Текст: Ҫиччӗмӗш сыпӑк
«Екатерина Ивановна Татариновӑна–Григорьевӑна»«Екатерине Ивановне Татариновой-Григорьевой»
Госпитальте эпӗ час-часах каҫ выртма юлкаларӑм, уйтан ик-виҫ кунлӑха та, пыра-киле Розалия Наумовна чӗнсен кӑна киле таврӑнакан пултӑм.Всё чаще я оставалась в госпитале на ночь, потом на двое — трое суток и наконец стала приходить домой только тогда, когда Розалия Наумовна просила меня об этом.
— Темӗн мана сирӗнсӗр кичем пула пуҫларӗ-ха, Катя, — терӗ вӑл.— Что-то мне стало скучно без вас, Катя, — говорила она.
«Кичем» тени вӑл каллех Бертӑпа мӗн тӑвасса пӗлместӗп тенине пӗлтерчӗ ӗнтӗ; Берта ытла хӑракан пулса кайрӗ, чӗмсӗрленчӗ, текех черетсене те ҫӳреми пулчӗ, яра куна кунӗпех диван ҫинче выртса ирттерет, ҫинчен тата ҫими те пулчӗ.«Скучно» — это означало, что она снова не знает, что делать с Бертой, которая становилась всё более пугливой и молчаливой и уже не ходила по очередям, а целые дни лежала на диване и, главное, почти перестала есть.
Ытла имшерленчӗ вӑл.Плохи были её дела, Эпӗ Розалия Наумовнӑна халех Бертӑна Ленинградран илсе кайма канаш патӑм. и я советовала Розалии Наумовне немедленно увезти её из Ленинграда. Анчах Розалия Наумовна ӑна пӗр-пӗччен яма хӑрарӗ, хӑй кунтан тухса каясси ҫинчен илтесшӗн те пулмарӗ. Но Розалия Наумовна боялась отпустить её одну, а сама об отъезде не хотела и слышать.
…Шӑпахчӗ хваттерте, пушахчӗ; хупнӑ кантӑк хушшинчен хӗсӗнсе кӗрекен ҫутӑ ярӑмӗсем сӗтел-пукансем ҫине, урайне ӳкеҫҫӗ.…Тихо было в квартире и пусто; тонкие полоски света лежали на мебели, на полу; солнце сквозило через щели прикрытых ставен. Эпӗ Берта патнерех ларса шухӑша кайрӑм. Я подсела к Берте, задумалась, Пӳлӗмре ҫитӗсемпе витнӗ сӗтел-пукансем тӑраҫҫӗ, каҫхи кофта тӑхӑннӑ типшӗм карчӑк хутран салфеткӑсем туса ача пек йӑпанса ларать — юлашки вӑхӑтра вӑл ҫак ӗҫе юратсах пӑрахнӑ-мӗн. потом очнулась, как ото сна, от беспокойных, утомительных мыслей, которые точно за руку увели меня иэ этой комнаты, где стояла мебель в чехлах и худенькая старушка в чистой ночной кофточке сидела и с детским вниманием вырезала бумажные салфетки — за последнее время это стало её любимым занятием.
— Капла ӑсран каясси те инҫех пулмӗ…Вот так возьмёшь да и сойдёшь с ума…
Ҫак сӑмахсене илтӗнмеллех каларӑм пулас эпӗ, мӗншӗн тесен Берта самантлӑха хӑй салфеткисене пӑрахрӗ те ман ҫинелле алчӑранӑ куҫпа пӑхса илчӗ.Должно быть, я сказала это вслух, потому что Берта на мгновение оторвалась от своих салфеток и рассеянно посмотрела на меня.
— Сире кӗтеҫҫӗ унта, Катя, — терӗ вӑл шӑппӑн.— Там вас ждут, Катя, — сказала она, помолчав.
— Кам кӗтет?— Кто ждёт?
— Пӗлместӗп.- Не знаю.
Эпӗ хамӑн пӳлӗме чупрӑм.Я побежала к себе. Ман пӳлӗмре пӗр палламан ватӑ ҫын, аллисене хырӑмӗ ҫине хӗреслетсе хурса, ҫывра парать. Совершенно незнакомый старый человек спал в моей комнате, сложив на животе руки.
