.И здесь, за две с половиной тысячи километров от фронта, она чувствовалась, если вглядеться, во многом. Портра ӗлӗкхи пекех Карскине кайма хатӗрленеҫҫӗ, анчах чарӑнмалли ҫӗрте ют ҫӗршывсенчен килнӗ тем пысӑкӑш пӑрахутсем тӑмаҫҫӗ, тӗлӗннӗ негрсем хула тӑрах уҫӑ кӑмӑллӑн кулкаласа ҫӳремеҫҫӗ. Как прежде, в порту готовились к Карской, но уже не стояли у причалов огромные иностранные пароходы, не сновали по городу весёлые, удивлённые негры. Вӑрман биржине, ӗлӗкхи пекех, Енисейпе Ангара таврашӗнчен, Анат Тунгускӑран сулӑсем килсех тӑраҫҫӗ, вӗсен ҫинчи мӑрйисенчен тӗтӗм кӑларса пыракан пӳртсем хӑйсен умне типме кӑларса ҫакнӑ кӗпе-йӗмсемпе ӗлӗкхи вӑрҫӑччен ҫакӑнта курӑнакан сӑнарах кӗртет. Как прежде, на лесную биржу с верховьев Енисея, Ангары, Нижней Тунгуски прибывали плоты, и домики на плотах с дымящимися трубами, с развешанным на верёвках бельём, как прежде, создавали на Протоке мирное впечатление пловучей деревни. Анчах сӑнасарах пӑхакан ҫын ҫак йывӑҫран тӑракан ялӑн таварӗ мирлӗ ӗҫшӗн килменне уйӑрса илетех. Но опытный взгляд легко мог определить далеко не мирное назначение деревянного сырья, из которого состояла эта деревня.
Каҫ кӳлӗм эпир Упа Ҫырмине ҫитсе куртӑмӑр, тахҫан унта ман палланӑ эвенкӑн Удагирӗн пӗртен пӗр хӳшши ларатчӗ, халӗ вара икӗ хутлӑ илемлӗ ҫуртсем икӗ квартӑла ҫити вырнаҫса тухнӑ, ҫакӑ мана шалтах тӗлӗнтерсе ячӗ: ку таврашра «вӑрҫӑчченхипе» «вӑрҫӑ иртнӗ» вӑхӑт хушшинче кӗпер хывнӑ пекех туйӑнчӗ мана.Однако совсем другая черта поразила меня, когда уже под вечер мы поехали в Медвежий Лог, где когда-то стоял единственный чум моего приятеля эвенка Удагира, а теперь раскинулись два великолепных, просторных квартала двухэтажных домов: мне представилось, что в здешних местах уже как бы перекинут мост между «до войны» и «после войны». Пурнӑҫ ӗлӗкхи пекех ҫине кӗрсе ҫурҫӗрти аслӑ стройкӑра пуҫ пулса тӑнине палӑртрӗ. Отразившая нападение и победившая жизнь с прежним суровым упрямством утверждала себя в великой северной стройке.
Вӗҫсе кайиччен тумалли вӑл-ку ӗҫсем татах та пурччӗ-ха, вара эпӗ штурманпа стрелоксене аэродрома ятӑм та, хам Ледковпа пӗрлех унӑн окрисполкомри кабинетӗнче тӑрса юлтӑм.Перед вылетом ещё нужно было кое-что сделать, и я отправил штурмана и стрелков на аэродром, а сам остался с Ледковым в его кабинете в окрисполкоме.
Анна Степановна тухса кайрӗ.Анна Степановна ушла. Анчах вӗҫсе каяс умӗн епле пулин те ун патне кӗрсе сывпуллашма калаҫса татӑлнӑччӗ ӗнтӗ эпир. Но мы условились, что я непременно загляну к ней проститься перед отлётом.
— Эппин, калӑр-ха тӳррипех, — терӗ Ледков, — мӗнле пурӑнать унта пирӗн старик?— Ну, скажите откровенно, — сказал Ледков, — как там наш старик? Унсӑр вӗт кунта эпир алӑсӑр пекех. Ведь мы без него как без рук. Ӑна тӑвасси йывӑр та мар-ҫке… И это совсем нетрудно устроить.
— Мӗн тӑвасси пирки?— Что именно?
— Чӗнтермелле те ҫартан килне ямалла.— Вызвать и демобилизовать. Унӑн ҫулӗ тухнӑ ӗнтӗ. Он из возраста вышел.
— Ҫук, килӗшмест вӑл, — терӗм эпӗ, дивизион командирӗ Иван Иваныча шыв айӗнче ҫӳрекен лодкӑпа пӗр теветкеллӗ похода яманшӑн Иван Иваныч епле ҫиленнине аса илсе.— Нет, не останется, — сказал я, вспоминая, как сердился Иван Иваныч, когда командир дивизиона не разрешил ему идти в рискованный поход на подводной лодке. — Отпуска тесен? — Может быть, в отпуск? Пӗтӗмпех килмест вӑл, ҫитменнине тата шӑпах хальхи вӑхӑтра. А так, насовсем, не захочет. Особенно теперь.
«Халӗ» тесе вӑрҫӑ час пӗтессине систернӗ кӑмӑлпа каласаттӑм, анчах Ледков мана урӑхларах ӑнланчӗ: «Володийӗ вилсе выртнӑ вӑхӑтра» тенӗ пек.Это «теперь» было сказано в смысле близкого окончания войны, но Ледков понял меня иначе: «Теперь, когда убит Володя».
— Шел ҫав Володине, — терӗ вӑл.— Да, жалко Володю, — сказал он. — Епле сӑпай та ырӑ чӗреллӗ ачаччӗ вӑл! — Что это был за скромный, благородный мальчик! Сӑввисене те питӗ лайӑх ҫыратчӗ. И прекрасные стихи писал. Доктор вӗсене Горький патне вӑрттӑн яратчӗ те, унтан вара Горькипе Володя ҫырусем те ҫӳрете пуҫларӗҫ вӗт. Вы знаете, доктор тайком посылал их Горькому, и потом у Володи была переписка с Горьким. Горький Володя патне ҫырнӑ ҫыруран эпир шкулти плакат валли пӗр фразине те илсеттӗмӗр… Одну фразу из письма Горького Володе мы взяли как тему для школьного плаката…
Вара вӑл мана ҫав плаката кӑтартрӗ: «Хӑвар тӑракан хаяр условисенчи пек пурӑнакан ачасем ҫӗр ҫинче тата ҫук та пулӗ, анчах хӑвӑр пулас ӗҫӗрпе эсир ҫӗр ҫинчи пур ачасене те хӑюллӑ та вӑй-хӑватлӑ ҫынсем пулма вӗрентетӗр».И он показал мне этот плакат: «Едва ли где-нибудь на земле есть дети, которые живут в таких же суровых условиях, как вы, но будущей вашей работой вы сделаете всех детей земли такими же гордыми смельчаками». Ҫак чипер фраза ҫине ҫӳлте Горький сӑнне ӳкернӗ, сӑнне кӑштах ненец евӗрле тунӑ. Над этой действительно великолепной фразой был нарисован Горький, немного похожий на ненца.
Эпир ҫемҫе пукансем ҫинче ларатпӑр, анлӑ чӳрече витӗр шыв хӗрринчен тайга патне иртекен ҫӗнӗ урамсен панорами курӑнать.Мы сидели вкреслах у широкого окна, из которого открывалась панорама новых улиц, бегущих от прибрежья к тайге. Лесозавод тӗтӗм кӑларать, биржа патӗнче штабельсен хушшипе электроурапасем чупса иртеҫҫӗ, катара тата вӗҫӗ-хӗррисӗр вӑрман кӑвакарать… Лесозавод дымил, электротележки бегали между штабелями у биржи, а вдалеке, нетронутые, сизые, стояли леса и леса…
Пӗр самантлӑха пӗри те сӑмах хушмарӑмӑр, анчах лере, чӳрече тулашӗнче чӗлхесӗр калаҫу тӑрать — вӑл калаҫу Енисейӗн манӑҫнӑ ҫыранне чи малтанхи совет ҫынни ура ярса пуссанах пуҫланнӑ.Это была минута молчания, когда мы не говорили ни слова, но там, за окном, шёл властный немой разговор — разговор, который начался в ту минуту, когда советский человек впервые вступил на забытые берега Енисея.