— Вӑл мана пӗлетӗп терӗ-и вара? — ыйтрӑм эпӗ, хам пӳлӗмрен чӗрне вӗҫҫӗн тухса Берта патне каялла таврӑнсан.— Он сказал, что знает меня? — спросила я, выйдя на цыпочках и вернувшись к Берте.
— Роза калаҫрӗ унпа.— Роза говорила с ним. Мӗн вара? Что «И»?
— Темӗн мар, вӑл ҫынна эпӗ чи малтанхи хут куратӑп, ҫавӑ ҫеҫ.— Да ничего, просто я вижу этого человека первый раз в жизни.
— Мӗн терӗр эсир? — сехӗрленсе ӳкрӗ Берта.— Что вы говорите? — с ужасом спросила Берта. — Палланӑ ҫын терӗ-ҫке вӑл! — Он же сказал, что знакомый!
Эпӗ ӑна лӑплантартӑм.Я успокоила её. Анчах хам палланӑ ҫынсенчен ҫавӑн лек сухаллӑ та ҫӳлӗ ҫын халиччен нихҫан та пулман. Но никогда у меня не было такого почтенного знакомого, длинного, бородатого, Сӑмси ҫийӗнче унӑн пенсне ҫакнӑ йӗр пур.с полосками от пенсне на носу. Кулса ярассӑм килчӗ. Мне стало смешно. Пыр та калаҫ! Вот так штука! Ҫав ҫын моряк иккен — кителӗпе противогазне пукан ҫине ҫакса хунӑ. Это был моряк — китель и противогаз висели на стуле.
Акӑ вӑл вӑранчӗ.Наконец он проснулся. Темӗнччен анасласа илнӗ хыҫҫӑн вӑл тӑрса ларчӗ те, ҫывӑхран ҫеҫ куракан ытти ҫынсем пек, хӑй кӗсйисене ухтарчӗ — пенснине шыраре пулмалла ӗнтӗ. Длинно зевнув, он сел и, как все близорукие люди, пошарил вокруг себя — должно быть, искал пенсне. Эпӗ ӳсӗрсе илтӗм те, вӑл сиксе тӑчӗ. Я кашлянула. Он вскочил:
— Катерина Ивановна-и?— Катерина Ивановна?
— Ҫавӑ.— Ну да.
— Эппин Катя, тейӗпӗр, — ыр кӑмӑллӑн каларӗ вӑл.— В общем, Катя, — добродушно сказал он. — Эпӗ акӑ ҫитрӗм те выртса ҫывӑртӑм, ӑсран кӑна кайӑн ҫав. — А я вот пришёл и уснул, как это ни странно.
Куҫӑма чарсах пӑрахрӑм эпӗ ун ҫине.Я смотрела на него во все глаза.
— Сире кансӗртерех ҫав мана пӗлме.— Вам, конечно, трудно меня узнать. Анчах сирӗн Саньӑрпа эпӗ паллашни ӗнтӗ… Но зато с вашим Саней мы знакомы… сколько, давай бог?..
Асӗнче шутласа илчӗ вӑл. — Он считал в уме.
— Ҫирӗм пилӗк ҫул. — Двадцать пять лет. Пӳлӗхҫӗм! Господи! Ҫирӗм пилӗк ҫул! Двадцать пять лет, Унтан ытла та мар, кая та мар.не больше и не меньше.
— Иван Иваныч-и?— Иван Иваныч?
— Шӑпах ҫавӑ.— Он самый.
Ку Иван Иваныч доктор иккен.Это был доктор Иван Иваныч, Ун ҫинчен эпӗ Саньӑран пин хут та илтнӗ.о котором я тысячу раз слышала от Сани. Вӑл Саньӑна калаҫма вӗрентнӗ, пирвайхи кулӑшла сӑмахӗсене те асрах тытса тӑраттӑмччӗ-ха: «Абрам, кура, ещӗк». Он научил Саню говорить, и я даже помнила эти первые смешные слова: «Абрам, кура, ящик». Вӑл Саньӑпа пӗрле Ванокана вӗҫнӗ, унӑн тӗлӗнмелле хастарлӑхӗ пулман пулсан, Саньӑна виҫӗ кун хушшинче вӑйлӑ ҫил-тӑманра, пулӑшу пуласса пӗр шанчӑк ҫук чухне, питӗ начар пулнӑ пулӗччӗ! Он летал с Саней в Ванокан, и, если бы не его удивительная энергия, плохо было бы дело, когда трое суток Сане пришлось «пурговать» без малейшей надежды на помощь! Саня ун ҫинчен савӑнса, хӗпӗртесе каласа панинче те темле ачалла халлаплӑх пурри туйӑнатчӗ. Мне всегда казалось, что даже в том восторге, с которым Саня говорил о нём, было что-то детское, сказочное. Вӑл чӑнах та Айболит доктор пекех, пӗркеленнӗ пичӗ хӗрлӗ, сӑмси пысӑк, ун ҫинче вара пенсни питӗ вӗҫкӗн утланса ларать, пысӑк аллисене кулӑшла сулкалать, калаҫнӑ чух санӑн пит-куҫу ҫине пӗр-пӗр япала пӑрахнӑ пек тӑвать. И действительно, он был похож на доктора Айболита, со своим румяным, морщинистым лицом, с толстым носом, на котором задорно сидело пенсне, с большими руками, которыми он смешно размахивал, когда говорил, точно бросал вам в лицо какие-то вещи.