Ледков ҫине куҫ хӗррипе ҫеҫ пӑхса илтӗм.Я искоса взглянул на Ледкова. Вӑл ура ҫине тӑчӗ те уксахласа — протезпаччӗ вӑл — чӳрече патне пычӗ. Он встал и, прихрамывая — он был на протезе, — подошёл к окну. Унӑн салтакла хаяр питӗнче, ӑслӑ куҫӗнче тулли кӑмӑлӗ вӗресе тӑнине, ҫак саманта вӑл та хакланине ӑнланса илтӗм. Волнение пробежало по его суровому солдатскому лицу с умными, между припухших монгольских век, глазами, — я понял, что и он оценил эту минуту.
— Чылай ӗҫленӗ эсир, — терӗм ӑна.— Вы много сделали, — сказал я ему.
— Ҫук, пырса ҫеҫ ҫулӑхнӑ-ха, ку пирвайхи утӑм ҫеҫ, — тесе тавӑрчӗ вӑл.— Нет, едва коснулись, это первый шаг, — отвечал он. — Вӑрҫӑччен пире хамӑра мӗн туни кал-калӑн курӑнатчӗ пек. — До войны нам казалось, что сделано много. Халӗ пӑхатӑп та акӑ, пин-пин юмахран ик-виҫҫӗшне кӑна тупнӑ иккен-ха эпир… А теперь я вижу, что из тысячи задач мы решили две или три.
Уйӑрлас умӗн унран эпӗ, хай, тахҫан ненецсен стойбищине кайса «Св. Мария» шхуни ҫыннисем ҫинчен юлнӑ юмах-сӑмахсене пӗлмест-и, тесе ыйтрӑм.Прощаясь, я спросил о его давней поездке в ненецкие стойбища, где якобы должны были храниться какие-то предания о людях со шхуны «Св. Мария». Чӑн-ши вара, вӑл ненецсем патне ҫитсе вӗсенчен ыйткаласа пӗлни ҫинчен калаҫни, терӗм. Правда ли, что он ездил туда и опрашивал ненцев?
— Ҫитмесӗр, пултӑм унта.— Как же, ездил. Вӑл Яптунгай ӑратнин стойбищийӗ. Это стойбище рода Яптунгай.
— Мӗн вара?— И чего?
— Тупрӑм. – Нашёл.
Хама хам вунҫичӗ ҫулхи пек туйса илтӗм — чӗрем хыттӑн тапа пуҫларӗ.Как будто мне было семнадцать лет — так вдруг крепко стукнуло сердце.
— Мӗн терӗр-ха эсир? — терӗм эпӗ хама хам чарса тӑрса.— То есть? — спросил я хладнокровно.
— Тупрӑм та ҫырса та илтӗм.— Нашёл и записал. Халӗ тен ҫав ҫырса илни ӑҫта иккенне астӑваймастӑп та пулӗ, — терӗ вӑл ҫаврӑнакан этажерки ҫине пӑхкаласа, унта унӑн тӗрлӗ хут тӗркисемпе папкӑсем туллиехчӗ. Сейчас, пожалуй, не вспомню, где эта запись, — сказал он, окидывая взглядом вертящуюся этажерку со множеством папок и свёрнутых трубок бумаги. — Кӗскен каласан, ҫакӑн пек: ӗлӗкхи вӑхӑтра, «ашшӗн ашшӗ пурӑннӑ» вӑхӑтрах-ха вӑл, Янтунгай ӑратнине пӗр ҫын пырать те, вӑл хӑйне Карск тинӗсӗнче пӑрсем хушшинче пӗтнӗ шхунӑн матросӗ тет. — В общем, примерно так: в прежнее время, когда ещё «отец отца жил», в род Яптунгай пришёл человек, который назвался матросом со зверобойной шхуны, погибшей во льдах Карского моря. Ҫав матрос каласа панӑ вара, вӗсем вуннӑн ҫӑлӑнса Таймыртан ҫурҫӗртерехри пӗр темле утравра хӗл каҫнӑ имӗш. Этот матрос рассказал, что десять человек спаслись и перезимовали на каком-то острове к северу от Таймыра. Унтан вара вӗсем ҫӗр ҫинелле кайнӑ, анчах ҫул ҫинче «ытла хӑвӑрт ӳке-ӳке вилнӗ». Потом пошли на землю, но дорогой «очень шибко помирать стали». Вӑл матросӑн «пурте вилнӗ ҫӗрте вилесси килмен», малалла утнӑ. А он «на одном месте помирать не захотел», вперёд пошёл. Ҫапла вӑл Яптунгай стойбищине те ҫитсе тухнӑ. И вот добрался до стойбища Яптунгай.
— Ячӗ сыхланса юлман-и вара?— А имени его не сохранилось?
— Ҫук.— Нет. Часах вилнӗ вӑл. Он скоро умер. «Килчӗ те пурӑнӑп, тесе каларӗ. Каласа пӗтерсен вилсе те кайрӗ», тенине ҫырса илтӗм эпӗ. У меня записано: «Пришёл, говорил — жить буду. Окончив говорить — умер».
Ледков кабинетӗнче ненецсен округӗн картти пурччӗ, унта Карск тинӗсӗн пӗр аякки те пур, хӑнӑхнӑ маршрута шыраса тупрӑм эпӗ.Карта Ненецкого округа с куском Карского моря висела в кабинете Ледкова. Я нашёл привычный маршрут — — Вырӑс утравӗсем, Стерлегов сӑмсахӗ, Пясина шыв пырӗ… к Русским островам, к мысу Стерлегова, к устью Пясины…
— Хӑш енче куҫса ҫӳрет вара Яптунгай аратнийӗ?— А в каком районе кочует род Яптунгай?
Ледков кӑтартрӗ.Ледков указал. Анчах вӑл кӑтартиччен малтан районӑн ҫурҫӗр чиккине тупса эпӗ тӗрӗсех палӑртрӑм. Но ещё прежде, чем он указал, я нашёл глазами и точно отметил северную границу района.
— Вӑл матрос «Святой Марийӑран» пулнӑ.— Это был матрос со «Святой Марии».
— Ҫаплах шухӑшлатӑр-и вара?— Вы думаете?
— Шутласа пӑхӑр акӑ.— А вот сосчитаем. Вӑл каланӑ тарӑх, шхунӑран вунӑ ҫын ҫӑлӑннӑ пулать. По его словам, со шхуны спаслось десять человек.
— Тӗрес, вуннӑ.— Да, десять.
— Климов штурманпа пӗрле вунвиҫҫӗн кайнӑ.— Со штурманом Климовым ушло тринадцать. Шхуна ҫинче вуниккӗн тӑрса юлнӑ. На шхуне осталось двенадцать. Вӗсенчен иккӗшӗ — Тисс механикпа Скачков матрос — шхуна пӑр хушшинче куҫса ҫӳренӗ чух пирвайхи ҫулхинех вилнӗ. Из них двое — механик Тисе и матрос Скачков — погибли в первый год дрейфа. Эппин вуннӑн юлнӑ пулать. Остаётся десять. Анчах ун ҫинче кӑна мар-ха ӗҫ. Но дело даже не в этом. Вӗсем иртнӗ ҫула эпӗ ӗлӗкех ҫур градусран ытла йӑнӑшмасӑр тӗрӗс кӑтартма пултараттӑм. Я и прежде мог с точностью до полуградуса указать путь, которым они прошли. Анчах вӗсем Пясина патне ҫитни-ҫитменнине пӗлейместӗмччӗ-ха эпӗ. Но мне было неясно, удалось ли им добраться до Пясины.