— Ку кам пулчӗ-ха, тесе пуҫа вататӑп!— А я-то ломала голову, какой же знакомый!.. Доктор, ӑҫтан килтӗр-ха вара эсир? Доктор, но откуда же вы? Эсир таҫта инҫетреччӗ-ҫке? Вы же были где-то далеко?
— Ҫук, инҫетре мар.— Нет, недалеко. Утмӑл тӑххӑрмӗш паралелльре. На шестьдесят девятой параллели.
— Эсир моряк-и?— Вы моряк?
— Эп моряк, хама кура илемлӗ, — терӗ доктор, юрӑри сӑмахсемпе.— Я моряк, красивый сам собою, — сказал доктор. — Пӗтӗмпех каласа парӑп-ха. — Всё расскажу. Пӗрер стакан чей кирлӗччӗ. Один стакан чаю!
Темшӗн вӑл мана, сухалӗпе сӗртӗнсе, чуптуса илчӗ; унтан эпӗ чей лартма чупрӑм.Он зачем-то поцеловал меня, приложился бородкой, и я побежала ставить чай. Вара килтем те, Саня халь те эсир тахҫан Энск патӗнчи инҫетри ялта юр хӳсе кайнӑ пӗчӗк пӳрте манса хӑварнӑ стетоскопӑра хӑйпе пӗрле илсе ҫӳрет, терӗм. Потом вернулась и сказала, что Саня до сих нор возит с собой стетоскоп, который доктор когда-то забыл в занесённой снегом избушке в глухой, далёкой деревне под Энском.
Вӑл кулса ячӗ.Он горько смеялся. Кӑшт тӑрсан эпир хайхи шӑкӑлтатсах калаҫса лартӑмӑр, калӑн пӗрне-пӗри ӗнтӗ пин ҫул хушши пӗлсе тӑратпӑр тесе.и через несколько минут мы сидели и разговаривали, как будто тысячу лет знакомы. Ҫаплах пулнӑ та вӑл — пинӗ пинӗпех мар та, анчах тахҫанах, ун ҫинчен Саньӑран чи малтанхи хут илтнӗренпех пӗрне-пӗри эпир пӗлнӗ. Так оно и было — хотя не тысячу, но очень давно, с тех пор, как я впервые услышала о нём от Сани.
Доктор вӑрҫӑ пуҫланнӑранпа ҫеҫ флотра иккен.Доктор служил на флоте совсем недавно, с начала войны. Ненецсен национальнӑй округӗ ӑна ярасшӑн мар пулнӑ, пӗр темле Ледков ӑна юлмашкӑн ӳкӗтле-ӳкӗтле каҫ та ирттернӗ, анчах вӑл пурпӗрех кайнӑ. Он сам попросился, хотя Ненецкий национальный округ протестовал и какой-то Ледков говорил с ним целую ночь — всё убеждал остаться. Но доктор настоял. Володя ятлӑ ывӑлӗ ун ҫарта Ленинград фронтӗнче пулнӑ, доктор вара вӑрҫмалла чух шуйттан кӗрекине ларас мар тенӗ. Его сын Володя был в армии на Ленинградском фронте, и доктор считал, что надо воевать, а не сидеть у чёрта на куличках. Ӑна Полярнӑй хулана, шыв айӗнче ҫӳрекен флотӑн базине ӗҫлеме янӑ пулнӑ. Он был назначен в Полярное, на базу подводного флота. Полярнӑй хули Заполярье хули мар. Полярное — это не Заполярье. Вӑл Кольск заливӗнчи ҫар хули, Заполярьерен икӗ пин километрта тӑрать. Это военный городок на Кольском заливе, в двух тысячах километров от Заполярья. Полярнӑйри тинӗс летчикӗсем ӑна Саня ӑҫта иккенне каланӑ. Морские лётчики в Полярном сказали ему, Саня инҫетре вӗҫекен авиацире, вӑл Кенигсберга вӗҫнӗ, инҫете вӗҫекен авиацин пӗр полкӗ, сас-хура ҫӳренӗ тӑрӑх, часах ҫурҫӗре те вӗҫсе пымалла имӗш. что Саня в АДД (авиация дальнего действия), что он летал на Кёнигсберг и что один из полков АДД, по слухам, вскоре прилетит на Север.