— Халӗ вара?— А теперь?
— Халӗ пӗлетӗп ӗнтӗ.— Теперь ясно.
Эпӗ ҫавӑнтах Татаринов капитанӑн экспедицийӗн юлашки вӗсем ҫӗр ҫинчех ӑҫта та пулин юлчӗҫ пулсан ӑҫта вӗҫне ҫитнине кӑтартса патӑм…И я указал точку — точку, где находились остатки экспедиции капитана Татаринова, если они ещё находились где-нибудь на земле…
……
— Хаклӑ Анна Степановна, эпӗ Ледковпа ҫаплах вӑрах ларнӑшӑн мана тем пек ятламалла ӗнтӗ, — терӗм эпӗ, Анна Степановна патне ҫӗрле кӗрсе тухнӑ чух, вӑл мана кӗтсе сӗтелӗ ҫине ӗҫме-ҫиме лартнӑччӗ.— Дорогая Анна Степановна, это страшное свинство, что я так засиделся с Ледковым, — сказал я, заехав к Анне Степановне ночью и найдя её поджидающей меня за накрытым столом. — Каймаллах ӗнтӗ манӑн. — Но надо ехать. Чуптӑвам та сире — яра парам. Только расцелую вас — и айда.
Эпир ыталантӑмӑр.Мы обнялись.
— Хӑҫан таврӑнатӑр эсир?— Когда вы вернётесь?
— Кам пӗлет ӑна?— Кто знает? Ыранах-и тен. Может быть, завтра. Е нихҫан та таврӑнасси пулмӗ. А может быть, никогда.
— «Нихҫан та» — ку питӗ хӑрушӑ сӑмах, эп пӗлетӗп ӑна, — тесе, вӑл тарӑнӑн сывларӗ те ман ҫине сӑвап хучӗ.— «Никогда» — это слово страшное, я его знаю, — сказала она, вздохнув, и перекрестила меня. — Эсир ӑна ан та калӑр. — И вы не говорите его. Таврӑнатӑр та телейлӗ пулатӑр, эпир те, ваттисем, сирӗн телейӗр патӗнче ӑшӑнӑпӑр-ха. Вернётесь и будете счастливы, и мы, старики, ещё погреемся подле вашего счастья.
…Ытла каҫа юлсан — ытла каҫа юлнине сехет ҫине пӑхнипе ҫеҫ пӗлме пулать, — эпир Заполярьерен вӗҫсе кайрӑмӑр.…Поздней ночью — о том, что была поздняя ночь, можно было догадаться, лишь взглянув на часы, — мы стартовали из Заполярья. Хӗрле хӗвел ҫӳл тӳпере самай тӑратчӗ. Красноватое солнце высоко стояло на небе. Тем пысӑкӑш локомотивӑн тӗтӗмӗ пек мамӑк пӗлӗтсем каплана-каплана пырса васкавлӑн юхатчӗҫ. Как дым огромного локомотива, бежали, быстро нарастая, пушистые облака.
Пӗтем пурнӑҫӑмӑра ӗмӗтленсе тӑнӑ кунӑм ҫитессе шухӑшланӑ-ши?Думал ли я, что наступает день, которого я ждал всю мою жизнь? Ҫук!Нет! Экипаж хамсӑрах моторсене тӗрӗслесе тухнӑччӗ, вӗсем тӗплӗнех тӗрӗслерӗҫ-ши, тесе, пӑшӑрхансах тӑраттӑм эпӗ. Экипаж без меня проверял моторы, и я беспокоился, основательно ли была сделана эта проверка.