— Епле Кенигсберга?— Как — на Кёнигсберг? Эпӗ нимӗн те пӗлместӗп-ске. Я ничего не знаю.
— Кур-ха ӑна! — ҫиленчӗ доктор.— Здрасти! — сердито сказал доктор. — Эсӗ те пӗлмесен, чунӑм, камӑн пӗлмелле тата? — А кто должен знать, голубчик, если не вы?
— Ӑҫтан пӗлем?— Откуда? Саня ун ҫинчен ҫырса ямасть вӗт. Ведь Саня об этом не напишет.
— Ан тив, ҫаплах пултӑр, — килӗшрӗ доктор.— Положим, — согласился доктор. — Пурпӗрех пӗлме кирлӗ, пурпӗрех. — Всё равно надо знать, надо знать.
Чей илсе килтӗм те, пӗр стаканне вӑл ҫийӗнчех ӗҫсе ячӗ: «Начар мар», — терӗ.Я принесла чай, он залпом выпил стакан и сказал: «недурственно».
— Халӗ йывӑр-ха фронтра, — терӗ вӑл.— Сейчас на фронтах тяжело, — сказал он. — Володьӑна куртӑм та, вӑл та йывӑр, тет. — Я видел Володю, и он тоже говорил, что тяжело. Ленинград патӗнчи чи йывӑрри. Именно здесь, под Ленинградом… Чимӗр-ха, эпӗ сирӗн валли ҫыру илсе килтӗм-иҫ! Позвольте, но я же привёз вам письмо!
— Камран?— От кого?
— Тахҫанхи тусӑмран, — пӗлсе илмелле мар каларӗ те вӑл сӑмси айӗнчех ҫакӑнса тӑракан противогазне шырама пуҫларӗ; ахӑрнех ҫырӑвӗ противогаз ӑшӗнче пулнӑ пуль.— От старого друга, — загадочно сказал доктор и стал искать противогаз, который висел у него под носом: очевидно, письмо было в противогазе. — Володьӑпа пӗр чаҫра службӑра тӑрать вӑл. — Служит с Володей в одной части. Ҫавах каларӗ те мана эсир Ленинградра тесе. Именно он сказал мне, что вы в Ленинграде. Кунта килме тухнӑ чух сире ҫыру пама сӗнчӗ. Уезжая, просил передать вам письмо.
«Екатерина Ивановна Татариновӑна–Григорьевӑна» тесе ҫырнӑ конверчӗ ҫине — адресӗ те кашни сӑмахӗ таран тӗрӗс.«Екатерине Ивановне Татариновой-Григорьевой», — было написано на конверте — и адрес, очень подробный. Иккӗмӗш адресӗ — госпиталь ячӗпе, кӑна ӗнтӗ енчен доктор мана килте тӗл пулаймасан тупма ҫырнӑ. И второй адрес — госпиталя, на случай, если доктор не найдёт меня дома. Ҫырасса вӑл ҫивӗччӗн те ӑнланмалла ҫырнӑ, кам ҫырнине пӗлместӗп. Почерк был ясный, острый и незнакомый. Ромашов ҫырать иккен. Письмо было от Ромашова.
— Мӗнле пек? — хӗпӗртесе ыйтрӗ доктор.— Ну, что? — торжественно спросил доктор. — Пӗлтӗн-и? — Узнала?
— Пӗлтӗм.— Узнала. — Эп ҫырӑва сӗтел ҫине пӑрахрӑм. — Я бросила письмо на стол. — Эсир паллатӑр-и ӑна? — Вы с ним знакомы?
— Володя патӗнче паллашрӑмӑр.— Познакомились у Володи. Питӗ лайӑх ҫын. Превосходный человек.
Хуҫалӑх пуҫлӑхӗ вӑл унта, Володя калать вара, унсӑр вӑл, алӑсӑр пекех, тет. Заведует хозяйством. И Володя говорит, что он без него как без рук. Питӗ чипер ҫын. Очень милый. Тухса кайрӗ ҫав-ха вӑл. К сожалению, уехал.
Эпӗ темӗн мӑкӑртатрӑм.Я что-то пробурчала.
— Чӑнах, пит чипер ҫын, — терӗ доктор каллех.— Да, очень милый, продолжал доктор. — Сыпать ӗнтӗ каштах, анчах кам ан сыптӑр халӗ? — Пьёт, правда. Но кто не пьёт?..
— Ӑҫтан пӗлет-ши вӑл эпӗ Ленинградра иккенне?— Интересно, откуда же он знает, что я в Ленинграде?
— Каларӑн та тата!— Вот так раз! Епле, кунта пулман-и вӑл? Разве он у вас не был?
Эпӗ сӑмах чӗнмерӗм.Я промолчала.
— Ҫапла ҫав, — пенсне ҫийӗн пӑхса каларӗ доктор.— Да-с, — поглядев на меня поверх пенсне, сказал доктор. — Эпӗ ӑна сирӗн тусӑр тесе. — Я полагал, что именно друг. Сӑмах май каласан, вӑл сирӗн пурнӑҫӑр ҫинчен пӗтӗмпех каласа пачӗ, юлашки ҫулсенче эпӗ сирӗн ҫинчен сахал пӗлеттӗм-ха, вӗсене вӑл тӗплӗрех каларӗ. Он, например, рассказал мне всю вашу жизнь, особенно последние годы, о которых я знал очень мало.
— Вӑл хӑрушӑ ҫын, доктор.— Это страшный человек, доктор.
— Ак тата!— Ну?
— Шуйттан илсе кайтӑрах ӑна.— И вообще, ну его к чёрту!.. Чей кирлӗ-и тата? Ещё чаю?
Доктор тепӗр стакан ӗҫрӗ, ӑна та пӗр сывламасӑрах, унтан вара шоколадлӑ какао концентрачӗпе мана хӑна тума тытӑнчӗ.Доктор выпил второй стакан, тоже залпом, потом стал угощать меня концентратом — шоколад с какао.
— Темле пулса тухать, — терӗ вӑл тарӑн шухӑшлӑн.— Очень странно, — задумчиво сказал он. — Ҫыруне вуламӑр та-и вара? — И что же, не станете читать письмо?
— Вуласа тухӑп.— Нет, прочитаю.
Эпӗ конвертне ҫуртӑм.Я разорвала конверт. «Катя, халех Ленинградран тухса кайӑр, — тесе ҫырнӑччӗ шултӑра саспаллисемпе васкавлӑн. — «Катя, немедленно уезжайте из Ленинграда, — было написано крупно, торопливо. — Йӑлӑнсах калатӑп. Умоляю Вас. Пӗр минут та юлма юрамасть. Нельзя терять ни минуты. Ҫырнинчен нумайрах пӗлетӗп эпӗ. Я знаю больше, чем могу написать. Ан тив, ман юрату сыхлатӑр сире, хаклӑ Катя! Да хранит Вас моя любовь, дорогая Катя! Куратӑр-и, мӗнле сӑмахсемпе ҫыратӑп. Вот видите, какие слова. Эсир Ленинградра юлассинчен хӑранипе чӗрем ҫурӑлать, ҫавӑнпа ҫырмастӑп-и эпӗ ҫак сӑмахсене? Разве я посмел бы написать их, если бы не сходил с ума, что Вы останетесь одна в Ленинграде? Тихвина ҫити машинӑпа кайма пулать. До Тихвина можно доехать на машине. Поездсем ҫӳресен тата лайӑхрах пулӗччӗ.Но лучше поездом, если они ещё ходят. Пӗлместӗп ӗнтӗ, пӳлӗхҫӗм!Не знаю, боже мой! Курайӑп-ши сире татах та, хаклӑ ҫыннӑм, телейӗм, пурнӑҫӑм…» Не знаю, увижу ли я Вас, моя дорогая, счастье моё и жизнь…»
